Константин Корсар - Досье поэта-рецидивиста
Тогда хочется спешить жить и спешить чувствовать. Потому что есть только два колеса и, чтобы остановиться, нужно снова прикоснуться к грешной земле.
Рождающий мечту
Люблю тебя, как звёзды небо,
Как ветер крон златых листву,
Как наслаждающийся негой
Наш Бог, рождающий мечту.
Мысли из никуда
Поэты выплёвывают красоту вранья.
Автоматически не достиг, потому что не начал.
Идеал любви: унестись друг в друга.
Хитрость: одним поступком породить другой.
— Над чем вы сейчас работаете? — Над своей очередной мечтой.
На мир ещё можно смотреть. Звуки мира отвратительны.
Бог не пишет неоконченных произведений.
Сплав людской
Кого только не встретишь в кузнице! Жар горна манит и притягивает. Красота силы металла пленяет, и порой на всю жизнь в человека проникает сплав кованой поэзии и литой прозы.
Пришёл Коля в кузню из института — обучал студентов собирать стеклянные витражи. Эта работа со стеклом требует скрупулёзности, размеренности движений, аккуратности и точности. Все эти навыки кузнецам чужды и даже противопоказаны. Поэтому Коля быстро получил от коллег забавную кличку «Коля-миллиметр». Работал Никола всегда долго, аккуратно, всё измерял что-то штангенциркулем, подправлял, подбивал, подкручивал, нагревал и снова подгибал, пытаясь добиться идеально симметричных пропорций тюльпана или бобышки. А в ручной чёрной работе точность не главное. Порой как раз небольшие изъяны, шероховатости и есть та изюминка, за которой и идут к кузнецам.
Нагреешь, бывало, на горне стальной пруток — и скорей к наковальне. Пять-десять секунд всего, пока металл не перестал «стыдиться», источая насыщенный красный цвет, есть у человека с молотом в руках, чтобы подчинить упрямую стихию своей воле. Коля-миллиметр подчинился стихии, а не стал её властителем.
Серега, похоже, злоупотреблявший когда-то чем-то психотропным, шутником оказался. Правда к юмору его полумаргинальному нужно было привыкнуть сначала.
Ковать бобышки — самая тяжёлая и нудная работа. Необходимо скрутить концы прутка в кольцо, а сам пруток — в подобие бублика. Работа нелёгкая: около двадцати-тридцати взмахов тяжёлым молотом, да и опускать увесистый снаряд нужно в определённое место, одновременно подкручивая раскалённый ещё металл. А оплачивается вся эта канитель весьма скудно из-за относительной простоты.
Серега отковал одну бобышку. С металлическим звоном она упала на пол кузницы. Десяток мощных ударов, и вторая легла с первой рядом. Уже сбив дыхание, отковал он третью. Затем четвёртую. Ещё один раскалённый формованный кусок металла приобрёл нужную форму, и Серега, с широко раскрытыми глазами, выпалил:
— Фуууффф… Тут после пятой уже понимаешь, что к чему…
И широко расставив плечи и округлив руки, как штангист, только что взявший две сотни груза на грудь, вышел боком через дверной проём. Покурить. А через три-четыре минуты крикнул откуда-то с другого конца ангара:
— Ээээ… Я это там… Короче, съезжаю оттуда.
И пошёл заниматься явно более приятным для себя делом.
Васильич всё больше был угрюм, видимо, впустив в свою душу бесов и демонов, коих весьма горазд воплощать в металле. Всё же и его удавалось встряхнуть иногда. Однажды, снизойдя со своего пьедестала, подходит и, жаля хитрым взглядом, вопрошает:
— Сигареткой не угостишь?
— Есть… — доставая из пачки округлую белую палочку. — А почему тонкие куришь? — Нравится, — отвечаю.
— Так одной, наверное, мало. Не накурюсь…
— Возьмите две! — И как их курить?
— Да сразу две за раз. Рассмеявшись, Васильич уплыл, покачивая своим горбом и прикуривая одну.
Батю все любили. Даже Хан — белоснежный кавказец с голубыми, как вода пляжа Бонди, глазами, никого к себе не подпускавший, охранявший чёрный вход.
Отмолотив тридцатку на заводе, Батя, как его все уважительно называли, пришёл в кузню. Классный слесарь, мастер своего дела.
Поступил на завод как-то срочный заказ. Три тысячи болтов изготовить с продольным пазом-выточкой под шайбу с выемкой. Оборонный заказ. Для космической отрасли. Точность до трёх тысячных микрон. За неделю сделать удалось что-то около пятисот штук. Осталось шесть дней. Мастер цеха на железную стружку исходил. Подключил к работе ещё одного человека да попросил Батю выйти в выходные.
