Демьян Бедный - Том 1. Стихотворения 1908-1917

Помнил колобок иную пору,
Когда шли дела его в гору,
Когда был он буйным да веселым,
Когда по городам и селам
Только про колобок и было разговору:
Уж и такой-то он и такой,
Что не взять его голой рукой,
Не погнать на чужих вожжах:
Не на таких колобок заквашен дрожжах,
Не на таком, дескать, заквашен тесте!
Да не удержался колобок на прежнем месте –
Сорвался вниз, покатился,
Невесть где очутился:
В луже – не в луже,
Может, где и похуже.
А колобку и такое место любо!
«Авось тут никто не пихнет меня грубо,
Укреплюсь в этом месте я прочно!»
Ан глядь, как нарочно,
Валит на колобок персона
Деликатного фасона:
«Здравствуй, – говорит, – колобок!
Здравствуй, голубок!
Да какой же ты хорошенькой!
Да какой же ты пригоженькой!
Пригожей тебя и на свете нет!»
Колобок на то персоне в ответ:
«Я по селам скребен,
По городам метен,
На циркулярах мешан
Да на разъяснениях пряжен,
А в Питере стужен.
Я от Столыпина ушел,
Я от Коковцева ушел,
Я от Горемыкина ушел
Без особого членовредительства,
А от вашего высокопревосходительства
Уйду цел и подавно!»
«И до чего ж поешь ты, колобок, славно! –
Сказало его высокопревосходительство. –
Возьму я тебя под свое покровительство!
Лежи только тихо да чинно.
Не кипятись беспричинно,
Не путайся зря под ногами.
С чего нам тогда быть врагами?»
Пришел колобок в восхищенье:
«Вот это, – говорит, – Обращенье!
Такую речь приятно и слушать:
Не то чтоб сразу – схватить и скушать.
Вот это – другой режим.
Мы… полежим!
Рады стараться, ваше высокопревосходительств
Как вы есть настоящее правительство!..»
И лежал колобок в саду Таврическом[15],
Весь блестел при свете электрическом:
Чистенький, беленький – под снежной порошей?
Только дух от него был не больно хороший!

   Старый год, такой-сякой,
Отбыл в вечность на покой,
И ему, седому хрену,
Новый год пришел на смену.
– Год шестнадцатый идет,
Мир с собой ужо ведет! –
Но весна прошла и лето –
Мира нет, заспался где-то,
То ли чахнет взаперти.
Тут мозгами поверти!
   На Руси пошла работа:
Гнали всех в четыре пота,
Все станки пустили в ход.
Надрывается народ,
Точит пушки да снаряды.
Богачи берут подряды
И довольны тем вполне,
Что конца все нет войне!

Хорошо стоять в резерве
Не на пакостном консерве,
А на каше да на щах
И иных таких вещах, –
Смывши с вошью всю чесотку,
Заглядеться на красотку,
А при случае… тово…
Ну, да мало ли чево!
Не для всякого, конечно.
Вот наш Ваня: хмурен вечно,
Ничему, видать, не рад,
Отвечает невпопад,
Из него не выжать слова,
Больше держится Козлова,
Все шушукается с ним.
Да мудрен, сказать, и Клим.
Переписку с кем-то водит,
Как-то все к нему доходит,
Через руки, что ль, бог весть,
Все следы сумел заместь.
Сам замазал рот замазкой,
Скажет слово, так с опаской:
«На чужой, – ворчит, – роток
Не накинешь-де платок:
Разболтает всякой чуши,
У начальства ж тоже уши.
Так ли можно угодить!
За примером не ходить».
А примеров было много,
Слежка, впрямь, велася строго,
Хоть не редкий следопыт
Оставался без копыт.
От солдат такие гады
Не могли уж ждать пощады!
Кто просыпался – пропал:
На тот свет в один запал!

