Юрий Вейнерт - Злые песни Гийома дю Вентре

В семнадцать лет кто хочет умереть?..
Я думал: что мне лавры Ариосто [22] —
Я гений сам! Я проживу лет до ста,
А там посмотрим, стоит ли стареть.

От дураков и слишком умных прячусь
В седой парик, в грим старческих морщин,
Чтобы никто, имущий власть и чин,
Не разгадал вовек моих чудачеств.

Жизнь исчерпав, свершу метаморфозу:
Приму глубокомысленную позу
И — бронзой став — издам последний вздох.

…Сейчас мне двадцать. Я б хотел случайно
Исчезнуть — так, чтобы осталось тайной,
Под чьим забором блудный бард издох.

Маркизе Л.

Прости, что я так холоден с тобой, —
Все тот же я, быть может, — суше, строже.
Гоним по свету мачехой-судьбой,
Я столько видел, я так много прожил!

Казалось — рушится земная твердь,
Над Францией справляют волки тризну…
Порой, как милость, призывал я смерть —
За что и кем приговорен я к жизни?!

…Когда забудут слово "гугенот"
И выветрится вонь папистской дряни,
Когда гиена Карл в гробу сгниет
И кровь французов литься перестанет, —

Тогда я снова стану сам собой.
Прости, что я так холоден с тобой.

Агриппе д`Обинье

Ночь. Тишина. Бой башенных часов…
Их ржавый стон так нестерпимо резок:
В нем слышен труб нетерпеливый зов
И злобный лязг железа о железо.

Сквозь мглу я вижу, как, оскалив пасть,
Друг друга разорвать стремятся кони;
Как труп безглавый, не успев упасть,
Несется вскачь в неистовой погоне…

Гляди: Конде, как прежде, — впереди!
В веселье яростном, коня пришпоря,
Бросаюсь в это бешеное море;
Или — погибни, или — победи!

…Ни смерти, ни побед: одни мечтанья!
Ночь. Тишина. Бессонница. Изгнанье.

Маркизе Л.

В моих руках — предмет заветных грез,
Бесценный сувенир: миниатюра.
Ее мне рыжий шкипер мой привез —
Готов с него содрать за это шкуру!

Какой-то бесталанный шарлатан
Достоин счастья видеть Вас воочью,
Вас рисовать! — тогда как Ваш Тристан
Изольдой нежной бредит днем и ночью!

Пока меня разлукой мучит бес,
За два денье парижский Апеллес [23]
Ваш тонкий профиль смеет пачкать кистью..
В душе вскипает бешенство и грусть:

Que diable [24]! Хотя бы для того вернусь,
Чтоб перевешать Ваших портретистов!

Четыре слова я запомнил с детства,
К ним рифмы первые искал свои,
О них мне ветер пел и соловьи —
Мне их дала моя Гасконь в наследство…

Любимой их шептал я как признанье,
Как вызов — их бросал в лицо врагам.
За них я шел в Бастилию, в изгнанье,
Их, как молитву, шлю родным брегам.

В скитаниях, без родины и крова,
Как Дон Кихот, смешон и одинок,
Пера сломив иззубренный клинок,
В свой гордый герб впишу четыре слова,

На смертном ложе повторю их вновь:
Свобода. Франция. Вино. Любовь.

Маркизе Л.

Всю ночь Вы в Лувре. Не смыкали глаз:
Бурэ, гавот… Проснетесь лишь в двенадцать.
А в два — виконт! ("Доретта, одеваться!")
Как я бешусь, как я ревную Вас!

Потом, едва простившись со счастливцем,
За секретер: в передней стряпчий ждет,
Кюре и кружевница (та — не в счет) —
До вечера поток визитов длится.

А там — пора на бал. Садясь в карету,
Вдруг вспомните: "А где ж письмо поэта?
Когда прочту? Ни времени, ни сил!.."

Письмо!.. Ваш рыжий кот, согнувши спину,
Найдя комок бумаги у камина,
На дело мой сонет употребил!

Народная толпа на Гревском поле
Глядит, не шевелясь и не дыша,
Как по ступеням скачет, словно шар,
Отрубленная голова Ла-Моля…

Палач не смог согнать с нее улыбку!
Я видел, как веселый Бонифас,
Насвистывая, шел походкой гибкой,
Прощаясь взглядом с парой скорбных глаз.

