Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Какой улов принес домой ты нынче,
Угрюмый человек?
Служба — труд, — все это только лямка,
Старинный долг за детский грех Адама.
Но даже конь, когда его в обед
От упряжи тугой освободят,—
Играет, скалит зубы,
Грызет колоду, фыркает, резвясь,
И — вдруг — всей мощной тушей
На воздух вскинется свободно и легко…
Какой улов принес домой ты нынче,
Усталый человек?

       Сегодня в час досуга
       Вдоль Сены я бродил…
       Как ни люблю природу —
       Застенчиво и нежно,
       Но в дни иные лучше
       Смотреть угрюмо в землю,
       Глаза не подымая.
       Река и небо — хмуры и темны,
       Тучи — лохмотья нищего,
       Вода — магнит самоубийцы,
       Наглый, мутный рев,
       Взбесившееся Время,
       Хаос клубящийся…
       Не думай, не смотри.

Но у бревна играли дети с псом.
Тряпку грязную
Они ему бросали…
Как радостно кидался он за ней,
Хватал и прядал,
Гордо к ним летел,—
Не знамя ли победы
Сжимал он в пасти?
Как осторожно вновь
С мольбой немой во взоре
Тянул из милых лапок
Он эту тряпку…
И девочка заливисто смеялась
И так сияла —
Огнями шалости, веселья и здоровья,
Что псу я позавидовал в тот миг.
А мальчик, хмуря бровки,
Сжимал собачью шею
И повторял то ласково, то грозно:
«Отдай!»
И умный пес ребенку покорился.
Потом мы тихо рядом
Сидели на бревне.
Все трое долго на меня косились:
«Что надо этому — большому? Он чужой…
Зачем он к нам подсел?»
Но обошлось… Пес лапой вдруг заскреб
По моему плечу, и дети улыбнулись.

В этот день
Домой вернулся я богаче.

На пне в тени узорной
Я фоксика стригу,
А он стоит покорно,
Сгибается в дугу,—
То пятится по-рачьи,
То томно щурит глаз…
В цирюльники собачьи
Попал я первый раз.
Ты, фокс, оброс, как леший,—
Легко ль весь день в бору
Скакать в такой бекеше
В июльскую жару?
Стригу я как попало —
Зигзагом вверх и вниз:
Спина собачья стала
Как зубчатый карниз…
Шерсть вьется белым пухом,
Летит снежком в кусты.
Еще клочок над ухом
Для полной красоты…
Готово. Фоксу любо,
Чихнул: «Спасибо, друг!»
И рысью, мимо дуба,
Удрал к козе на луг.

Фокс приклеился носом к руке:
«Что читаешь весь день в гамаке?
Помоги мне… Опять эта гнусная вещь —
Клещ!»
Я поставил собаку на ларь,
Выдираю из уха проклятую тварь
И давлю на пороге — вот так:
Крак!

Фокс мой сморщил резиновый нос,—
Операцию он, как герой, перенес…
Но без слов
Понял кроткий упрек я собачьих зрачков:
«Ах, хозяин, ищи не ищи,—
Через час снова будут клещи…»

Я опять в гамаке.
Фокс сидит на моем каблуке,—
Вдруг нацелился, щелкнул зубами, и вот
Гордо лапы поставил ко мне на живот:
«Ты клеща откопал в моем ухе,—
Я тебя избавляю от мухи!..»

Чуть на закате взял мандолу —
Мой фокс завыл и скрылся в лес…
Не хочешь слушать баркаролу?
Ты не собака, ты балбес!

Немузыкальная скотина!
Моей божественной игре
Внимает солнце, лес, долина
И даже козы на горе…

Но мой сосед, мальчишка Савва,
Насмешник, плут и егоза,
Толкнув меня плечом лукаво,
Прищурил синие глаза.

