Мария Покровская - Творчество Лесной Мавки

 На родину души, в небо,
 От жизни, впившейся черно —
 Пустите, цепкие корни,
 Пустите, рваные нервы.
 Пустите, люди и звери,
 Зори, травы и плахи —
 Туда, где можно верить,
 Туда, где не будет страха…

 В пещере ночи зреет искра дня,
 И теплит жизнь в холодной тьме незрячей.
 А я, как дикий зверь, боюсь огня,
 Но вынести должна его, иначе
 Ослепнут люди, света не дождав,
 А ночь творит беду и беззаконье.
 Иду к чужим,
 И стих мой, как звезда,
 Горит сквозь обожженные ладони.

 Девочка рисует на асфальте солнце.
 Желтый мел упрямый крошится в руках.
 Этот день осенний нам не улыбнется.
 Небо в рваных тучах, сизых облаках.
 Девочка рисует на асфальте солнце,
 Чтоб согреть надежду, веру и мечту.
 Может быть, рисунок детский не сотрется,
 И не сгинут судьбы наши в темноту…

 В стареньких часиках спряталось Время,
 Как невидимка — маленький гном.
 В полночь неслышно гномик выходит
 и потихоньку обходит дом.
 В синем плаще, в бесшумных сапожках.
 Он с неба снимает фонарик луны,
 К людям подходит гном осторожно,
 Чтоб не спугнуть наши сны.
 Светит, мигает волшебный фонарик,
 Хитро смеется гном в кулачок.
 За ночь он взрослым сединок прибавит,
 А малышам прибавит росток.
 Но уже годы… На сердце осень.
 Маленький гномик, скажи наконец,
 Молодость нашу куда ты уносишь?
 Может быть, прячешь в часы, как в ларец?
 Я не сержусь на тебя… Только, знаешь,
 Гномик, ты лучше чуть-чуть отдохни,
 Ты погаси свой белый фонарик,
 Повремени, повремени…
 В стареньких часиках прячется Время,
 Как невидимка — маленький гном.
 В полночь неслышно гномик выходит
 И потихоньку обходит дом.

 Как детский кораблик наивный, бумажный,
 по синему озеру месяц плывет.
 Небесное озеро манит и дразнит.
 Но хрупкий кораблик ко дну не пойдет.
 Я детство твое, капитан синеглазый,
 наощупь нашла по утраченным дням.
 Я там. Я — твоя запоздалая сказка,
 чтоб первые слёзы унять.

 Фонарь — как отражение луны,
 Той, полукруглой, в дымном ореоле.
 Глядит в окно. Душа его в неволе.
 И тусклый луч скользит в чужие сны.
 Вот в доме, на окраине ночной,
 Погасли окна. Подступает стужа.
 Фонарь невзрачный, старый, неуклюжий,
 И так смешно, что бредит он луной,
 Пленен ее мерцанием и высью,
 Что он надежду детскую хранит…
 С ночных небес насмешливо глядит
 Прищуренное око хищной рыси.
 Колдует снежной тайною январь.
 Снег ласкового света не остудит.
 А люди и не смотрят на фонарь,
 И не поймут — на то они и люди.
 И лишь фонарщик, нищий старичок,
 Придет и скажет ласково, как сыну:
 «грусть, понимаю… Потерпи, дружок.
 Тебе любовь волшебная дана,
 Мой бессловесный, мой несчастный мальчик:
 Фонарь погаснет, и умрет фонарщик,
 А в небесах останется луна».

  Надеждою разорванная ночь…
 Поднебесье горстью зачерпну.
   Жить хочу! Помилуй. Жить хочу… —
 Как сквозь камни бьется ручеек.
 Только голос мой обманет смерть.
 Ясными рассветами — вернусь.
 На моих нескошенных полях
 Голубые звезды васильков
 Будут расцветать среди зимы.

  Клавиша магнитофона,
 словно пароль в бессмертье.
 И оживает голос,
 Которого нет на свете.
 И оживают губы,
 Которых нет полстолетья.
 Музыка смерти не знает.
 Настежь людские окна!
 Это душа родная
 Бьется в магнитофоне.
 Даже как будто слышно,
 Как стучится живое сердце.
 Выстраданный твой голос —
 Это пароль в бессмертье.

 На кинопленках полустертых —
 Торжественные двойники
 Давно ушедших в смерть актеров.
 Слова и жесты их легки.
 Они воскресли на экране.
 Проходит время мимо них.
 Они чужую жизнь играют,
 Еще в беспечности живых.

 Помнишь наших берез лебединую стаю…
 Там рождалась Любовь святая,
 восприемницами березы
 от судьбы защищали грозной.
 В зимней стуже — царевны
 заколдованные,
 в осень горькую — ближе нам
 чем сестры кровные.
 Нас березки мирили,
 забирали печали,
 нас березки весной повенчали.
 А когда уходить мне приходится
 последней тропой одиночества,
 я умоляю, чтоб тебя берегли
 Матерь Богородица
 и дух березовой рощи.

 То по белому снегу,
 то по черному полю —
 задыхалась от бега
 и не чуяла боли.
 Догоняла Жар-птицу,
 что зовется судьбою —
 то по снегу босая,
 то по дикому полю.
 Опаляя ладони,
 я Жар-птицу держала,
 лебединою песней
 хмурый мир озаряла.
 Ничего не умею,
 кроме песни и света.
 Годы бросила в землю,
 да взошли пустоцветом.

 Не верю гибели и боли
 И не хочу любых наград,
 Когда беру с твоей ладони
 Морозом битый виноград.
 Пусть иней ощущают губы,
   Как первый грех и первый крик…
 Беда ушла. И наши судьбы —
 Как нерастраченный родник.

 Снег у земли забирает всю боль.
 Видишь, земля открывает ладонь
 с горькими шрамами бед и обид.
 Слышишь, земля безмолвно кричит.
 И не залижет течение лет
 первой утраты запекшийся след.
 Светлым покровом, тихой мольбой
 снег у земли забирает всю боль.
 Не потревожит, не будет как грех —
 ласковый снег уйдет на заре
 в черную речку талой водой,
 смолкнет на дне падучей звездой.

 Почтовый ящик — золотая голубятня,
 ждет добрых писем — белых голубей.
 От вашей весточки теплеет сердце
 наперекор упрямице-судьбе.
 Пишите письма, пишите,
 близких тепла не лишите!
 Как нам бывает горько,
 когда родному человеку долго, долго
 всё некогда письмо написать,
 и вот наконец соберешься,
 отпускаешь белый конвертик,
 а он возвращается
 с пометкой: адресат
 больше не проживает
 на этом свете…
 Пишите письма, пишите скорее!
 Умчались годы в небо голубиной стаей,
 а ястреб-одиночество, как тать.
 Почтовый ящик — золотая голубятня,
 молюсь о том, чтоб ей не пустовать.

 Поминальный день — совесть живых.
 Холм как в слезах — в цветах полевых.
 Забери меня к себе, забери,
 в свой пресветлый край позови.
 Ничего мне не надобно от живых.
 Будет праздник мой в цветах полевых.
 Забери меня к себе, забери.
 На кладбище нынче пахнет свежескошенной травой,
 ясный белый день целуется с черною землей.
 Душу мою горькую в мире упокой.