Давид Самойлов - Стихи
Пушкина нету у Маяковского, Цветаевой и Пастернака… Но от них и ходу никуда никому нету — разве что в Вознесенского (они в этом неповинны, он — их отбросы). Вознесенский вне культуры и смерть ее боится, это Вы верно заметили. Как все некультурные, он своеволен; «что хочу, то и заворочу»; хочет же он только успеха. Для него, как для любого мещанина, нет прошлого (значит, нет культуры, п[отому] ч[то] культура растет из памяти) и нет будущего, п[отому] ч[то] будущим обладает одно лишь одухотворенное и памятливое. Рампа, мода, реклама, деньги, верткость, лганье и втирание очков невеждам… Кстати о Вознесенском: мне рассказывали, что Ахмадулина (та же порода) выступала в Америке на своем вечере в золотых (парчовых?) штанах. Подумайте, какой срам: первая (хронологически) женщина-поэт после Ахм[атовой], попадающая на Запад, и — в золотых штанах!
Вы пишете о Пушкине и о рифме: «он был возле открытия, но не совершил его». Вы имеете в виду — некрасовскую рифму?
Читаю Белова «Кануны». Прекрасная, поэтическая, страшная книга. О Трифонове этого не скажешь. Интеллигентское (аэропортовское) чтиво, без языка, без поэзии… Главное — очень скучно читать.
Насчет переменить портянки, попить чайку и вообще передохнуть — тут Вы, конечно, правы. Но Вашему герою вовсе не отдыха и не передышки хочется. Ему (как всю жизнь) охота поглазеть. Ну и пусть бы, если бы не самообман (в котором тоже жил он всю жизнь)1. Будьте здоровы.
ЛЧ
P.S. Вы спрашиваете, возвращать ли «Вопросы Литературы» № 1. Нет, это я Вам в дар. Дневник Лукницкого очень замечателен. Конечно, Вы понимаете, почему свои пушкинистские штудии АА начала с изучения темы: Шенье… Но дневник на самом деле гораздо шире пушкинизма. Вы пишете, что мои «Записки» — роман. Гм. Во всяком случае, у Лукницкого был роман с АА. Писал ли он об этом в Дн[евнике], я не знаю, но главной темой их пожизненного общения — и плодом — было изучение трудов ее первого мужа2. Однако и о Пушкине весьма интересно. Гениальный человек (АА) берется за дело, и вот — каждый день по открытию.
Юра говорил мне, что послал Вам № 4 «Вопросов Литературы». Ну как Вам понравились письма (и характеры, и души) трех гениев? Рильке мне не очень ясен (сквозь перевод, сквозь умирание и потому, что мне его поэзия незнакома); Цв[етаева], как всегда для меня, на 90 % чепухова, а среди 10 % — мелкие гениальности; Б.Л. всюду (кроме невнятного письма о «Крысолове») великодушен и великолепен. Цв[етаева] же иногда весьма и весьма по-бабски коварна и хищна. А все вместе таково: это — 1/5 их переписки, скоро выйдет 5/5 — и я уже читать буду не в силах. Или прочту только Паст[ернака]3.
В Москве новое сумасшествие: Илья Глазунов. Очередь четырежды обвивает Манеж. Художник он никакой, т. е. в живописи нечто вроде Вознесенского в поэзии; а спекулянт — любого за пояс заткнет. Спекулирует Христом, Россией, либерализмом и патриотизмом. Во!
Итак, готовьтесь к новому прощанию. Я-то к нему давно готова. Душевно это совершилось давно, осталась только техника. Но и она, с помощью самообмана, одолима. Очень мне жаль Р[аю] — она любит сестру, дочек, внуков, других, а ее чрезвычайно добрый муж так добр, что легко начнет любить — любых. Она плачет и не спит, он самообманывается и лепит вздор… До развязки еще, вероятно, далеко, но внутри меня развязка уже совершилась, раз она совершилась внутри их.
Да, переменить портянки и чайку попить — не грех. А вот лгать самому себе, что всего лишь переменишь портянки и чайку попьешь — всего лишь! — вот это грех.
Ну ладно. Будьте здоровы. Жду письма и стихов.
ЛЧ
1 Речь идет о такой строфе из «Часового»: «Горячего чаю в землянке / Напиться ему не грешно. / Пускай переменит портянки / И другу напишет письмо».
2 Т. е. Н.С. Гумилева.
3 Имеется в виду: Из переписки Рильке, Цветаевой и Пастернака в 1926 году / Публ. и комм. К.М. Азадовского, Е.В. и Е.Б. Пастернаков.
34. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
Начало июля 19781
Дорогая Лидия Корнеевна!
