Федор Сологуб - Том 7. Стихотворения

В тёмный час тоска меня томила,
В тёмный час я пропил слёз немало,
  Но не смерть меня страшила,
  Не могила ужасала.

Я о жизни думал боязливо,
Я от жизни в тёмный час таился,
  Звал я смертный час тоскливо,
  О могиле я молился.

По земному по всему раздолью,
По земному лику — скорбь да горе.
  Но не вверюсь своеволью, —
  Приберёшь меня Ты вскоре.

Не страстные томления,
Не юный жар в крови, —
Блаженны озарения
И радости любви.

Вовеки неизменная
В величии чудес,
Любовь, любовь блаженная,
Сходящая с небес!

Она не разгорается
В губительный пожар, —
Вовек не изменяется
Любви небесный дар.

Любить любовью малою
Нельзя, — любовь одна:
Не может быть усталою
И слабою она.

Нельзя любовью жаркою
И многою любить:
Чрезмерною и яркою
Любовь не может быть.

Её ли смерить мерою,
И ей ли цель сказать!
Возможно только верою
Блаженную встречать.

Вовеки неизменная
В величии чудес,
Любовь, любовь блаженная,
Сходящая с небес!

  Не могу собрать,
  Не могу связать, —

Или руки бессильны?
Или стебли тонки?
Как тропы мои пыльны!
Как слова не звонки!

  И чего искать?
  И куда идти?
  Не могу понять,
  Не могу найти.

Я иду от дома к дому,
Я у всех стучусь дверей,
Братья, страннику больному,
Отворите мне скорей.

Я устал блуждать без крова,
В ночь холодную дрожать
И тоску пережитого
Только ветру поверять.

Не держите у порога,
Отворите кто-нибудь,
Дайте, дайте хоть немного
От скитаний отдохнуть.

Знаю песен я немало, —
Я всю ночь готов не спать.
Нe корите, что устало
Будет голос мой звучать.

Но калитки не отворят
Для певца ни у кого.
Только ветры воем вторят
Тихим жалобам его.

Под кустами
Снег лежит,
Весь истаял,
И сквозит.

Вот подснежник
Под ольхой, —
Он в одежде
Голубой.

Для чего ж он
Так спешит?
Что тревожит?
Что томит?

В изукрашенном покое
  Веселятся дети,
И за ними смотрят двое,
  И не дремлет третий.

Первый — добрый: улыбнётся, —
  Засмеются дети,
Много игр у них начнётся, —
  И спокоен третий.

Злой второй: он только глянет, —
  Подерутся дети,
Сильный слабого тиранит, —
  И приходит третий.

Он колотит без разбора,
  Присмиреют дети,
И к себе уходит скоро.
  Но не дремлет третий.

Невозмутимая от века,
Дремала серая скала,
Но под рукой у человека
Она внезапно ожила:
Лишь только посох Моисеев
К ней повелительно приник,
К ногам усталых иудеев
Из камня прядает родник.

Душа моя, и ты коснела,
Как аравийская скала,
И так же радостно и смело
В одно мгновенье ожила:
Едва коснулся жезл разящий,
И гневный зов тебя достиг,
Как песней сладостно-звенящей
Ты разрешилась в тот же миг.

Узкие, мглистые дали.
Камни везде и дома.
Как мне уйти от печали?
Город мне — точно тюрьма.

Кто же заклятью неволи
Скучные стены обрёк?
Снова ль метаться от боли?
Славить ли скудный порок?

Ждать ли? Но сердце устало
Горько томиться и ждать.
То, что когда-то пылало,
Может ли снова пылать?

Какая усталость!
О, какая тоска!
Господняя жалость
От меня далека.

Бессонная совесть
Всё о прошлом твердит.
Преступная повесть!
Неотвязчивый стыд!

Что делать я стану?
Стану ль жить и тужить,
И, вверяясь обману,
По ночам ворожить?

Иль стану к восходу
Беззаботных светил
Влачить несвободу
Цепенеющих сил?

В чёрном колышется мраке
  Огненный мак.
Кто-то проходит во мраке,
Держит пылающий мак.

Близко ли он иль далёко,
  Тихий маяк?
Близко ль ко мне иль далёко
Зыблется красный маяк?

В чёрном колеблется мраке
  Огненный мак.
Господи, дай мне во мраке
Этот спасительный мак.

Сиянье месяца Господня
Зовёт в томительные дали.
В сияньи месяца Господня
Неутолимая печаль.

Господень месяц над полями.
Моя дорога жестока.
Господень месяц над полями.
Изнеможение, тоска.

Сияет Божий ясный месяц
Над тишиной ночной пустыни.
Сияет Божий ясный месяц
Обетованием святынь.

В сияньи месяца Господня
Идти всю ночь до утра мне,
В сияньи месяца Господня,
В святой и тайной тишине.

Не обращенный на себя,
  Пустынный взор морей,
Ты отражаешь, не любя,
  В безбрежности твоей

И облака, и небеса,
  И перелётных птиц.
Какая мёртвая краса, —
  Пустыня без границ!

И было время, — только ты,
  Покорный всем ветрам,
Не созерцая красоты,
  Смотрел в предвечный храм.

Прошли века, и первый раз
  В трепещущий эфир
Открылся робко чей-то глаз, —
  И засиял весь мир.

Воспоминанья, — заблужденья,
Ошибки, слёзы, преступленья,
Тоска позорного паденья,
Угар страстей и пьяный чад.
Воспоминанья — горький яд!

Желанья, — тщетные желанья,
Без торжества, без упованья,
Одни безумные мечтанья,
Пустых страстей угарный чад.
В желаньях тот же горький яд!

Мальчик спал, и ангел наклонился
  Над его лицом,
Осенил его крылом, и скрылся
  В небе голубом.

И проснулся мальчик. Было ясно
  В чувствах у него.
Сходит к нам порою не напрасно
  С неба Божество.

Буйный демон мальчика смущает,
  Распаляя кровь, —
Но над ним спасительно сияет
  Ангела любовь.

Как настанет Страшный Суд,
Никого уж не спасут
Воздыханья да молитвы.
Видишь, демоны глядят, —
Ждет расправы весь их ад,
Словно волки — лютой битвы.

Быть и нам у них в когтях,
Коль забудем Божий страх,
На миру осуетимся,
Убежим от Божьих паств,
И сластьми житейских яств
Через меру насладимся.

Не забудем же дорог
В Божий радостный чертог,
В обиталище блаженных,
И пойдём под Божий кров
Мы в толпе Его рабов,
Терпеливых и смиренных.