Бабка старая ворчлива.
Осень поздняя дождлива.
От утра и до утра
Хлещет, словно из ведра.
Черт ли рад такой погоде,
Да особенно в походе!
   Ванин взвод ночной порой
Занимал окоп сырой.
Враг палил без промежутка.
Ночь прошла довольно жутко, –
Лишь от сердца отлегло,
Как немного рассвело.
«Ой, ребята, чья работа?»
«Где?» – «Листы подкинул кто-то!»
Порази нули все рты:
«Впрямь, подметные листы!»
«Ловко как!» – «Чего уж чище!»
«Прячь скорей за голенище!»
«Слышь, про что там?» – «Про царей».
«Хоть бы смена поскорей!»

Вечер выдался хороший.
Поле выстлало порошей,
И под первым холодком
Затянуло грязь ледком.
   Друг за дружкою, с оглядкой,
Целый взвод, никак, украдкой
Пробрался в пустой сарай.
«Фролка, черт, не напирай!»
«Экий, братцы, нам подарок!»
«У кого-то был огарок!»
«На вот, целая свеча».
«Ну, Козлов, руби сплеча!»
Клим, склонившись над листовкой
Тихо, внятно, с расстановкой
Стал читать о том, каков
Смысл войны для мужиков,
Льющих кровь свою в угоду
Тем, кто злейший враг народу;
Что «командующий класс» –
Все помещики у нас
И что царь наш православный
Есть помещик самый главный,
Потому немудрено,
Что он с ними заодно:
За порубку аль потраву
Шлет войска чинить расправу;
Кто там что ни говори,
Все помещики – цари,
Кто – поменьше, кто – поболе.
Сельский люд в их полной воле.
Размешав муку водой,
Приправляет лебедой,
Терпит голод, холод, муки,
Для господ мозолит руки,
Век работает на них,
На грабителей своих,
Жнет их хлеб и возит клади;
Барышей их подлых ради –
В стуже, в сырости, в огне –
Погибает на войне!..

Полковому командиру –
Вызов срочный в штаб-квартиру.
   В это утро полковой
Был с похмельной головой.
«Эх, ты, – муслил он бумагу, –
Не влететь бы в передрягу!»
И влетел. Чуть сунул нос,
Как нарвался на разнос
И обруган был площадно.
«Покараю всех нещадно,
Как доселе не карал! –
Выл свирепо генерал. –
Полюбуйтесь: мертвый ахнет!
Чем такая штука пахнет?
Что сулит она для нас?»
«Про… кла… мация!» – «Она-с!
И заплачем и запляшем!»
«В чьем полку?» – «Представьте… в вашем!»
«Виноват!.. Какой позор!»
«За солдатом плох надзор!
В первый раз вам и в последний,
Чтоб солдат от гнусных бредней
Вы изволили беречь!
А чтоб их предостеречь,
То-бишь, зло чтоб вырвать с корнем,
Грамотеев пару вздернем!»

«Ну, пришел и мой черед,
Знал я это наперед! –
Говорил Козлов Ивану. –
Петли ждать я тож не стану:
Волка ноги берегут.
Псы уж по следу бегут.
Следопыты всюду рыщут.
Пусть их ветра в поле ищут.
А поймают – не печаль.
Вас, ребятушки, мне жаль.
Способ есть один, миляги,
Выйти вам из передряги.
Через три-четыре дня
Всё валите на меня:
Дескать, я листки, паскуда,
Раздобыл невесть откуда,
Что читал, вам невдомек,
А теперь, мол, взял – утек!»

Скоро все прочли в приказе
О проникшей в полк заразе, –
Что добыл подметный лист
Клим Козлов, социалист,
Что под суд он отдается
И что следствие ведется
Обо всех его шагах,
Но преступник сам – в бегах.
Где он – точно неизвестно,
Будет розыск повсеместно.
И дано на сей предмет
«Описание примет».
Расписали всё чин чином:
Нос – прямой, бородка – клином,
Росту – среднего, брюнет,
А примет особых нет.

