Давид Самойлов - Стихи
С Вашим отзывом я решила поступить так. Я не напишу «перевод плохой», а перепишу и пошлю все Ваши конкретные замечания.
А послали вы ему Вашу книжку? Надеюсь, да. Очень мне не хочется, чтобы этот человек «загинул», растворился, пропал, очень у меня всегда за него сердце болит — что бы он ни выкаблучивал. Жизнь свирепо расправилась с ним за его ошибки (переводческие и не переводческие), а впереди, боюсь, расправится еще свирепее.
Отзыв М[арии] С[ергеевны] о его переводе мне неизвестен. Она в Голицыне, мне туда не добраться. Отзыв другого переводчика (который с испанского)1 — то же, из-за моего незнакомства с ним (с могучим переводчиком). Боюсь, все отзывы совпадут… Тексты я послала.
Теперь об адресате Вашего «Часового». Вы пишете, что даете ему отпущение, и советуете мне не гневаться на него. А я даже и сама удивляюсь, до какой степени я на него не гневаюсь. Духовная связь давно между нами порвалась (чем и доказала, что всегда была кажущейся). Человек он славный. Думать не умеет решительно. Положение его и сейчас уже фальшивое — впредь окажется еще фальшивее, но он этого не понимает. (И сам делается фальшив.) Она умнее его (толковее, точнее и чуть-чуть избирательнее), но, Вы правы, и в ней тот же набор суетности. Ради Бога, простите непростительную мазню! Житейски я к ним обоим привязана, но их умение самообманываться уже многое перегрызло. В самом главном любим мы разное: представьте, они оба в восторге от «Старика»… Ну, конечно, Вы правы, Трифонов не умеет писать, но они ведь читать не умеют, их не только никто никогда не учил читать — но разучивали… Повторяю: я не сержусь, я только не желаю участвовать в обмане. И потому не хочу затяжек, мечтаю о скорости.
То ревность по дому, тревогою сердце снедая,
Твердит неустанно: «что делаешь, делай скорее»2.
(Ревность по моему дому, моя ревность по моему дому, т. е. по полноте одиночества. В последнее время у меня жажда избавляться от мнимостей.)
Ваш отзыв о переписке трех гениев — «объядение», как написал бы Герцен. Я перечитывала и перечитывала — себе, Люше, Фине. Я думаю точно так же, как Вы, но Вы нашли слова наповал. (Чего стоит одна приписка сбоку: «М.Ц. — зараза»). Конечно, она гениальный поэт (местами) и прозаик (местами), но — баба! Бабские выверты. Однако и мужчины хороши, п[отому] ч[то] эти выверты имеют над ними власть. Правы Вы и в том, что изо всех троих самым благородным, великодушным и великим остается Пастернак. Чистая душа. Он не только великодушен, он простодушен… Но, в конце концов, он ведь ее понял. Женя приводит такие его слова: «В этой женщине сидят 10 мужчин». В самом деле: при женской истеричности она по-мужски рационалистична. И настырна.
…А Р[аисе] Д[авыдовне] в это воскресенье исполнилось 60 лет. Я не пошла — из ненависти к толчее. Там, говорят, было человек 45. А самое интересное: она получила поздравит[ельную] телеграмму от президиума СП РСФСР. Вот и хорошо.
P.S. Я решила ни в коем случае не читать двух книг: воспоминаний Ивинской и воспоминаний Катаева. (С меня хватит Н[адежды] Я[ковлевны] М[андельштам].) Но читателям «интересно».
Л.Ч.
26/VII 78
Стихи!
1 Речь идет об Анатолии Михайловиче Гелескуле, переводчике, ближайшем друге А. Якобсона.
2 Строки из стихотворения А. Блока «Ну, что же? Устало заломлены слабые руки…».
38. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
1 августа 1978"
Дорогая Лидия Корнеевна!
Рад был полному совпадению с Вами по всем вопросам. Сейчас у меня никаких мыслей нет, ибо настала хорошая погода и можно ежедневно погружаться в море. Хорошая погода размагничивает, а мне нужно делать поправки к «Рифме», поскольку замечания рецензентов (особенно Гаспарова, который все на свете знает) оказались вполне толковыми. Вторую рецензию написал поэт С.С. Наровчатов. И тоже весьма одобрительную. Сейчас я выскажу одну мысль, которая Вам не понравится. Тогда не сердитесь и отнесите ее на счет жаркой погоды. Наровчатов и «Часовой» относятся к одной категории людей: у которых самое ценное — натура. А чем выше, тем хуже: характер, личность. И, конечно, у Наровчатова с этим обстоит совсем скверно, так что и сравнивать с «Часовым» грешно, но приемлю я обоих (а ведь я и Наровчатова как-то приемлю) именно на уровне натуры.
