Давид Самойлов - Стихи
Вчера для всех этих мокрых и обгорелых холстов, останков, тряпок, рам, стекол надо было срочно находить место в доме — а ведь 1 апреля день рождения К.И. и нас посетит не менее 60 человек.
Сегодня Кл[ара] Изр[аилевна]2 и Люша уже начали составлять столы, скамьи, возить продукты. А я сейчас сижу и жду такси. Уеду в город; сразу лягу в постель, завтра пролежу — а послезавтра 60 человек. Программа еще неясна, да и праздник после пожара какой-то странный. Во всяком случае, будем читать отрывки из особого дневничка К.И.:
«Library for children»3
Очень интересно сейчас припомнить — как она строилась. 20 лет назад.
«Учить и лечить» — я согласна, только учить и лечить… Но как учить без книг и без слова?
Вы уже дважды пишете о решении. Не решайте ничего, ради Бога, живите снегами, детьми, рифмой, весной. А решение — если оно вообще нужно — придет само. Толстой когда-то сказал: «Можешь не писать — не пиши». Так и я Вам скажу: «Можете не решать — не решайте». Решите быть здоровым.
Я тоже так решила, но последние месяцы мне это не удается. Выявляется неудача на всем, например, на очередной книге, которую я, перемогаясь, загубила. После 1-го позову доктора, полечусь, а потом попробую неудавшуюся книгу начать заново. Вот и вся моя «образцовость» и все мои решения. И успехи.
А к Вам просьба, дорогой Давид Самойлович. Я знаю, что когда выйдет Ваша книга, к ней потянутся десятки дружеских любящих рук. Внесите в свой список — Алексея Ив[анови]ча Пантелеева. Он сейчас, к своему 70-летию, терпит разнообразные беды. Нашу Машу выписали из больницы, не вылечив. Ее нельзя оставлять одну; отец и мать дежурят при ней по очереди, сами больные. Девочка эта необычайно одарена (актерски) и заболела от того, что не попала в театр[альное] училище. Ничего не хочет, не спит, не выходит из дому и всего боится. Часами сидит без дела. И в ней вдруг вспыхнула любовь к стихам, которой раньше и в помине не было. Она вообще не любила читать. И к стихам была глуха. Теперь — только стихи. Читает, заучивает, переписывает. И потому я Вас очень прошу, когда выйдет Ваша книга, пошлите ее Алексею Ивановичу! (Само собой, он Ваш поклонник.) Он — человек заслуженный. Мы дружны лет 50. По-видимому чем-то похож на Дубова (я Дубова не знаю, но когда-то читала один его рассказ — о мальчике — очень хороший, и у нас есть общие друзья). Если Вы не читали — прочтите у Ал[ексея] Ив[анови]ча рассказы «Маринка», «На ялике», «Буква ты»; Ленинградский дневник; воспоминания о Шварце. Сейчас у него тяжелые, изнурительные бои с издательством: он хочет убрать из своего юбилейного сборника свой случайный сор, оставить только лучшее, а они — наоборот.
Отвечу о тишине для работы. То, что Вы любите, чтоб дверь была открыта и во время работы слышны были домашние голоса, изобличает здоровые нервы. Да, у Вас имеются все основания иметь больные нервы, а они здоровые. Мое же стремление к одиночеству не что иное, как наследственно больные и очень усталые нервы. Не только писать, но и читать — я могу только в тишине, и не только в тишине, но в тишине защищенной, заведомо не нарушаемой. (Шум улицы или шум моря — не в счет.) В Переделкине в пустом доме. В моем лесном домишке. В городской квартире когда Ф[ины] и Л[юши] нету или они сидят в дальних комнатах тихие, как мыши. Любую работу — писать или готовиться к писанию — только в непрерываемой тишине. Прервут — не могу к ней вернуться. Музыка тишины не нарушает, наоборот — углубляет ее. Например, «Лунная соната» — это разве не тишина? Кроме того, музыка — стройная защита от нестройных звуков.
Всего Вам хорошего, будьте здоровы, кланяйтесь много читающей Гале. Надеюсь, приехав с Петюшкой, она мне позвонит и все о Вас расскажет. Хорошо бы Вам не ехать в Москву. За «Соловья» горячее спасибо.
Письмо это — извините мне, оно написано не в тишине и потому такое нескладное.
Насчет цвета в Ваших стихах — и в других стихах — я как-то еще никогда не думала, мыслей не имею.
Пишите, пожалуйста.
ЛЧ
Сейчас у меня в глазах один цвет — обгорелые балки и закопченные холсты.
Знаете, дети, находя книги среди балок и стекол, плакали.
1 Речь идет о книге В.Ф. Ходасевича «Державин».
2 Клара Израилевна Лозовская (р. 1924), секретарь Корнея Чуковского, после его смерти — сотрудница переделкинского музея.
3 Библиотека для детей (англ.) — см.: Корней Чуковский. Дневник. 1930–1969. М.: Сов. писатель, 1994.
29. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
Апрель 1978
Дорогая Лидия Корнеевна!
Известие о пожаре более чем огорчительное и снова подтверждает пушкинский «памятник нерукотворный». У К[орнея] И[вановича] он есть. Но естественно наше желание уберечь и рукотворное. Сколько туда вбито труда, эмоций, денег!
Беспокоит меня после всего этого Ваше здоровье. Оно ценней и важней всего «рукотворного».
За все подарки спасибо. «Пятьдесят поросят» получили по почте. Другие книги привез Ю[ра]. А пластинку мы купили здесь. Мальчики все это слушают каждый день. Разговоры о Вас и стихи К.И. смешались в их уме. Пашка спросил: «Лидия Корней жив?».
О нашей жизни расскажет Вам Ю[ра], а также о погоде, пейзаже и прочем.
Пашку вообще интересует вопрос о жизни и смерти. Он все время спрашивает: когда он появился в семье. И обо всех знакомых: он жив? О пластинке К.И.: как же он говорит, если он умер?
Я все добиваю свою рифму. Ночью мне снятся неточные дактилические. Все же какие-то стихи наклевываются.
Есть сигнал моей книги. Пантелееву обязательно ее пошлю. А Маше, видимо, надо заняться чтением стихов или прозы. Вы, я знаю, это дело не очень уважаете. Но для актера, которому нет пути в театр, это единственная сфера для актерского проявления. Я это знаю, потому что поставил несколько чтецких программ. С удовольствием поработал бы и с Машей, да как с ней встретиться?
Печальную телефонную историю о Льве узнал от Ю[ры]. Ужасно его жалко. Но о чем же он, дурак, думает!
Мания преследования, конечно, ужасная вещь, но обратное тоже плохо1.
Все сведения из Москвы и все, что называется в наше время «информация», не утешает и не сулит ничего хорошего. То же из Галиного постоянного чтения. Трифонова буду читать.
Хочется видеть Вас. И мало кого еще.
Привет Вам от Гали. Поклон героической Люше.
Книгу Карякина я читал. Он человек умный, когда пишет о Достоевском. Вообще, он малый славный, но «модерняг».
Совсем забыл: спасибо за чудные, уникальные фломастеры! Буду беречь их для стихов. И для писания писем Вам. Начал странную поэму: «Черные поэты»2. Какие-то строки читал Ю[ре]. Не знаю, что из этого выйдет. Замысел бродит давно. Есть даже начало прошлого года: «Собиратели самоваров»3. Но там ритм не был найден. А здесь, кажется, пошла.
До встречи или до следующего письма.
Ваш Д.
1 Разгадку этого абзаца находим в дневниковой записи Лидии Чуковской от 28 марта 1978 года: «Дней 10 назад у Инны Варламовой выключили телефон. Сейчас она вернулась из больницы, где лежала, п[отому] ч[то] сердце больное предсмертно: тромб в артерии. Телефон выключен явно из-за Копелевых, кот[орые], когда выключили у них, ходили туда от нее звонить. Теперь рвут на себе волосы от чувства вины. Добывают лекарства, проводят к себе звонки, чтоб она их, в случае приступа, вызвала и пр.» (Архив Е.Ц. Чуковской).
Инна Варламова, писательница, близкий друг Копелевых, жила с ними в одном доме.
2 «Черные поэты» — первоначальное название поэмы Д. Самойлова «Канделябры».
3 «Собиратель самоваров» — от этого замысла уцелела главка о самоварах в поэме «Юлий Кломпус».
30. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову
30 апреля 1978"
Дорогой Давид Самойлович. Спасибо за пластинки. Я их еще не видела, но скоро вкушу. Спасибо и за обещание послать Вашу книжку Алексею Ивановичу Пантелееву. Но Вы меня не поняли. Я, по-видимому, о Маше написала Вам бестолково. Сейчас никакие возможности выступить на телевиденье уже не спасут ее. М.б., через годы, если выздоровеет, а сейчас это несчастный запуганный зверек. Какие выступления! Она боится людей, не может одна пройти по улице, ничего не хочет, и если я прошу послать туда Вашу книгу, то потому, что для Ал. Ив. это будет радость (он убит состоянием Маши), а для Маши — лекарство. Человеческая душа прихотлива и непонятна. Эта девочка никогда не любила читать, что сильно смущало ее интеллигентных родителей. А теперь, уже после больницы, она полюбила читать стихи (тихонечко, про себя) — это ее успокаивает, разгоняет какие-то страхи. (Музыка — нет.)
Юра [Диков] подарил мне таинственный альманах № 21 за 1977, украшенный Вашими стихами…1
Как движется «Рифма»? Виден ли конец?
Очень ли испорчена книга стихов? (Жду с жадностью.) Моя тоже вышла, и я нахожусь относительно нее в привычном неприятном недоумении. Утешаюсь, перечитывая, что говорил о ней Пастернак. Но Борис Леон[идович] был, как известно, человек добрый2.