Работа не шла. Когда знаешь что результата не будет, кто захочет напрягаться? Сидит Батя, значит, грустный у окна. На столе лежит около сотни готовых болтов. Впереди ещё пара тысяч, а желание одно — уйти и больше никогда не возвращаться ни в цех, ни на завод.
И тут Батю осенило. Впору «эврика!» кричать. Кидается он к фрезерному, что-то нарезает, подваривает в паре мест, обтачивает заусенцы. Всё! Приспособа готова. До вечера возится с чем-то в одиночестве в цеху и спокойно уходит домой.
В воскресенье на работу не выходит. В понедельник заявляется слегка под стаканом ближе к обеду. На крики и идиоматику мастера не обращает внимания. Проходит к своему рабочему месту. Театрально срывает с каталки промасленную тряпицу. Под ней три тысячи сто болтов — сотня запаса на брак — нужной марки, формы и точности точения бороздки.
Объятия. Похвала. Отгулы. Почёт. Премия три сотни.
Такие вот кузнецы в Сибири. Настоящие мужики. Весёлые люди. Ребята и слова, и дела.
Ты роди меня бездушным
Ты роди меня бездушным,
Чтобы шёл гулять босым,
Не оправливаясь в душу,
Даже когда стриг усы.
Чтоб в ботву мою округлу
Лезли мысли о еде,
Да и то лишь о насущной,
И никак не о судьбе.
Чтобы жизнь была дорогой
Бренно-тленно-дождевой,
И никак не от порога,
И никак не дорогой.
Чтобы я потупя очи
Не ходил туда-сюда,
И чтоб не было мне мочи
Провалиться со стыда.
Чтоб писал одно говно я
И не думал я при том,
На х. я под небом этим
Я бездарно сотворён.
Цена смерти
Никогда не дарил друзьям оружие. Врагам тем более. И заказам таким никогда не радовался, хотя отковать клинок — интереснейшее дело, увлекательное, не частое, трудоёмкое, правда, и не слишком прибыльное.
Три тысячи микронных слоев металла, слитых воедино, тысячи ударов механического молота, обработка, травление, вытягивающая все жилы полировка. Затем рукоятка, ножны, подгонка, шлифовка, вновь и вновь полировка. И всё это ради того, чтобы лицезреть изумленную физию заказчика при виде воткнутого в прочнейший бетонный пол тонкого, изящного блестящего куска смертоносной стальной ртути.
Ребята эти мне сразу не понравились. И вроде бы заказывать пришли не клинки, а всё же вещь весьма необычную — кованый гробик, выскакивающая чёрная фигурка с косой.
— Подарок на день рождения, — пояснили они, — девушке… — озорно рассмеявшись.
Интересное дело было, новое, да и заплатить пообещали неплохо. В общем, согласился я, хоть и не без сомнений. Неделю думал над эскизом, вторую — над технической частью. А сработал готовую вещь за пару дней всего. Фигурку отлил из дюраля в глину по пластилиновой модели, гробик отковал из листа двойки, придав ему цвет лежалой плоти, неравномерно разогрев горелкой и опустив в отработанное машинное масло, выстреливающий механизм взял от ножа-выкидухи.
Исполнено было всё мастерски. Уникально, высокохудожественно, забавно, красиво — подарок, конечно, замечательный, кабы был иным сюжет. Но что уж вышло, то вышло.
— Не советовал бы вам дарить такое, — предупредил я ребятишек, перед тем как отдать заказ, — каждый художник в чём-то пророк… Ковка, как и рукопись, не горит…
Парни переглянулись, улыбнулись белозубой улыбкой, протянули пухлый конверт и спешно ретировались, похоже, предвкушая весёлый розыгрыш подруги. К конверту я не притронулся — бросил у горна на кучу лома. Как почувствовал что-то. Через три дня заказчики вернулись. На лицах ни следа былого румянца, сухие белёсые губы, сутулый торс, поникший взгляд, заторможенная речь.
Вошли. Подходят почти вплотную и аккуратно, с пиететом и некой даже подобострастностью протягивают мою же работу.
— Сломалась? — хмуря брови, спрашиваю я.
Парни помолчали немного, не меняя положения тел, переглянулись.
— Возьмите назад… У неё бабушка вчера умерла…
Холодная испарина и лёгкий тремор напомнили мне, что я ещё жив. Гробик перекочевал в мои руки. Я взглянул на ребят. Им было явно не до шуток.
— Я предупреждал, — бросил, уходя, — конверт у горна. Я не прикасался, — и вышел из мастерской, закурил сигарету, сел к будке Хана и, растирая виски, попытался успокоить выскакивающее из клетки рёбер сердце. Когда вернулся, никого уже не было. Они ушли обратно в свой мир. Мир без смерти — лишь с шутками о ней, мир без проблем и горя, без пророчеств и суеверий, мир, полный озорства и веселья.