Грустно Ване без Козлова.
Повидать бы Клима снова
Так хотелося ему!
Поспрошать бы: что к чему?
Есть такое средство, нет ли,
Чтоб спасти от мертвой петли
Всю родимую страну?
Как избыть скорей войну?
Где засели злые воры,
Что чинят нам все заторы?
И нельзя ль, как сор метлой,
Всех повымести долой, –
Всех, кто кровью нашей гладок,
Кто лихой ведет порядок, –
Нечисть подлую смести,
Да порядок свой ввести,
Трудовой, простонародный,
Чтоб вздохнул народ свободный
И – без палки над собой –
Правил сам своей судьбой.

Не знавал Ванюша страху:
Хоть под пытку, хоть на плаху,
К черту в лапы – все равно!
Ване дорого одно,
Одному лишь сердце радо:
Знать, за что схватиться надо.
Где все силы приложить,
Чтоб народу послужить,
Потрудиться с добрым жаром, –
Коль погибнуть, так недаром!
   Но не раз от злой тоски
Он сжимал себе виски:
«Без науки что я стою
С деревенской темнотою?
Эх, дорваться бы до книг!
Все бы я тогда постиг:
Что откуда происходит,
Кто и что всем верховодит,
Почему для бедноты
Все дороги заперты?
Почему – один царюет,
А мильон кругом горюет,
И не время ль голытьбе
Уж подумать о себе?»

   Сразу ахнуло, рвануло,
Весь окоп перевернуло.
Все бойцы погребены.
Страшный вид… со стороны.
Смерть бойцам сказала: «Вольно!»
Им не страшно и не больно,
Тьма – не тьма и свет – не свет,
Кто убит, того уж нет, –
Нет и ровно не бывало.
Человек так стоит мало!
Три убито, новых пять
Место их спешат занять.
Через день, купив газетку,
Будут все читать заметку.
Где и сколько взято в плен,
Что «у нас без перемен».

«Фрол, скорей за санитаром!»
«Всех убило… Звать задаром…»
«Фрол, послушай, приложись…
Ваня жив еще, кажись».
«Дышит! дышит, право слово!»
Под обстрелом, чуть живого,
Фрол Ванюшу вынес в тыл,
Там повозку раздобыл,
Подложил в нее соломки
И, хоть ночь была – потемки,
В путь отправился. Чуть свет
Прибыл с Ваней в лазарет.
«Дело оченно серьезно! –
Пред сестрой дежурной слезно
Фрол взмолился: – Паренек
Как бы кровью не истек.
Перевязку, ради бога…»
«Ты, – сестра сказала строго, –
Тут, милейший, не кричи.
Рано. Спят еще врачи».
«Что ж, я парня так покину? –
Фрол, забывши дисциплину,
Матом взвыл: – Вы тут для ча?
Подавайте мне врача!
Мы в бою не разбираем:
Днем ли, ночью ль помираем!
Помираем… за кого?!»
Фрол добился своего:
Ваня был врачу показан,
Весь обмыт и перевязан.
И хоть Фрола врач потом
Обозвал в сердцах скотом,
Фрол не тем был растревожен:
«Ваня как? Не безнадежен?»
«Нет, – утешила сестра, –
Можно жить и без ребра».

Здесь в тылу – но не в глубоком,
И у фронта все ж под боком,
Разместился лазарет.
Что за жизнь в нем – не секрет.
Где-то там людей увечат,
Здесь их свозят, но не лечат,
А, подправив как-нибудь,
Отправляют в дальний путь –
На вокзал или в могилу,
Что солдатику под силу:
Жив – положат на арбу,
Помер – вынесут в гробу.
Будет в книгах лишний номер
Да отметка: «выбыл», «помер»…
Вот и все! – К чему хула? –
Тут у всех свои дела:
Доктора торгуют спиртом,
Сестры спят и бредят флиртом,
Господа-офицера
(Флирт – коварная игра!)
Лечат раны злого свойства:
Плод амурного геройства.
Что поделаешь! Амур –
Все же милый бедокур:
В царстве злобы, скорби, плача
У него своя задача.
Смерть чинит нам сколько бед!
Но Амур за нею вслед,
Обрядясь в свои доспехи,
Быстро штопает прорехи!

