Велимир Хлебников - Том 5. Проза, рассказы, сверхповести

Минин – нижегородец
Низкие делал поклоны
Мина снарядам,
Из небосклона
Летевшим на приступ в порядке.
А рядом – в часовнях
Трясла лихорадка
Москвы Богородиц
С большими глазами,
Тряс их озноб.
Выстрел – виновник
Пронесся и замер.
Старое здание ранено в лоб!
Стало темней!
Их сердце тряслося о ребра камней,
Прятались барыни,
Брошены в жар они.
Снаряды и ядра в бубны здания стукали.
То содрогалося осью.
Выстрелов серых колосья,
Красного зарева куколи.
Пушки, что спрятаны в Пушкине,
Снимали покрывало Эн,
Точно купаться вышли на улицу,
Грубые, голые,
У всех на виду.
Готово? Сейчас наведу!
А он читал железные отрывки
Онегина из песен и свинца
В изданьи Воробьевых гор.
И кудри наклонял
Над площадью менял.

Если убитым падал медленно Мин,
Он, кто надел красные перчатки,
И Россия вздохнула, от Москвы до Камчатки,
И сделался снег ал,
Свисток забегал,
И не узнавали Мина глаза никого.
Он лежал, в груди чужой заряд тая,
Слушайте, вы!
Это произошло оттого,
Что прошло
Ровно три в пятой
Дней
От дня усмиренья Москвы.
Тогда сапогом орудийного гула
Раздавлены были побеги свободы,
И усмиряло заводы
Дуло.
Если в пальцах запрятался нож,
И глаза отворила настежью месть –
Это три в пятой степени завыло – даешь?
И убитый ответил убившему: есть!
Случилось, и речь товарища выстрела
Походку событий убыстрила.
Лежит. Уж не узнают
Мина глаза никого
Из старых знакомых.
Решившая летом
Быть убитой, убив,
Но быть верной обетам,
Дала Коноплянникова
Выстрел без промаха.
Через три в пятой
После Пресни громимой –
Выстрел! теперь мертвое тело свободы
Праздником смерти вымой!

Въелось железо выстрелов до кости,
Был установлен праздник жестокости,
Стачка железа казалась спасеньем,
Оно отдыхало лишь по воскресеньям,
Месяц служил странный, как жесть,
Обедню для новых железных божеств.
Пушки ревели, и сквозь их вой
Мы услыхали «шестичасовой!»
Ночь собирала тела, как наборщики,
Шашки конец покраснел – он был вор щеки,
Трупами набраны страницы полей,
В книгах других – письмо костылей.
Оставаться в живых уходила привычка,
Вспыхивало небо, как громадная спичка.
О смерти мысль была трезва,
И лишь вопила смерть: Азь-два! Азь-два!
Холмы и поля молилися богу,
Он же обрушивался ревом: в ногу!
За снарядом снаряд
В море огней не уставали нырять.
И когда приехал мир
У какого-то жалкого договора на горбах,
Через три в степени пятой
Был убит эсером Мирбах,
Посол победившей страны.

Гарфильд был избран –
Посадник Америки,
Лед недоверия пробит.
Гарфильд вершины славы достиг.
Через три в пятой – это звери какие-то
Гарфильд убит.

Болгарин! радостей песнями выси мой!
Если долина цветов – Болгария
Ушла независимой,
Встала свободною,
С скамьи для подсудимых,
Суда всемирного,
В 78-ом году,
И начала пляски и игры дуд,
Это потому – что прошло
Три в одиннадцатой степени дней
Со дня битвы при Тырнове –
Этого первого дня турецкого плена.
Когда не стало много любимых
Ее сыновей.
Столько дней тлело плена полено!
К воле вернулась, чаре ея,
И прежнего рабства более нет.
Жестокого ига скинута цепь.
Стала свободной Болгария.

Царьград, морей владыка!
Через три в одиннадцатой,
Взятое четырежды,
После великой победы греков над персами
(Столетьями славился бой) –
Смертной секиры жди!
Турок придет, многих порубит,
Три в энной степени мучит и губит.
Будут глухи небеса к мольбе о защите!
Три в энной степени!
Два в энной степени!
В каждом мозгу запишите!

Если Ермак, как сбесившийся тур
Красный кусок полотна, яростно
Поднял Сибирь на рога,
Перышком к облаку кинул
Множество рек и народы,
Рыжебородый.
А Стессель сдал Порт-Артур,
И властно сказал Восток: осади!
Перед русской рекою встала стена.
Если для Стесселя были важнее
Знамен Порт-Артура его поросята,
Это потому, что после Ермака
Прошло дважды три в десятой
Между взятьем Искера и
Боем в Мукдене –
Этою точкой строчки столетий
Пути на Восток.

И если Востока свежая сила
Древний город разрушила,
Рима храмы ограбила,
Бросила город оковам,
Собака кочевий досыта кушала
Вечного города граждан
Мясо, жир, кожу и жилы,
Порвав у шатра господина цепь,
То через дважды «три в одиннадцатой»
Поток преградила плотина щитов
(Ведь на столетья и на века
Лилась Востока народов река,
Хлынув однажды)
В поле Куликовом.
И черновик Рима первого
Москва переписывала набело
Чернилами первых побед.
Кончалась обойма народов Востока,
Бой Куликовский – выстрел в висок.
Вырос Рим третий.

И если восстали поляки
В год 63-й,
Не боясь у судьбы освистанья,
(Щеку и рот пусть раздирает свисток),
Пусть, точно черное дуло,
Смотрит русский восток,
Через три в степени пятой
Вдруг загремел, как смерть в одиночке,
Выстрел в грудь Берга,
Усмирителя восстания,
– В конце подавления точка.

48-ой год. Полон Берлин
Восставшим народом,
Главные улицы полные зелени,
Через три в пятой
Блюм был расстрелян.
Выстрелов клубится,
Точно перо, дым.
Это три в пятой направило дуло.

И если труба протрубила – воскресни!
С вышки времен,
В трескучие дни речей Милюкова,
И хрупкими стали оковы,
Скакала свобода,
Копытом проломив грудь самодержавию,
На ней, как алая попона,
Лежал кровавый день Гапона,
Скачет все дальше.
Горел, как маяк,
Отблеск ножа в ея
Набатных глазах.
Скачет, раскинув столетнюю пыль,
Уздечкою порванной по полу волочится
Прежняя быль.
Дикая, новой веры пророчица,
Дико скакала.
Пыли и то трудно угнаться той,
Ветру сестра, это случилось затем,
Что прошло два в двенадцатой
Со дня Красной Пресни,
Восставшей в девятьсот пятом
И усмиренной Мином.

Столетий грядущую ширь не читай,
Свободу узнавшая Сельская Русь,
Те, души вещие чьи.
Через два в четырнадцатой
Снова зажжется заря.
Сбросивший право помещичье,
Сбросит законы царя.

Нет, не бывает у бури кавычек! Сломалось перо:
Самая плаха в должности точки плоха!
Хоть погибает Рылеев,
В выборе цепи и плахи – плаха милее!
Через два в тринадцатой
После свободы, восстанием начатой,
Восстанием Рюриковичей в 25 году.
Время настало 48-го года –
Дело князей взяли рабочие.
Плаха! Хочешь стать точкой свободе?
Слабо!
И не бывает свобода рабой.

Мец и Седан с часу на час падут.
Часы Мак-Магона!
Весь мир начеку.
Через два в четырнадцатой
Снова германский грохочет кулак
По Вердену и Марне.
Честный кулак сильнее закона.
Тирпица бродит по морю Скошенный глаз.