Василе Александри - Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница

«Я дам тебе прямой ответ:
Прошу, оставь мечту о музах,
Ведь ты бездарнейший поэт
Здесь, в Сиракузах!
Трохей хромает, ямб убог,
Бессвязен стих, ужасен слог».

Но Дионисий[72] не внимал,
С Аяксом схожий в злобе ярой,
Он запер критика в подвал
Под башней старой.
В Гомера тучи стрел мечи,
Но если он монарх, — молчи!

В короне плох любой поэт,
Но, кто поэтом стал на троне,
Тот — гений. И сомнений нет,
Что и в Нероне,
Когда он при смерти хрипел,
Не кесарь, но артист скорбел.

И бедный критик, от чинуш
Терпя щелчки и оскорбленья,
Весь день был вынужден к тому ж
Страдать от чтенья
Стихов, какие в час иной
Он звал бездарною стряпней.

С утра до вечера при нем
Гнусавил раб; шуршали свитки…
И подвергался день за днем
Он этой пытке.
Там был исписан даже свод
Отрывками из тех же од.

Так год прошел. И вот в тюрьму
Пришел чиновник с доброй вестью:
Тиран прощает все ему
И просит честью
Скорей явиться во дворец.
Радушен царственный певец!

«Я вновь стихи сложил. И мне
Поют зоилы дифирамбы!
Теперь я делаю вполне
Прилично ямбы.
В них вовсе нет плохих стихов!
Хочу узнать: твой суд каков?»

Являя вдохновенья вид,
Поэт читает… Вьются списки.
И голос выспренний звучит
По-олимпийски!
Придворные в восторге: «Ах,
Какой талант! Какой размах!»

«А ты что скажешь, Поликсен?»
Но тот, не отвечая даже,
Дрожа, побрел вдоль пышных стен
И молвил страже:
«Ключ от тюрьмы с тобою, брат?
Веди меня в тюрьму назад!»

Говорят, вся мудрость мира
В голове у Руми скрыта.
Вот его к владыке Гупте
Как-то приводит свита.
«Завтра Новый год, — промолвил
Государь, — и по законам
Старины веселый праздник
Мы должны устроить женам.

Ты святой и чудотворец,
Признанный всем честным людом,
Я желаю, чтобы завтра
Ты украсил новым чудом
Наше празднество. Согласен?»
Но безмолвен мудрый Руми,
Он ответа не находит.
Впал в глубокое раздумье.

А потом ушел. Когда-то
Он свершил чудес немало,
Но прекраснейшее чудо
Руми завтра предстояло.

Все народы Гималаев
Собрались в долине горной:
Жрец, вельможа, раб, крестьянин,
В белом шлеме воин черный.
В стороне стоят мужчины,
А в широком полукруге
Пляшут в праздничных одеждах
Сестры, дочери, супруги.
Семьдесят принцесс цепочкой
Королева в танце водит.
Знак — и пляска замирает.
Руми из шатра выходит.
Что в шатре? Никто не знает.
Тишина царит, покуда
Раздвигаются полотна,
Облекающие чудо.

Видят: столбики открылись,
А на них дорожкой шаткой
Доски тонкие лежали.
Просто мостик. В чем загадка?
«Государь, один всевышний
В сердце женщины читает.
Посмотри — в простой дощечке
Мудрость божья обитает.

Если на дорожку эту
Ступит верная супруга,
Красота ее лишь ярче
Расцветет на счастье друга.
Если же взойдет на мостик
Та, что мужу изменила, —
Искупая грех, красотка
Почернеет, как чернила!

Но таких здесь нет, надеюсь.
С самой скромной, благородной
Мы начнем. Потом за нею
Все пройдут поочередно».
Смолкли сотни тысяч женщин.
Сколько чистой женской чести,
Добродетели безгрешной
Здесь в одном скопилось месте!

Добродетель, учат Веды,
Молчалива и бесстрастна.
Отдает приказы Гупта,
Просит, злится — все напрасно!
И тогда он к королеве
Обращается с улыбкой:
«Может, первой для примера
Ты пройдешь по тропке зыбкой?»

