Александр Твардовский - Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы

Сто раз тебе мое спасибо,
Судьба,
         что изо всех дорог
Мне подсказала верный выбор
Дороги этой на восток.
И транссибирской магистралью,
Кратчайшим, может быть, путем
Связала с нашей главной далью
Мой трудный день
И легкий дом.
Судьба, понятно, не причина,
Но эта даль всего верней
Сибирь с Москвой сличать учила,
Москву с Сибирью наших дней.
И эти два большие слова,
Чей смысл поистине велик,
На гребне возраста иного,
На рубеже эпохи новой
Я как бы наново постиг.
Москва. Сибирь.
Два эти слова
Звучали именем страны,
В значенье дикости суровой
Для мира чуждого равны.
Теперь и в том надменном мире —
Все те ж слова:
Сибирь – Москва,
Да на ином уже помине
Пошла разучивать молва.
Добро!
Но мы не позабыли,
Какою притчей той молвы
Мы столько лет на свете были
И как нас чествовали вы.
Почти полвека на бумаге
Строчили вы, добра полны,
О том, что босы мы и наги,
И неумелы, и темны.
Что не осилить нам разрухи,
Не утеплить своей зимы.
Что родом тюхи да матюхи,
Да простаки, да ваньки мы.
И на бумаге и в эфире
Вещали вы, что нам едва ль
Удастся выучить в Сибири
Своих медведей
Делать сталь.
Что в нашей бедности безбрежной —
Не смех ли курам наш почин,
Когда в новинку скрип тележный,
Не то что музыка машин.
И что у нас безвестно слово
Наук, доступных вам давно.
Что нам опричь сосны еловой
Постичь иного не дано.
Что мы – Сибирь.
А мы тем часом
Свою в виду держали даль.
И прогремела грозным гласом
В годину битвы наша сталь.
Она, рожденная в Сибири,
Несла на собственной волне,
Как миру весть о жданном мире,
Победу нашу в той войне.
И каждой каплей нашей крови,
Так щедро пролитой на ней,
И каждым вздохом скорби вдовьей
И горя наших матерей, —
Жестокой памяти страницей —
На том безжалостном торгу —
Она оплачена сторицей,
И мы у мира не в долгу…
Я повторю, хотя вначале
О том велась как будто речь,
Что в жизни много всяких далей, —
Сумей одной не пренебречь.
Такая даль – твое заданье,
Твоя надежда или цель.
И нужды нет всегда за далью
Скакать за тридевять земель.
Они при нас и в нас до гроба —
Ее заветные края.
Хотя со мной вопрос особый,
Как выше высказался я.
С моим заданьем в эти сроки
Я свой в пути копил запас,
И возвращался с полдороги,
И повторял ее не раз.
Нехитрым замыслом влекомый,
Я продвигался тем путем,
И хоть в дороге был, хоть дома —
Я жил в пути и пел о нем.
И пусть до времени безвестно
Мелькнул какой-то и прошел
По краю выемки отвесной
Тайги неровный гребешок;
Какой-то мост пропел мгновенно
На басовой тугой струне,
Какой-то, может, день бесценный
Остался где-то в стороне.
Ничто душой не позабыто
И не завянет на корню,
Чему она была открыта,
Как первой молодости дню.
Хоть критик мой, вполне возможно,
Уже решил, пожав плечом,
Что транспорт железнодорожный
Я неудачно предпочел.
Мол, этот способ допотопный
В наш век, что в скоростях, не тот,
Он от задач своих, подобно
Литературе, отстает.
Я утверждаю: всякий способ,
Какой для дела изберешь,
Не только поезд,
Но и посох,
Смотря кому,
А то – хорош!
И впору высшим интересам,
Что зазывают в мир дорог…
А впрочем, авиаэкспрессом
Я и теперь не пренебрег.
Мне этим летом было надо
Застать в разгаре жданный день,
Когда Ангарского каскада
Приспела новая ступень.
И стрелкам времени навстречу
Я устремился к Ангаре,
В Москве оставив поздний вечер
И Братск увидев на заре.
И под крутой скалой Пурсеем,
Как у Иркутска на посту,
В числе почетных ротозеев
В тот день маячил на мосту.
Смотрел, как там, на перемычке,
Другой могучий гидрострой
В июльский день в короткой стычке
Справлялся с нижней Ангарой…
И, отдавая дань просторным
Краям, что прочила Сибирь,
В наш век нимало не зазорным
Я находил автомобиль.
Так, при оказии попутной,
Я даром дня не потерял,
А завернул в дали иркутской
В тот Александровский централ,
Что в песнях каторги прославлен,
И на иной совсем поре,
В известном смысле, был поставлен
Едва ль бедней, чем при царе…
Своей оградой капитальной
В глуши таежной обнесен,
Стоял он, памятник печальный
Крутых по-разному времен.
И вот в июльский полдень сонный,
В недвижной тягостной тиши,
Я обошел тот дом казенный,
Не услыхав живой души.
И только в каменной пустыне,
Под низким небом потолков,
Гремели камеры пустые
Безлюдным отзвуком шагов…
Уже указом упраздненный,
Он ждал, казенный этот дом,
Какой-то миссии ученой,
И только сторож был при нем.
Он рад был мне, в глуши тоскуя,
Водил, показывал тюрьму
И вслух высчитывал, какую
Назначат пенсию ему…
Свое угрюмое наследство
Так хоронила ты, Сибирь.
