Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2

Однорогий царственный зверь,
Я пробегаю сквозь чащи –
Уснувшие части –
В волшебное царство мое,
Чтобы лечь на груди
Девы, которую вижу
В водоеме кровавом
Видений...
Сквозь века к ней стремленье
                                       мое...
Но напрасно –
В безднах глаз моих черных
Не отразился еще никогда
Ее образ живой....

Я певец, я пастух –
Фракийских диких ущелий,
Обращенный в форму химеры
Заклятьем поэзии бога,
Напрасно бегу сквозь века
В тоски неизведанный рай...

Знак власти – мой рог...
Когда раздраженным копытом
Гребу я хвойную почву лесов,
Ударяю о выступ скалы, –
Отвечает мне сердце земли,
Глухо в недрах биясь...
Заслышав мой голос, смол-
         кают испуганно твари, –
Слушают стоны мои из фан-
        тастических рощ,
В изумрудах которых мечты
        мои пребывают,
Мечты мои – лица заклятые
      в глубях сапфирных озер...
Меня же из смертных не ви-
                                          дел
Никто – никогда – нигде...

Иногда по рощам внезапно
Начинает погоню за мною
                        Диана,
Нагая, упругая, дерзкая...
И, уськая свору собак,
Угрожает мне луком сереб-
                        ряным...
Я в бешеном бегстве, как
                          в вихре,
Метких стрел избегаю
И, ускользая от своры в глу-
      хое молчанье,
В чащах скрываюсь глухих...

Иногда святой Губерт
Из скита лесного выходит,
Как бы встречая меня,
И костлявой рукой меня ма-
                            нит...
Но тогда – внезапно – яв-
                ляется
Демон, на роге моем пови-
                                сает,
Кривляясь и смехом
Брызжа в лицо его...
И святой, ограждаясь кре-
                               стом,
Прячется в черном дупле...

Напрасно гордый рог
Возвышается над моей голо-
                          вою...
Напрасно шерсть золотая
Искрится в солнечных бли-
                                     ках...
Во вражде с сыновьями не-
                               бесными
И сыновьями земными,
Одинокий блуждая в земных
        бездорожьях,
Мглу развеваю в зареве лун-
                               ном,
Ранней зарей подымаюсь с
                        пожарищ лесных
И до поздней зари
Под дугой семицветной
Радуги
Фебовой тайной тропой –
Дорогой невидимой
Я пробегаю страной
Меланхолии  вечной.
.................................................

Со скулящим русским романсом пришел бродяга пьяный...
Под окнами плачет на скрипке, кривится спиною рваной.
Захлестнул сердце тоскою, огромною тоскою – недугом,
Через форточку медь в бумажках бросает ему прислуга.
Руки прижали к сердцу, на бледных лицах улыбки.
Воет, хрипит бродяга, визжит, обезумев, скрипка.
О, шумная пьяная песня! жестокое, грозное пенье...
О, пьяный певец! закачался, упал на снег на колени,
Вскинул руки со скрипкой, возносит к форточкам, к небу –
Оборвалась пьяная песня голодным клекотом: хлеба!
Захлопнулись форточки в окнах, снег с карнизов слетает...
Но по черной лестнице сверху одна служанка сбегает.
Несет рукою черствой в награду за пьяную скрипку
Молока и душистого хлеба и простого сердца улыбку.

         Это было давно, далëко,
         это часто во сне повторялось:
         у двери жестяника бляха
         в тупике над козой качалась.

         Над стеною еврей юродивый
         исходил песней убогой
         и выли собаки на месяц,
         всходящий над синагогой.

                    ......................

         Дед мой качался, качался
         над зажелкшей от мудрости Мишной,
         как страшные бабочки, свечи
         пылали зловеще неслышно.

         Не помню бабушки, только
         ее руки иссохшие помню,
         золотые бряцавшие серьги
         и виденье – парик огромный.

         Там никто не знал, что значит
         Польша, райской горящая печью,
         не знал я тогда, что будет
         моя речь польскою речью.

         Не знал я тогда, что Польшу
         возлюблю – ее липы и камни
         и что все мне будет далеким,
         только Польша будет близка мне.

         Горько кричал в колыбели,
         испуган ночью и снами –
         казались мне тени на стенах
         бородатых пророков тенями.

         Казалось мне – за рамой
         в венце голубом созвездий
         темнеет грозный косматый
         Адонай – гневный Бог возмездья.

         И мечтал я, мечтал о чем-то
         голубином, чистом, как Висла,
         что как неба в июне вишневость
         над землей Мазовецкой провисло.

         А в окно врывалось гетто,
         врывалось черной луною,
         и, подобные темным подвалам,
         замыкались сны надо мною.