«Я прошла бы, мне не страшно,
Мне-то лично безразлично,
Только в чести королевы
Сомневаться неприлично!
Ах, меня бросает в краску…
Как? Во мне ты не уверен,
Раз ты именно сегодня
Испытать жену намерен?!»

Гупта мрачно отвернулся.
Он окинул взглядом быстрым
Нипунику, муж которой
Был красавцем и министром.
«Государь, — она сказала, —
Мы застенчивы и слабы,
Много глаз меня смущают,
А иначе я прошла бы!»

И принцессы были б рады
Пробежать, не оступиться, —
Но позвольте, мостик может
Обмануть иль ошибиться!
Мало ль что еще случится…
Руми шутит, это ясно,
Да и доски слишком тонки —
Им довериться опасно!

И потом — как можно верить
Показаньям чурок грубых?
Убедила государя
Речь красавиц алогубых.

И спросил он Руми хмуро:
«Где же чудо?» — Улыбаясь,
Жрец ответил: «Этот мостик
Не волшебный мостик, каюсь.
Им не могут быть раскрыты
Ни порок, ни добродетель,
Но из-за него сегодня
Трех чудес ты был свидетель.

Величайшая заслуга —
Не исполниться гордыни,
Зная блеск своих достоинств.
Ну, не чудо ли, что ныне
Среди сотен тысяч женщин,
Посрамив мою затею,
Ни одна не возгордилась
Добродетелью своею?

Красота живет недолго,
Зла она источник явный,
Это женщинам известно,
Вот они и благонравны!
Так легко им стать красивей,
Выйти всех милей отсюда;
Ни одна не захотела!
Это ли, скажи, не чудо?

Третьим чудом, вечно новым,
Было то, что мы доселе
О втором и первом чуде
И понятья не имели!»

Рассмеялся грозный Гупта,
Вторил каждый царедворец,
Хохотал народ, смеялся
Даже Руми-чудотворец.

Но, смеясь, мужья на доски
Недоверчиво глядели:
Подозренья в них возникли,
Их раздумья одолели.
Ну, а жены? Так как честь их
Оказалась вне сомненья,
То они над старым Руми
Потешались без стесненья.

Сложила эту песню
Я в горнице своей.
Сложила эту песню,
Не думая о ней.
Крутилось и крутилось
Мое веретено,
За ним я повторяла,
Что пело мне оно.

Едва окончу песню —
И затяну опять.
Хоть позабыть бы рада,
Никак не отогнать!
За пряжею, у печки,
В дороге — все пою.
Что за напасть такая
На голову мою!

Усядусь ли за ужин —
Слеза и потекла!
Кусок застрянет в горле,
Встаю из-за стола.
Бегу на вольный воздух,
А в голове гудит.
Ее сожму руками,
Пою, пою навзрыд.

Я к мельнице подамся,
А колесо в реке
Мне песню напевает
На нашем языке.
Тогда сама невольно
Я запою тотчас.
Крестясь в испуге, мельник
С меня не сводит глаз.

Чтобы тоску и песню
Развеять по волнам,
Брожу я над рекою,
Но вдруг по сторонам
Как запоют платаны
Под тихим ветерком!
Напев их повторяю, —
Он так душе знаком.

Пойду бродить лугами,
А луговой простор
Вокруг поет и плачет —
Иду укрыться в бор.
В бору привольно плакать, —
Он сам гудит, стеня.
Повсюду плач — а люди
Дивятся на меня!

Но виновато только
Мое веретено:
Я просто повторяю,
Что пело мне оно.
Как жизнь моя без счастья
Длинна и тяжела!
Быстрее бы летела
Или к концу пришла!

Совсем к концу пришла бы, —
И место бы нашлось
Мне вволю нарыдаться,
Не сдерживая слез,
А то и мать бранится,
Да и отец сердит,
И молча, с удивленьем
В селе народ глядит.

Лишь ночью, темной ночью
Могу, сама с собой,
Я до рассвета плакать
В подушку головой.
Вот обниму подушку —
И плачу без ума:
Ведь этих слез не видит
И матушка сама.