Александр Блок - Том 3. Стихотворения и поэмы 1907–1921

Аббат Вальдгэма тяжело
Вздохнул, смущенный вестью,
Что саксов вождь — король Гарольд —
При Гастингсе пал с честью.

И двух монахов послал аббат, —
Их Асгот и Айльрик звали, —
Чтоб тотчас на Гастингс шли они
И прах короля отыскали.

Монахи пустились печально в путь,
Печально домой воротились:
«Отец преподобный, постыла нам жизнь
Со счастием мы простились.

Из саксов лучший пал в бою,
И Банкерт смеется, негодный;
Отребье норманнское делит страну,
В раба обратился свободный.

И стали лордами у нас
Норманны — вшивые воры.
Я видел, портной из Байе гарцовал,
Надев золоченые шпоры.

О, горе нам и тем святым,
Что в небе наша опора!
Пускай трепещут и они,
И им не уйти от позора.

Теперь открылось вам, зачем
В ночи комета большая
По небу мчалась на красной метле,
Кровавым светом сияя.

То, что пророчила звезда,
В сражении мы узнали.
Где ты велел, там были мы
И прах короля искали.

И долго там бродили мы,
Жестоким горем томимы,
И все надежды оставили нас,
И короля не нашли мы».

Асгот и Айльрик окончили речь;
Аббат сжал руки, рыдая,
Потом задумался глубоко
И молвил им, вздыхая:

«У Гринфильда Скалу Певцов
Лес окружил, синея;
Там в ветхой хижине живет
Эдит,  Лебяжья Шея.

Лебяжьей Шеей звалась она
За то, что клонила шею
Всегда, как лебедь; король Гарольд
За то пленился ею.

Ее он любил, лелеял, ласкал,
Потом забыл, покинул.
И время шло, шестнадцатый год
Теперь тому уже минул.

Отправьтесь, братья, к женщине той,
Пускай идет она с вами
Назад на Гастингс — и женский взор
Найдет короля меж телами.

Затем в обратный пускайтесь путь.
Мы прах в аббатстве скроем, —
За душу Гарольда помолимся все.
И с честью тело зароем».

И в полночь хижина в лесу
Предстала пред их глазами.
«Эдит, Лебяжья Шея, встань
И тотчас следуй за нами.

Норманнский герцог победил,
Рабами стали бритты,
На поле Гастингском лежит
Король Гарольд убитый.

Ступай на Гастингс, найди его, —
Исполним наше дело, —
Его в аббатство мы снесем,
Аббат похоронит тело».

И молча поднялась Эдит,
И молча пошла за ними.
Неистовый ветер ночной играя
Ее волосами седыми.

Сквозь чашу леса, по мху болот
Ступала ногами босыми,
И Гастингса меловой утес
Наутро встал перед ними.

Растаял в утренних лучах
Покров тумана белый,
И с мерзким карканьем воронье
Над бранным полем взлетело.

Там на поле тела бойцов
Кровавую землю устлали,
А рядом с ними в крови и пыли
Убитые кони лежали.

Эдит, Лебяжья Шея, в кровь
Ступала босою ногою,
И взгляды пристальных глаз ее
Летели острой стрелою.

И долго бродила среди бойцов
Эдит, Лебяжья Шея,
И, отгоняя воронье,
Монахи брели за нею.

Так целый день бродили они,
И вечер приближался,
Как вдруг в вечерней тишине
Ужасный крик раздался:

Эдит, Лебяжья Шея, нашла
Того, кого искала.
Склонясь, без слов и без слез она
К его лицу припала.

Она целовала бледный лоб,
Уста с запекшейся кровью,
К раскрытым ранам на груди
Склонялася с любовью.

К трем малым рубцам на плече его
Она прикоснулась губами, —
Любовной памятью были они,
Прошедшей страсти следами.

Монахи носилки сплели из ветвей,
Тихонько шепча молитвы,
И прочь понесли своего короли
С ужасного поля битвы.

Они к Вальдгэму его несли.
Спускалась ночь, чернея,
И шла за гробом своей любви
Эдит, Лебяжья Шея.

Молитвы о мертвых пела она,
И жутко разносились
Зловещие звуки в глухой ночи.
Монахи тихо молились.

Весенней ночи прекрасный взор
Так кротко меня утешает:
«Любовь обрекла тебя на позор
И вновь тебя возвышает».

На липе молодой поет
Так сладко Филомела;
Мне в душу песнь ее течет, —
И, ширясь, душа запела.

Люблю я цветок, но не знаю который;
Томлюсь, грущу;
Склонив в цветочный венчик взоры,
Сердца ищу.

Благоухают цветы на склоне
Угасшего дня;
Ищу я сердца еще влюбленней,
Чем у меня.

Поет соловей, и слышу в пеньи
Подавленный стон.
И плачу я, и он в томленьи,
И я, и он.

Все деревья зазвучали,
Гнезда все запели вместе —
Кто ж, однако, капельмейстер
В этом девственном оркестре?

Или важный серый чибис?
Он кивает носом вечно.
Или тот педант, который
В тон кукует безупречно?

Или аист, — он серьезно,
Как заправский дирижер,
Длинной хлопает ногою,
Направляя общий хор?

Нет, уселся капельмейстер
В сердце собственном моем,
Чувствую, как такт он держит,
Узнаю Амура в нем.

«В начале был лишь соловей,
Он пел свое: цюкют! цюкют!
С тех пор побеги трав нежней,
Фиалки, яблони цветут.

Он клюнул в грудь себя, и вот
Течет из красной раны кровь,
Куст роз из крови той растет,
Ему поет он про любовь.

Всех нас, лесных пернатых, здесь
Сроднил своею кровью он;
По смолкнет розе песнь — и весь
Наш лес на гибель обречен».

Так старый воробей твердит
В гнезде сынишке своему;
На первом месте мать сидит
И от себя пищит ему.

Вот мастерица, хоть куда,
Детей высиживать своих;
Старик от скуки иногда
Закону божью учит их.

Весенней ночью, в теплый час
Так много цветов народилось!
За сердцем нужен глаз да глаз,
Чтоб снова оно не влюбилось.

Теперь который из цветов
Заставит сердце биться?
Велят мне напевы соловьев
От лилии сторониться.

Ах, я слез любовных жажду,
Жажду нежно-скорбных снов,
И боюсь, что эту жажду
Утолю в конце концов.

Ах, небесной муке сладкой
Вновь любовь открыла путь,
Яд любви проник украдкой
В неокрепнувшую грудь.

Глаза весны синеют
Сквозь нежную траву.
То милые фиалки,
Из них букет я рву.

Я рву их и мечтаю,
И вздох мечты моей
Протяжно разглашает
По лесу соловей.

Да, всё, о чем мечтал я,
Он громко разболтал;
Разгадку нежной тайны
Весь лес теперь узнал.

Мечтательно лилея
Взирает на небо из вод;
Привет тоски любовной
Ей с неба месяц шлет.

Она свою головку
Стыдливо клонит к волнам —
А бедный бледный мечтатель
У ног ее уже там.