Сергей Маковский - Somnium breve
Гавань(«Сквозь туманы город дальний снится…»)
Сквозь туманы город дальний снится.
Где, когда? — припомнить но могу,
но я вижу — у моря ютится
город на скалистом берегу.
Розовая гавань полукругом,
к морю с невысокого холма,
тесные как соты, друг над другом —
черепицей крытые дома.
На закате гавань молчалива,
рынок у причалов опустел.
Частоколом над водой залива
мачты плосконосых каравелл.
Город спит… И в зареве туманном,
замирающую вдалеке,
слышу песню на каком-то странном,
на давно забытом языке.
Плиты(«Где-то, где-то на бугре песчаном…»)
Где-то, где-то на бугре песчаном
обреченной, вымершей земли
стелется покоище: бурьяном
сплошь могилы заросли.
Ни венка, ни урны и в помине,
все сломали заступы веков.
Преданные пыльной паутине —
только плиты без крестов.
Надписей иных не разбираю:
буквы стерлись, имена — не те.
Призрачное что-то вспоминаю,
от плиты брожу к плите.
Боже, как давно-давно под ними
затаилось мертвое жилье!
На одной с трудом прочел я имя
полустертое — мое.
ВОСЬМИСТИШИЯ
«Принять, как схимы чин, удел печали…»
Принять, как схимы чин, удел печали,
сует земных преодолеть гордыню —
смиренью научась, увидеть неба дали,
от ближнего уйти в свою пустыню.
От звука к слову и от слова к звуку,
от мысли тайной к тайне воплощенья —
отдать всего себя за сладостную муку,
за горькую отраду озаренья.
«Зарницами иных миров…»
Зарницами иных миров
сквозящие люблю мерцания
и звуки смутные, как зов
потустороннего молчания.
И пусть на дне души темно
недосягаемо-желанное —
мне слово смертное дано,
чтобы сказалось несказанное.
«Слова, слова… Но ни одно…»
Слова, слова… Но ни одно
излиться сердцу не поможет,
признаний, звуков — так полно,
что ничего сказать не может.
И душно, как перед грозой,
но вдохновенье все безмолвней —
томит и жжет звенящей мглой:
из этой мглы ни слез, ни молний.
«В пылу наития не думай…»
В пылу наития не думай,
что краток озаренный миг:
порой дается долгой думой
нечеловеческий язык.
Ищи, — смиренно и сурово
свой тихий подвиг возлюбя,
найди решающее слово,
единственное для тебя.
«Все слезы к старости да сны воспоминанья…»
Все слезы к старости да сны воспоминанья,
душа утихшая — как озера вода
в предсумеречный час, когда свое мерцанье
отдаст ей нехотя вечерняя звезда.
Померк усталый день, а все — воды зеркальной
не гаснет глубина: в лазури озерной,
покинув небеса, клубится остров дальний
и озаряется последней тишиной.
«Не о своей судьбе немилой…»
Не о своей судьбе немилой,
не о себе моя печаль,
но плачу я о всем, что было,
всего, что не вернется, жаль,
и этой грусти первородной
не умолкает темный зов,
звучит, как благовест подводный
из потонувших городов…
«Не мысль — предчувствие, прозренье…»
Не мысль — предчувствие, прозренье
земля и мир и жизнь моя —
как сон небес, как привиденье
неузнанного бытия.
Преображающим рассветом
сияет полдень надо мной,
и нет границы между светом,
бессмертием и тишиной.
«Любовь, балуя напоследок…»
Любовь, балуя напоследок,
опять наведалась ко мне.
Вкус любви все так же едок,
нет воды в ее вине.
Причастье страстное все то же
и так же чаша глубока, —
счастье на тоску похоже,
счастьем кажется тоска.
«Только небо узрят очи…»
Только небо узрят очи,
только день забрезжит твой,
уж витают тени ночи
над поникшей головой.
Вещий Гамаюн проплачет,
и конец, конец судьбе…
А подумать — только начат
путь, назначенный тебе.
«Когда проходит жизнь, когда прошла…»
Когда проходит жизнь, когда прошла,
и цели нет и нет возврата, —
как старый сыч, из своего дупла
жди сумеречного заката.
Очами дневными нельзя постичь,
во мраке зорче видят очи.
Напрасно дня угасшего не клич —
дождись всеозаренья ночи.
ПРИЗРАКИ
«Бессонной тишины немые звуки…»
Бессонной тишины немые звуки
зовут в страну оплаканных теней,
и мертвые протягивают руки
из ночи невозвратных дней.
О, сколько их, за сумрачным Коцитом
навек покинутых! Издалека
о прожитом, о прошлом, о забытом
бормочет горькая река.
И сердце жалостью безмерной сжато
и вечность о прощении молю
за то, что мало я любил когда-то,
что мертвых я сильней люблю.
Лик («Что говоришь, таинственный? О чем…»)
Иннокентию Анненскому.
Что говоришь, таинственный? О чем
пророчишь ледяным молчаньем?
И светишься каким лучом,
каким обетованьем?
Куда от нас восхитился твой дух,
смежив тебе земные веки?
Иль, как свеча, сгорел, потух,
исчез совсем, вовеки?
Внимает ли, прощенный, небесам,
дивясь цветам лугов надзвездных?
Или возмездья ужас — там,
в неосиянных безднах?
«Бойся призраков — теней, теней…»
З.Н. Гиппиус
Бойся призраков — теней, теней
из страны когда-то милой:
сердцу, не забывшему о ней,
тени скажут: было.
В час раскаянной тоски, тоски
суженой тебе судьбою,
двинутся туманные полки,
уведут с собою.
В омуты свои — назад, назад
путь душе твоей укажут,
мертвою водою окропят,
саванами свяжут.
Бойся памяти больной, больной
грусти о давно любимом,
о любви, развеянной давно
на могилах — дымом.
«О, ты, которой нет…»
О, ты, которой нет
и не было на свете,
ты, вечности ответ
на ров тысячелетий!
Кто ты, над дольной тьмой
небес прообраз нежный,
владычица земной
надежды безнадежной?
Ты — чудо? или бред?
Один Господь рассудит.
О, ты, которой нет
и никогда не будет.
«У ночи я опросил бессонной…»
«Only this, and nothing more…»
Edgar Allan Poe
У ночи я опросил бессонной:
Чей это плач неугомонный в
о тьме я слышу вновь?
Кто это вещей птицей стонет,
дрему от век усталых гонит?
Ночь ответила: Любовь.
Но кто ж она, мое страданье?..
О ком невольного рыданья
нет сил остановить?
И голос ночи мне ответил:
— О той, которой ты не встретил,
но не мог забыть.
Ее песня(«У ночи я опросил бессонной…»)