Итак, я додалбливаю «Рифму». Работа самая гнусная, — которую я ненавижу: приводить рукопись в полный порядок для сдачи в производство. Это ужас. Во-первых, надо знать, где ставить все запятые. Во-вторых, унифицировать весь «аппарат». Исправлять опечатки, вписывать и впечатывать исправления. Все, что Вы так хорошо и мастерски умеете делать.
Стихи совершенно не идут. Подумываю только о новой поэме исторического содержания. О том, как Пугачев вступает в Москву и что там делает. Поэма будет незаконченная, потому что дело Пугачева еще далеко не закончено, и хорошо бы, так и осталось навсегда. Иначе выйдут такие могучие «канделябры», что весь свет сотрясется.
Стихи Вам не посылаю, т. к. надеюсь довольно скоро увидеться. Так получается, что я приеду в Москву (если, конечно, Петруша-Павлуша не выкинут какой-нибудь пакости) в 20-х числах августа.
Из Москвы же пошлю книгу нашему переводчику. Дома у нас в данный момент все в порядке. Только Галя смертельно устала от прошедших болезней и непроходящих гостей. Но и гости недели через две начнут разъезжаться. Мама отъезжает 3 августа. Ей здесь не слишком нравится, ибо не нравится, прежде всего, пярнуский вариант нашей жизни, да и компании подходящей нет. Но ей здесь поскучать полезно: хоть раз в году она дышит морским воздухом. (Хотя наличие моря подвергает сильному сомнению: дойти до моря ей далеко, а за высокой приморской травой его не видать).
Из Вашего письма я понял, что Вы работаете и большую часть времени проводите в Переделкине. Может, я туда к Вам и приеду. Ничего Вы не пишете о Вашем здоровье.
Если будет у Вас время, успею еще здесь получить от Вас письмо. А нет — до встречи.
Привет Вам от Гали.
У меня вышла пластинка, но я ее еще не видел. В Москве подарю.
О «Старике» я думал. Это не просто плохо написано. Это начало нового направления литературы: литература «сытого» города. Им уже не нужно проходить тех этапов, которые прошла до «сытости» деревенская проза. Сытый город также допустит «правдивую» ретроспекцию. Она не вредит после обеда.
А вот Ивинскую я бы почитал. Она ведь дура. А Н.Я. М[андельштам] и Катаев умные. В дураках правды больше.
Будьте здоровы.
Ваш Д.С.
39. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
Середина августа 19781
Дорогая Лидия Корнеевна!
Пишу Вам из места, окруженного со всех сторон водой. По школьному учебнику такое место называется островом. У нас наводнение. Всю ночь дул восьмибальный западный ветер, запер воду в реке. И нас затопило. Северная Венеция. К счастью есть запас пищи. Если снова не задует западный ветер, старожилы говорят, что вода уйдет через сутки.
Петька радуется, что не надо идти в школу, Варвара, напротив, готова отправиться на учение вплавь. Пашка с утра торчит в окне. Все возбуждены и почему-то веселы. Все-таки — наводнение!
Надеюсь, что завтра можно будет добраться до почты, а если нас вместе с домом унесет в море, запечатаю письмо в бутылку, авось доплывет до Вас.
О моем московском пребывании Вы, наверное, уже знаете. На третий день массированного общения с друзьями я очнулся с давлением чрезвычайным. Галя прилетела самолетом и в один день управившись с моими делами, увезла меня в Пярну.
У нее хватило такта не читать мне нравоучения, но она официально сообщила мне, что больше одного никуда не пустит.
Единственное серьезное огорчение, что не видел Вас. Хотя Вам я, наверное, не доставил бы большого удовольствия.
Москва раз от разу все хуже. Большинство моих знакомых пребывают в растерянности. Но ничего толком сформулировать не могут. Что-то внутри датского королевства происходит. Я ощущаю это, как приход нового поколения, новых людей. В этих людях всё глубоко чуждо. И в воздухе чувствуется их нарастающий напор.
Когда я Вам как-то писал об уходе из литературы, я, видимо, впервые почувствовал невозможность сосуществования с этими людьми. А я ведь сосуществовал, к примеру, с Наровчатовым.
Тут дело другое. Мы с тем же Наровчатовым оба знаем, что воздух состоит из азота и кислорода. Только я считаю, что важен кислород, а он — что азот. Но мы с ним одним воздухом дышали.
А у этих воздух другой, состав воздуха другой. Об этом все время думается. Да и стихи пишутся видимо про это. «Весть» уже где-то далеко.
Дела мои в непонятно-мутном состоянии. Гослит, по выражению Гали, предложил мне «Брестский мир». (Это тоже из нового напора). Я пока никаких решений не принял. Жду обещанного договора на том стихов. Но об этом обо всем говорить неохота.