«Ну как же ты не понимаешь,—
Твой фоксик выкинул дебош
Не потому, что ты играешь,
А потому, что ты поешь…»

Каштаны все сочней развертывают лапы.
Вдали все голубей сереющая мгла.
Стою столбом без шляпы
У людного угла.
А воробьи на зелени газона,
Дурея от весны, топорщатся-пищат.
Глотай волну озона
И думай с ветром в лад…
В кафе у стойки жадно смотришь в стекла,
Прильнув к прохладному пивному янтарю.
За стойкой нос, как пламенная свекла…
Благодарю!
Так хорошо с газетою под мышкой,
Качаясь на носках, старинный марш свистать,
Переглянуться с крохотным мальчишкой,
Язык ему лукаво показать…
Он поражен, он тянет мать за юбку:
Смотри!
А я, серьезно сжавши губы в трубку,
Считаю фонари.
От Триумфальной арки вдаль лучами
Струятся светлые аллеи и дома.
Плывут автомобили за плечами…
Какая стройная густая кутерьма!
Дыра metro. Газетчица в сторонке.
Ныряю в пестрый вал.
Какой-то хлыщ прилип губой к девчонке —
И засосал.
Афиши — лестницы — привратницы — афиши…
В коричневые клетки влез народ.
Вдали, как мак, глазок алеет в нише.
Вперед!
Горят огни, пылают краской губы,
Переливаются с улыбками глаза,
Вдоль стекол вьются провода и трубы.
Качаюсь, как лоза…
Солидный негр блестит в углу очками,
Уткнув в газету маслянистый нос.
Две девушки тихонько каблучками
Аккомпанируют мелодии колес.
Где выйти? Все равно… Как загнанную лошадь,
Одышка двинула на лестнице в ребро.
Толкаю дверь: неведомая площадь
И серых сумерек густое серебро.

Нет песен в городе! Нет благодатных звуков:
Ни пенья птиц, ни шелеста кустов.
Нестройный гам гудков, сирен и стуков,
И под колесами зловещий гул мостов.
Здесь не гремит густой орган прибоя,
Здесь нет цикад — беспечных скрипачей,
И только ветер, жалуясь и воя,
Летит вдоль вывесок во тьме слепых ночей.
Трамвайный лязг прорежет миг раздумья.
Смолкает в сердце робкая свирель…
На площади в копеечном бездумье
Под визг шарманки вьется карусель.
На перекрестке средь кружка немого
Исходит воплем продавец шнурков,
Да на реке, как мутный бред больного,
С буксиров вьется ржавый хрип гудков.
И лишь под аркою за будочным скелетом
Слепой солдат с собакой визави
Поет простуженным, надорванным фальцетом
О девушке, о счастье, о любви…

Но в том же городе над улицами где-то
Сверкает зал, притихла зыбь голов…
И вспыхнул звук, — он словно луч рассвета,
Возносит песнь на крыльях горьких слов.
Плывет мелодия, хрустальная услада.
О старомодная, бессмертная мечта!
Железная уходит ввысь ограда,
Синеют дали. Боль и красота.
В глазах банкира — грезы гимназиста,
Седой военный лоб закрыл рукой,
Худой конторщик с головою Листа
К колонне прислоняется щекой.
Пусть композитор спит давно в могиле,—
Из черных нот, прерывистых значков,
Воскресла вновь в непобедимой силе
Волна любви и лучезарных снов…
Дробятся в люстре светлой песни брызги,
Колышется оранжевая мгла…
……………………………………………………………………
И вновь на улице. Гудки — сирены — визги,
Но над пальто — два радужных крыла…

На улице холод и сизый туман.
Внизу перед лавкой скучает платан…
На голой верхушке болтается лист,
И каждая ветка — как серенький хлыст.
А ветер, слетая воздушной тропой,
Сечет по коре дождевою крупой…
Хотя бы один прилетел воробей!
Угрюмое небо асфальта грубей,
И дети, к стеклу прижимая носы,
Проводят у окон пустые часы…
Огонь электрический вспыхнул дугой —
Сверкнули дождинки вдоль ветки нагой.
На светлую лавку косится платан:
Мальчишка в окне выбирает банан,
Лукавая кошка, урча на огонь,
Хозяйскую дочку толкает в ладонь.
Гирляндой прозрачной лежит виноград,
Над сыром краснеет пузатый томат…
Так радостно дереву в уличной мгле
Следить за уютною жизнью в стекле:
Как будто оно в освещенном кругу
Качает ветвями на летнем лугу,—
Внизу на салфетке закуски стоят,
И прыгают дети, и люди едят…

Но мимо по улице шел господин…
Другие с собаками, он был один.
С кривою усмешкой, хоть не был он пьян,
Погладил он тихо продрогший платан.
И вздрогнуло дерево в уличной мгле:
Как будто бы сердце забилось в стволе,
И стало так страшно средь улицы злой
С далекой сверкающей башней-иглой.