Вы, конечно, правы, что Пушкин — начало. Особенно сейчас, когда ищутся другие начала бог знает в каких закоулках русской татарщины, важно и нужно не упускать этого и твердо за это держаться. Но А.А. очень верно почувствовала и Пушкина как завершение. Он погиб в конце тридцатых годов. А люди сороковых — это уже другая статья, другой взгляд на мир и начало другой литературы. С Пушкина началось почти все лучшее, что есть в нас, но для людей более близкого к нему времени что-то и безвозвратно ушло. А.А. умела жить его временем, а не только его продолжением. Она всегда лично проживала пушкинскую судьбу и, конечно, имела право сказать, что с ним завершилось время — времена. И брать у других он умел — знал, что ему нужно. Да без этого нет литературы. Это только современные поэты думают, что нигде не берут. Если действительно не берут, то и дать ничего не могут, потому что все силы тратят на то, чтобы убить память. А те, кто берет, берут втихаря, как взятки. И отдать могут только то, что берут, т. е. нечто другими заработанное.
Тройственную переписку я от Юры не получил — может быть, пропала бандероль. Но журнал мы взяли в библиотеке и прочитали. По-моему, это жутко.
Симпатичней всех Пастернак. Он бескорыстен и выламывается только словесно — такой уж стиль был предложен. Он по наивности думал, что так и надо, а по таланту вполне мог изображать, как требовалось. Он излагает чувства, в которых правдив. А М. И. пишет в этой наркоманской манере попусту, потому что, если снять манеру, ничего не останется. Я читал у нее и другое, где есть мысли, наблюдения, а не только игра слов. А тут словеса, не обеспеченные запасом эмоций. Она и Рильке, небось, втянула в эту игру. Какому поэту, который еще и старый мужчина при этом, не лестно читать влюбленный бред, да еще от русской поэтессы. А он же был любитель и знаток России, оттого и полагал, что с русской поэтессой надо переписываться именно так.
[На полях рукою Д. Самойлова: «М.И. — зараза».]
По привычке восхищаться наши начитанные читатели восторгаются. А чем? Никто ответить не может. Столь же прославленного в последнее время «Старика» (если читал переписку и «Старика» — это почти высшее образование) я никак не одолею. Кажется, и до середины не доехал. Уж очень плохо написано. А плохо написано всё: и фразы, и характеры, и разговоры, и мысли. Верно Вы пишете, что это аэропортовщина. Но «Старик» существует на фоне прозы совсем уже негодной. А читатель жаждет правды и пророчества (хоть полправды и четверть пророчества).
И потом, оказывается, есть нечто худшее — Катаев. Прочитал я его «Алмазный венец». Это набор низкопробных сплетен, зависти, цинизма, восторга перед славой и сладкой жизнью. А завернуто все в такие обертки, что закачаешься. Это, конечно, на первый взгляд. Выручает ассоциативный метод и дешевые парадоксы. Но ведь клюют и на это. Говорят: очаровательно.
Оказывается, все сенсации наши — дрянь. И Глазунов туда же. Его открыли писатели (в том числе Слуцкий). А он всех перекрыл.
Грустней всего из того, о чем Вы пишете, — Л[ев]. Я дневников не веду, о чем часто сожалею при моей неточной памяти. Но вот запись в тетрадочке от 8 июня 1976 года: «Л… кажется где-то уже подтачиваемый идеей отъезда. Слишком часто и не совсем уверенно повторяет:
— Нет, они меня отсюда не выживут».
Конечно, у Вас больше права на него гневаться. Но он — именно уставший часовой. Л. — искренний, чистый, верующий провинциал. Его страсть — общение и любопытство ко всем, кто чем-нибудь прославился. И истинная потребность восхититься и приобщиться. Но он отличается от обычного провинциала яркостью натуры (увы! — не ума!) и искренностью веры. По натуре он встал за веру и мужественно держался, пока вера была. Сейчас от нее только ошметки. А тут и самому подвалила слава. А с ней и ряд преувеличений и самообольщений. Как тут не качнуться! Он устал от подвига, потому что ему нужны возбудители. Он честный часовой. Он устава не нарушал. Ему уже нужно, чтобы его сменили, тогда можно не отвечать за пост2.
А А.Д. сменить нельзя3. Потому что поставлен он не ради идеи и веры, а, как гора, по природе. Боюсь, что только клики, возникающие вокруг, могут его срыть.
Л[ьву] нужно отпущение. От многих, в том числе, может быть, и от меня. И я-то не могу его не дать. Вот и весь «Часовой».
Думаю, что Вы преуменьшаете значение Р[аи] в этом деле. Она — женщина и все привязанности к детям, к внукам, к сестре ее не могут не волновать. Но она и сама устала, и сама честолюбива, и сама хочет «вкусить». Без нее никакие решения Л[ев] не принял бы («бы» не на месте).
Все это печально.
…Наша жизнь понемногу входит в колею. Зеленые крокодилы слегка отмылись. Петька переболел, пока без последствий (пока!). «Айболит» — любимая книга сезона. Все трое разговаривают на зверином языке. Книга читается каждый вечер.
Я работаю мало, хотя и надо бы. Но маячит пляж — погода устанавливается (надеемся!). Задумал небольшую поэму, но пока звука еще нет, и появится ли?
