Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений

Сегодня Барсик, мудрый кот,
Гордясь эпитетом котейший ,
Мне убедительно поет,
В чем состязается с Корейшей
Для рифмы полной и скорейшей,
Но верной и по существу:
Свидетельницей назову
Без колебаний – всю Москву.
Но – к делу. Вижу вдруг: со шкапа
Спокойненько, без суеты,
Котейшая спускает лапа
Лист за листом. Что за листы?
Меж них один, другой листочек
Невольно привлекает взгляд
Узором стихотворных строчек:
Знакомый почерк! Я и рад.

«Бокал отцов моих кристальный,
Под слоем пыли наживной
В часы, окутанные тайной,
Блеснул ты снова предо мной!»

Встал предо мною вслед за Гете
Поэт, по нем почтивший смерть,
И возле – память о поэте,
Дерзавшем руки к ней простерть.

А на другом листке помета,
Что осень стала у окна,
Что лето затерялось где-то –
Всё это музою пропето,
Что завсегда себе верна.

Подтверждено заметной датой –
Год девятьсот тридцать второй:
Тогда – уж давний завсегдатай
Души поэта светлый строй.

Под обаянием былого
Его храни, люби, жалей,
И памяти живое слово
Да будет всё светлей, светлей.

Беспечен я беспечностью твоею.
Я заблудился в свежей, яркой чаще –
И вот дышу свободней, глубже, слаще;
В душевной тьме тобою пламенею.

Вокруг тебя – все, точно ты, блестяще.
Но ведь судьба подобна фарисею –
Лелея тайно хитрую затею,
Меня пьянит все пламенней и чаще:

Ведь глубока, как жизнь, моя беспечность;
Она и скорби вечное жилище;
Миг вечности в ней целостней и чище.

И в ней самой – разгадки бесконечность:
Слиянье двух миров едва ль не проще,
Чем наша встреча в тихой, светлой роще.

Давно я не был в глухом краю,
Где был сегодня снова;
Туда пришел я и вот стою, –
Не вымолвлю ни слова.

Как стало тесно сюда идти
По улице знакомой:
Поникли – серы – на всем пути
Дома с седой истомой.

Но вот до моря уж я дошел
С неясною печалью –
И сколько волн я там нашел
С широкой, нежной далью!

Опять уйти бы – да в край другой.
Он глуше, край далекий.
И там бы встретил меня покой
Задумчивый, глубокий.

Там стены улиц еще тесней,
Дома так странно низки,
Как тесны дали тех юных дней, –
Но явственны и близки.

И нет там моря, но вот – простор:
С гор видишь лес и поле;
Не здесь ли призван спокойный взор
К широкой, нежной воле?

Испуган ты был не раз.
По ночам удивлен:
Бывает кошачий глаз
На тебя устремлен.

Не лампа шипит сейчас,
Не огонь все растет:
Блестит то кошачий глаз,
И мурлычит здесь кот.

Неясный тебе значок,
Непонятная вещь –
Один тут горит зрачок,
Раскален и зловещ.

Кот, хитрый, закрыл другой –
Не покажет он зла –
И спину согнул дугой,
И идет из угла.

Как черный косматый чорт,
Улыбаясь, глядит.
Он втайне и зол, и горд,
Но приветлив на вид.

Все ближе, все больше он…
Подошел. Берегись!
И ужас со всех сторон…
И мурлычит… И – брысь!

Спокойно. Огонь горит.
Нету больше кота.
Один ты. Обычный вид.
За окном темнота.

Потемки. И вдаль, и ввысь –
Без конца глубоки…
У ночи – смотри: зажглись
Огневые зрачки.

Как странно с тонким запахом весны –
Предчувствием блаженным <и> отсталым,
Повеявшим над городом усталым, –
Сливаются загадочные сны.

И как они отрадны и грустны!
Как вдумчиво с покоем бледно-алым
Ласкают душу милым и бывалым,
Картинами любимой ст<оро>ны.

Как будто осень любящим крылом
Коснулась дум и песен о былом,
И прояснились жизни очертанья…

Как в час заката блеклая листва,
Моих стихов приветные слова
Зарделись под лучом воспоминанья.

Глаза твои – как небо,
А волосы – как лен.
Кто раз тебя увидел –
Навек в тебя влюблен.

Любовь тебе лишь внемлет,
Бездумна и чиста:
Слова твои как песня,
А песня – как мечта.

Слеза твоя – как жемчуг,
Печаль – как свет луны;
Одной сияют росы,
Другой вздыхают сны.

Я звуками взлелеян,
Мечтами утолен;
Глаза твои – как небо,
А волосы – как лен.

Для Вас когда-то я в Бобровке,
При свете звезд иной поры –
Поэт сердечный, хоть неловкий –
Воспел вечерние костры.

И было то давно ль, сейчас ли
(Всегда я буду песни петь), –
Костры в Бобровке не погасли,
Но будут долгий век гореть.

Как милой Башни сердцу жаль,
Так жаль и старого альбома.
Все в нем так близко, так знакомо.
И смех, и самая печаль.

Но изменились времена,
А песня все ж не стала новой:
Стальной, воинственной, суровой
И громкой – будет ли она?

Как прежде, голосом души
Она и ныне остается;
Пускай же громче сердце бьется,
Но и смиряется – в тиши.

Мне не отведать нового вина:
Им старые мехи уже налиты.
Пусть кровь зальет смущенные ланиты
Вино стыда – красней вина она.

Но мне не в мочь воспрянуть ото сна.
Вечернею зарей мечты повиты.
Меня к себе, о слава, не зови ты:
Уж ты судьбой другому отдана.

Меня тревожит любиков смеянье
В грустилищах томящейся зари.
Вечернее, предсмертное сиянье!

Гори в душе, медлительно гори
Ты ждешь меня в пылании заката
О, сладкая богиня <?>! О Геката!

В аллеях городского парка
Так долго осень молода.
И золото пылает жарко,
И пурпур, царственный всегда.
По улице блуждают козы
И отдыхают на крыльце.
Не страшны здесь судьбы угрозы
И злая дума о конце.
Тут не считали жизнь веками.
Но безответная текла –
И отражала  только в Каме
Красу бездумного чела.
Хоть лик ее порою страшен,
Но дышит верою земля.
И бором берег изукрашен,
И часто море тучных пашен
Сменяют светлые поля

Огонь не ставят под сосуд,
Но на  светильнике высоко,
И в ночь торжественно несут –
Всеозаряющее око.

В ком пламень веры не потух,
За теми – торжество и сила;
Она б и мертвых воскресила!
Верь: побеждает только дух.