И вспомнил я тебя, друг детства,
И тех годов глухую быль…
Но – дальше.
Слава – самолету,
И вездеходу – мой поклон.
Однако мне еще в охоту
И ты, мой старый друг, вагон.
Без той оснастки идеальной
Я обойтись уже не мог,
Когда махнул в дороге дальней
На Дальний, собственно, Восток.
Мне край земли, где сроду не был,
Лишь знал по книгам, проку нет
Впервые в жизни видеть с неба,
Как будто местности макет.
Нет, мы у столика под тенью,
Что за окном бежит своя,
Поставим с толком наблюденье
За вами, новые края!
Привычным опытом займемся
В другом купе на четверых,
Давно попутчики-знакомцы
Сошли на станциях своих.
Да и вагон другой. Ну что же:
В пути, как в жизни, всякий раз
Есть пассажиры помоложе,
И впору нам, и старше нас.
Душа полна, как ветром парус,
Какая даль распочата!
Еще туда-сюда – Чита,
А завалился за Хабаровск —
Земля совсем уже не та.
Другие краски на поверке,
И белый свет уже не тот.
Таежный гребень островерхий
Уже по сердцу не скребнет.
Другая песня —
Краснолесье, —
Не то леса, не то сады.
Поля, просторы – хоть залейся,
Покосы буйны – до беды.
В новинку мне и так-то любы
По заливным долинам рек,
Там-сям в хлебах деревьев купы,
Что здесь не тронул дровосек…
Но край, таким богатством чудный,
Что за окном, красуясь, тек,
Лесной, земельный, горнорудный,
Простертый вдоль и поперек, —
И он таил в себе подспудный
Уже знакомый мне упрек.
Смотри, читалось в том упреке,
Как изобилен и широк
Не просто край иной, далекий,
А Дальний, именно, Восток, —
Ты обозрел его с дороги
Всего на двадцать, может, строк.
Слуга балованный народа,
Давно не юноша, поэт,
Из фонда богом данных лет
Ты краю этому и года
Не уделил.
И верно – нет.
А не в ущерб ли звонкой славе
Такой существенный пробел?
Что, скажешь: пропасть всяких дел?..
Нет, но какой мне край не вправе
Пенять, что я его не пел!
Начну считать – собьюсь со счета:
Какими ты наделена,
Моя великая страна,
Краями!
То-то и оно-то,
Что жизнь, по странности, одна…
И не тому ли я упреку
Всем сердцем внял моим, когда
Я в эту бросился дорогу
В послевоенные года.
И пусть виски мои седые
При встрече видит этот край,
Куда добрался я впервые.
Но вы глядите, молодые,
Не прогадайте невзначай
Свой край, далекий или близкий,
Свое призванье, свой успех —
Из-за московской ли прописки
Или иных каких помех…
Не отблеск, отблеском рожденный, —
Ты по себе свой край оставь,
Твоею песней утвержденный, —
Вот славы подлинной устав!
Как этот, в пору новоселья,
Нам край открыли золотой
Ученый друг его Арсеньев
И наш Фадеев молодой.
Заветный край особой славы,
В чьи заповедные места
Из-под Орла, из-под Полтавы
Влеклась народная мечта.
Пусть не мое, а чье-то детство
И чья-то юность в давний срок
Теряли вдруг в порту Одессы
Родную землю из-под ног;
Чтоб в чуждом море пост жестокий
Переселенческий отбыть
И где-то, где-то на востоке
На твердый берег соступить.
Нет, мне не только что из чтенья,
Хоть книг довольно под рукой,
Мне эти памятны виденья
Какой-то памятью другой…
Безвестный край.
Пожитков груда,
Ночлег бездомный.
Плач ребят.
И даль Сибири, что отсюда
Лежит с восхода на закат…
И я, с заката прибывая,
Ее отсюда вижу вдруг.
Ага! Ты вот еще какая!
И торопливей сердца стук…
Огни. Гудки.
По пояс в гору,
Как крепость, врезанный вокзал.
И наш над ним приморский город,
Что Ленин нашенским назвал…
Такие разные – и все же,
Как младший брат
И старший брат,
Большим и кровным сходством схожи
Владивосток и Ленинград.
Той службе преданные свято,
Что им досталась на века,
На двух краях материка
Стоят два труженика-брата,
Два наших славных моряка —
Два зримых миру маяка…
Владивосток!
Наверх, на выход.
И – берег! Шляпу с головы
У океана.
– Здравствуй, Тихий,
Поклон от матушки-Москвы;
От Волги-матушки – не малой
И по твоим статям реки;
Поклон от батюшки-Урала —
Первейшей мастера руки;
Еще, понятно, от Байкала,
Чьи воды древнего провала
По-океански глубоки;
От Ангары и всей Сибири,
Чей на земле в расцвете век, —
От этой дали, этой шири,
Что я недаром пересек.
Она не просто сотня станций,
Что в строчку тянутся на ней,
Она отсюда и в пространстве
И в нашем времени видней.
На ней огнем горят отметки,
Что поколенью моему
Светили с первой пятилетки,
Учили смолоду уму…
Все дни и дали в грудь вбирая,
Страна родная, полон я
Тем, что от края и до края
Ты вся – моя,
                    моя,
                          моя!
На все, что внове
И не внове,
Навек прочны мои права.
И все смелее, наготове
Из сердца верного слова.