Чрез неделю поутру
Ваня стал молить сестру:
«Увозить нас будут скоро…
Я слыхал из разговора…
Доктор тут сказал вчера…
Будь, сестрица, так добра…
Путевых там сколько литер?..
Мне б хотелось очень… в Питер».
   «Питер», «Питер»! – ночью, днем
Бредил Ваня лишь о нем.
Меньше думал он о ране.
Объявили скоро Ване:
Будет так, как он просил.
    Питер Ваню воскресил.

    Питер – город, вправду, чуден,
И богат и многолюден.
От заставы до дворца
Красоты в нем без конца.
Хоть, положим, в каждой части
Красота различной масти:
Тут – дворец, а там – завод,
Тут – цари, а там – народ.
Красоту толкуют всяко.
Мне милей всего, однако,
«Трудовая сторона»,
Чтится «Выборгской» она:
«Большевистская столица!»
   У Невы тут есть больница.
Вместе с Ваней сам я в ней
Пролежал немало дней.
Я был начисто уволен,
Ваня ж был иным доволен:
В Петербурге вписан он
Был в запасный батальон, –
У волынцев нес работу:
Ладил маршевую роту,
Без ругни и толкачей
Обучал бородачей.

Православная царица
На народ на свой ярится
И, начхав ему в лицо,
Пишет немцам письмецо:
«На Руси я все устрою
По берлинскому покрою,
Англичанин да француз
Русский выкусят арбуз.
Англичане сильно гадят:
Конституцию нам ладят,
А французы – бунтари,
Леший всех их побери.
Ни английских конституций,
Ни французских революций
Нам не хочется с царем:
Самодержцами умрем.
Чтоб сберечь свое наследство,
Мы одно лишь видим средство:
Под Вильгельмовой рукой
Обрести себе покой,
Помириться с ним, в надежде,
Что поможет нам, как прежде,
Подтянуть российских шельм
Унзер гроссе фрёйнд Вильгельм».
Подписалася: Алиса.
Приоткрылась ли кулиса,
То ли трещину дала, –
Тайна царская всплыла.
Разговор пошел повсюду:
Что цари готовят люду,
На какой идут прием,
Чтобы слопать нас живьем!

«Поздравляю! Вы слыхали?»
«Что?» – «Она сама жива ли!»
«Кто?» – «Да, вправду, вы… того…
Не слыхали ничего?
Уж трезвонит вся столица:
Овдовела ведь царица!
Гришка-то, пассаж какой:
Со святыми упокой!»
«Почему ж молчат газеты?»
«А наморднички-с надеты!»

   По столице слухи шли.
А чрез день уже могли
Все прочесть в любой газете
«О скандале в высшем свете»:
Как с Распутиным друзья,
Высочайшие князья,
Учинили злую шутку:
Заманив к себе Гришутку,
С ним пропьянствовали ночь.
А затем «убрали прочь», –
Заведя с ним спор и драку,
«Пристрелили, как собаку».

У князей на мужика
Поднялась легко рука.
Гришка – плут и проходимец,
Знатной сволочи любимец,
Но ему, признаться, я –
Снисходительный судья.
Все же сделал он работу:
Снял с царей всю позолоту,
Растоптал их образа,
Заплевал им все глаза!
И князья, чиня расправу,
За свою стояли славу,
Отгоняли злую тень.
Поздно! – Близок был уж день,
День, когда народ проснется,
Ужаснется, встрепенется
И, налегши силой всей,
Расчехвостит всех князей!