Сергей Маковский - Собрание стихотворений

Он смолоду один в темнице изнывал
и повторял судьбе напрасные укоры.
И бледный луч небес в его окно сиял,
и грезились ему сквозь зыбкие узоры —
далекие моря, леса, долины, горы…

Так годы шли… Но день, желанный день настал.
Пред ним открылся мир, свободу он узнал
и путь направил свой в манящие просторы.

Всю жизнь изведал он, всем сердцем молодым
он счастье признавал, любил и был любим…

И вот грустит он вновь, как прежде, в дни былые,
и грезится ему: решетка, полутьма,
на каменных стенах узоры золотые —
далекая навек, печальная тюрьма.

Еще темно, еще далек рассвет.
И жутко мне, и голос мой немеет,
и мысль моя бесславно цепенеет
в чаду земных, неправедных сует.

Но знаю я — стихия мной владеет;
в моей груди нездешний ветер веет;
меня томит невоплощенный бред,
и для него еще названья нет.

Настанет день. Душа порвет оковы;
с нее спадут тяжелые покровы —
греха и лжи презренные дары.

Проснется бог, и творческое слово,
как молния мгновенья грозового,
сверкнет в веках и озарит миры.

Я звал тебя. Душа моя молила
твоей любви. Казалось, никогда
с такой тоской блаженного стыда
ни с кем еще она не говорила.

И ты пришла… Но сердце изменило.
Мой поцелуй был холоднее льда.
Свиданье нас навеки разлучило,
и как враги расстались мы тогда.

И с той поры — сильнее, безнадежней
опять люблю, зову тебя и жду.
Вернись! Забудь невольную вражду.

Вернись ко мне моей, желанной, прежней:
мою тоску, я знаю, ты поймешь…

Напрасно. Нет. Ты больше не придешь.

Как жалок ты, как беден и смешон, —
художнику она сказала властно.
К чему, безумный, лгать? Ты мной рожден —
моим умрешь. К чему желать напрасно
иных красот? Твой смертный взор пленен
наперекор мечте твоей неясной,
моей красой, бессмертной и бесстрастной.
Любуйся раб! И так ответил он:

Великая! Ты можешь все — не это.
Сильней тебя безумие поэта!

За рубежом земного волшебства
оставь лжецам волшебные чертоги.
О, вечная! Без Бога ты мертва.
Ты — истина. Безумцы эти — боги.

И голос мне шептал: здесь сердцу нет пощады;
здесь гасит тишина неверные лампады,
зажженные мечтой во имя красоты;
здесь — холодом могил объятые громады,
миров бесчисленных неясные черты…

Здесь молкнут все слова и вянут все цветы.
Пред ужасом людей здесь рушатся преграды,
и мысли падают в обрывы пустоты.

Здесь бреды смутные из мрака возникают;
как тысячи зеркал в душе они мерцают,
и в них мерещится загробное лицо
Непостижимого… И скорбь земных раздумий,
испуганная им, свивается в кольцо,
у огненных границ познанья и безумий.

Мы говорим о чудесах незримых,
мы призраков боимся в час ночной…
Но чудо — здесь, но страшен свет дневной
знакомых чар и образов любимых.

Мы шепчемся о тайне гробовой,
о небесах навек недостижимых.
Но тайна — в нас, в мелодии земной,
в доступности явлений ощутимых.

Что знаем мы? Что можем мы понять?
Везде, на всем — единая печать,
живая тень загадки вековечной.

И жизнь, и смерть таинственны равно,
а красота — лишь символ бесконечный
того, что нам постигнуть не дано.

Веселье! Странные мгновенья,
обманчивый, неполный бред.
В тебе живет далекий след
непостижимого мученья.
Когда в душе отравы нет,
когда, не помня прежних бед,
она, в порыве опьяненья,
ликует вся — какие звенья
в ее последней глубине
так безнадежно-больно рвутся?
Откуда эти слезы льются?

Откуда вы, скажите мне,
укоры тайного сомненья?
Ужели нет самозабвенья!

Громадный город жил тревогою ночной.
Над ним в протяжный гул смешались голоса.
Вокруг был шум и блеск. Серебряною мглою
от тысячи огней дымились небеса.

И только далеко, за темною Невою,
багровым заревом светилась полоса:
там уходил закат, там жизнью нам чужою
дышала вечера предсмертная краса.

О вечер! — думал я — над каменной громадой
зачем мерцаешь ты зловещею лампадой?
В забытых небесах так холодно горя,
какое таинство свершаешь ты над нами?

Погасни, не гляди кровавыми очами,
заря далекая, зловещая заря…

Здесь было капище Венеры; смутный след
его доныне жив. Потом здесь готы были.
Но воины пустынь, арабы, их сменили,
и стал мечетью храм на много, много лет.

И после новых битв кровавых и побед,
вожди Испании неверных оттеснили.
Узорную мечеть они опустошили
и бронзовым крестом венчали минарет.

О, путник! ты глядишь на церковь христиан,
на прежнюю мечеть, на капище Венеры…
Как знать? Когда-нибудь, из незнакомых стран,
сюда опять придут народы чуждой веры.
Они сломают крест, завещанный векам.
И возродится вновь все тот же старый храм.

В долине тьмы бродили мы без цели
на берегах неведомой реки.
И от небес мы были далеки,
и о земле далекой не жалели.

На берегах цветы любви белели.
Из тех цветов сплетали мы венки
и, в тишине, на волны мы глядели,
безмолвствуя от счастья и тоски.

Потом был сон… Меня ты позабыла.
Земная жизнь нас всех разъединила;
между людей чужими стали мы.

Но смерть близка и близко пробужденье…
Иду, иду к тебе мое виденье!
Мы встретимся опять в долине тьмы.

Безумцам новизны не верь, поэт! Забудь
о новом. Все творцы идут путем единым.
От сердца глубины к неведомым глубинам,
во имя вечного и к вечному — тот путь.

Не бойся старых слов. Собой бесстрашно будь.
И старые слова, седым крылам орлиным
подобные, взнесут тебя к родным вершинам;
их царственный полет не может обманут.

В порыве — творчество. Ни мыслей устарелых,
ни слов отверженных, ни чувств отживших нет,
когда вещает их и верит им поэт.

Не чувства отжили, но в душах омертвелых,
в сердцах, исполненных гордыни и тоски,
иссякли вечных чувств живые родники.

Куда идете вы? Веков гряда немая,
как цепь высоких гор, как волн застывших ряд,
стоит недвижимо. А вы? Изнемогая
под временем давно безжизненных громад,
в тоске бессилия на небеса взирая,
вы чуда ждете… Нет! Небес не озарят
закатные лучи покинутого рая,
поруганных святынь они не оживят.

Вкруг вас — развалины, и долгий путь за вами.
Но дальше есть ли путь? Жрецы умолкли в храме.
Потухший взор богов предсмертной муки полн.

И веры нет ни в ком, и нет нигде забвенья,
и прошлые века стоят как привиденья,
как цепь высоких гор, как ряд недвижных волн.