Одна любовь! Все прочее — химера.
Друзья? — предатели! Где честь, где вера?
Нет — лучше смерть, чем рабство и позор!

…Вот мне бы так: шутя взойдя на плаху,
Дать исповеднику пинка с размаху
И — голову подставить под топор!

Маркизе Л.

Под страхом смерти мне запрещено
Вернуться к Вам… Так для чего же мешкать?
Что жить без Вас, что умереть — одно.
Я встречу Смерть презрительной усмешкой.

Зачем вступать с Ней в недостойный торг?
Предсмертный страх сумею побороть я,
Как поборол изгнания позор,
И нищенские мысли и лохмотья,

И голод, и пинки, и грубый смех,
И холод злой ночных безлюдных улиц —
Затем, чтоб Вы, украдкой ото всех,
Мне одному еще раз улыбнулись!..

Что жить без вас, что умереть — одно.
Что ж, я умру… Но хоть у Ваших ног!

На Оссу громоздили Пелион [27],
Крича, взбирались по гранитным кручам,
Ордой свирепой рвались в небосклон,
Дубинами расталкивая тучи.

Небесный Лувр был пламенем объят.
Под гулкими ударами тарана
Уже трещали скрепы райских врат,
И задрожал впервые трон Тирана.

Как удержалась Громовержца власть?
Из мглы веков к потомкам донеслась
Лишь сказка о бунтующих титанах…
Не верят сказкам боги наших дней…

— Ты слышал? Жив Прикованный Плебей:
Вант осажден когортами кроканов [28]!

…И снова стонут зябнущие снасти.
Слепые волны тычутся в борта.
Куда плывем? Не видно ни черта.
Ноябрь (опять ноябрь!). Ночь. Ненастье.

Для ведьм, любовников и беглецов
Не выдумаешь лучшую погоду!
…Охрипший бас: «Ну, с Богом!» — Я готов:
Плащ с плеч долой и — в ледяную воду!

Прощай, мой шкипер! С плеч долой изгнанье,
Эдикты, тюрьмы… В новые скитанья,
Все корабли сжигая за собой!
Прибой несет меня проходом узким.

Вот… пальцы камень щупают: французский!
Холодный, скользкий, — но такой родной…

Неубранное поле под дождем,
Вдали — ветряк с недвижными крылами.
Сгоревший дом с разбитыми глазами,
Ребенок мертвый во дворе пустом…

Ни звука, ни души. Один лишь ворон
Кружит над трубами. Бродячий пес
Меж мокрых кирпичей крадется вором.
Забытый аркебуз травой зарос…

Все выжжено. Все пусто. Все мертво.
Чей путь руинами села украшен?
Кто здесь прошел — паписты? Или наши?

Как страшен вид несчастья твоего,
О Франция! Ты вся в дыму развалин.
Твои же сыновья тебя распяли…

Маркизе Л.

В сухих песках, в безжизненной пустыне
Из недр земли чудесный бьет родник.
Как счастлив тот, кто жадным ртом приник
К его струе, к его прохладе синей!
И смерти нет, и старости не знают,
Где трав ковер волшебный ключ ласкает…

Песком тоски, пустынею без края,
Извечной Агасферовой тропой
Бреду, гоним ветрами и судьбой.
К твоим губам прильну — и воскресаю.

Но горе мне! Испив нектар бессмертных,
Я, как Тантал, не знаю забытья:
Живой ручей, Любви источник светлый!
Чем больше пью, тем больше жажду я!

To lady T.V.L.

Пока из рук не выбито оружье,
Пока дышать и мыслить суждено,
Я не разбавлю влагой равнодушья
Моих сонетов терпкое вино.

Не для того гранил я рифмы гневом
И в сердца кровь макал свое перо,
Чтоб Луврским модным львам и старым девам
Ласкали слух рулады сладких строф!

В дни пыток и костров, в глухие годы,
Мой гневный стих был совестью народа,
Был петушиным криком на заре.

Плачу векам ценой мятежной жизни
За счастье — быть певцом своей Отчизны,
За право — быть Гийомом дю Вентре.