Сергей Маковский - Собрание стихотворений

Мой скорбный дух навеки одинок,
как горный снег, как снег вершин безвестных.
Но жжет снега огонь лучей небесных,
горячий луч мое безмолвье жег
и плакал я. И дух мой с гор чудесных
стремился вниз, в долины звучных строк,
и замирал в оковах ритмов тесных,
как в берегах низверженный поток.

О, если б все снега моих видений,
все проблески рассветных озарений,
и всю печаль холодных дум моих —
я мог излить в один поток созвучий,
в один сонет ласкательно-певучий,
в одну мольбу, в один могучий стих!

Бывает полумрак задумчиво-ленивый…
Усталый летний день давно-давно затих
и, призывая ночь, как путник молчаливый
грустит. Но медлит тьма. И в сумерках немых
рождаются миры. И сердце чует их…

Тогда владеют мной забытые порывы,
мне снятся призраки, мне слышатся призывы
невнятных голосов, знакомых и чужих.

Они поют душе о чем-то вечно-дальнем,
о чем-то дорогом, безгрешном и печальном,
и волны смутных дум несутся им во след.

Зачем? Для этих дум и образов незримых,
для этих полугрез, умом непостижимых,
у сердца нет речей, у песни звуков нет.

Певцу любви измена не страшна.
Ее в груди недолго он хоронит,
и, жалких слез, скорбя, он не уронит.
Иная скорбь судьбой ему дана.

Пускай душа обманутая стонет,
ревнивых дум и ужаса полна:
миг творчества тоску любви прогонит,
нездешним сном заменится она.

Тогда к нему придут из отдалений,
придут с мольбой обманутые тени.
И в глубине страданья своего
он не свои почувствует страданья,
и зазвучат в словах его признанья —
рыданья всех, любивших до него.

Два демона во мне, два страшных судии.
Суров их приговор, их речи дивно-строги.
И требует один: чего ты ждешь? Смотри:
в долинах долгий мрак. В тебе огонь. Гори.

Ты знаешь, люди злы, безумны и убоги:
грозой любви и мук очисти их тревоги,
в толпу ничтожных слов — о, пусть слова твои,
ворвутся, сильные как пламенные боги!

Но шепчет мне другой печальный дух: зачем
кощунственной толпе нести дары страданья?
Забудь слова людей. Неслышимый никем,
стыдясь любви земной, люби свои молчанья.

О, будь царем вершин — и холоден, и нем,
как горные снега, как звездные мерцанья…

Вдоль озера мы шли в вечерний час.
Равнина вод дымилась и мерцала,
и черный лес недвижно отражала
у берегов. Ты помнишь, мимо нас
беззвучно лебедь плыл… В лучах опала
пурпурный край зари устало гас.
И в дымной вышине звезда сияла,
как в жемчуге сверкающий алмаз.

И было все так смутно, точно в сказке:
наш путь, леса, и призрачные краски
несмелых туч. И замок на холме
казался тоже призраком несмелым.

И лебедь плыл, виденьем нежно-белым,
над озером, в прозрачной полутьме.

В ущелье скал, среди угрюмых гор,
томился ты, страдалец дерзновенный.
Во тьме вещал твой ужас вдохновенный,
и небесам грозил твой приговор.

Свершился рок. Он умер — Зевс надменный.
Ты победил. Но отчего с тех пор
не легче нам? Ужели твой позор
не искупил гордыни нашей пленной?

Поведай нам, каких мы ждем чудес?
Зачем глядим в пустынный мрак небес?

И ты солгал, титан богоподобный!
Мы не смогли страданий превозмочь.
Века прошли. Кругом все та же ночь,
и мучит нашу грудь все тот же коршун злобный.

Не спрашивай, о чем волна морская
поет, шумя на берегу немом,
и отчего в безмолвии ночном
звезда небес горит, не угасая.

Не спрашивай. Люби, не понимая.
Любовь — печаль. В неведеньи земном —
предчувствие о веденьи ином,
в земной тоске — отрада неземная.

И если б ведал ты, о чем волна
на берегу поет неутомимо,
и отчего звездами ночь хранима,
и если б знал, зачем обречена
душа твоя в неведеньи томиться,
не мог бы ты ни верить, ни молиться.

Опять усталый блеск лучистого сапфира
померк на небесах. Живую бездну мира
дыханье вечности разверзло надо мной.
И глубина моя со звездной глубиной
слилась в одну печаль… О, страшный храм эфира!
Пустынный омут тьмы! К тебе влекусь мечтой —
в тиши моей поет о тайне неземной
вселенской тишины таинственная лира.

Во всем — единый бред, единый мрак — везде.
Мне жутко. Я молюсь. И от звезды к звезде,
от солнца к солнцу, в высь, в надмирные обрывы —
туда, где нет ни звезд, ни мрака, ничего,
стремят мой пленный дух безмерные порывы…

О, Боже! Защити от неба Твоего!

Ты — в сумраке и в блеске вод зеркальных;
ты — шелест трав и неба синева;
ты — пенье волн, все звуки и слова
в мелодиях призывных и печальных.

Ты — смутный сон веков многострадальных;
ты — явный свет и трепет волшебства.
Ты — грусть моя и жажда божества;
ты — призрак мой в просторах безначальных.

Ты всех путей обманчивый конец,
и всех миров таинственный венец.

Ты — творчество стихий неколебимых;
ты в хаосе блаженный произвол, —
в сердцах людей, неведеньем томимых,
из глубины неведомый глагол.

Я скорби не боюсь, когда она ласкает
напевами любви миры моих видений.
Я скорби не боюсь, когда она пылает
живым огнем борьбы и гневом разрушений.

Страшит меня та скорбь, которая вползает
трусливою рабой в тайник моих сомнений,
и тени мертвые во мраке созывает,
моих былых надежд отверженные тени.

Средь них, венец надев, царицей самозваной
становится она. И сны печали странной
трепещут перед ней в усилии бесплодном.

Так осенью глухой на кладбище холодном,
как души грешные, над насыпью гробницы
беспомощно кружат испуганные птицы.

Любил ли я? Мечтой завороженный —
узнав тебя, неравную другим —
я захотел быть гением твоим,
художником души твоей плененной.

Любил ли я? Как мрамор, покоренный
резцом ваятеля, мольбам моим
ты отдалась, не отвечая им:
я создал статую из глыбы сонной.

Боготворя в тебе мою мечту,
я воплотил в твой образ красоту,
я дал тебе все чары женской власти,
всю силу зла, все вдохновенье страсти…
Я был твой раб, твой царь и судия.
Я был судьбой твоей. Любил ли я?