Александр Рославлев - В башне

Цветы любви на вечной грани,
Где жизнь и смерть — лишь «да» и «нет»,
Цветы любви, слежу заранее,
Ваш смелый, царственный рассвет.

Вы, как звереныши у груди,
Еще невиннее во сне,
В вас, воскресающие люди,
Уж бродит мысль, как хмель в вине.

Предвосхищаю цельность вашу,
Когда под кровлей голубой
Вы землю, солнечную чашу,
Смеясь, наполните собой.

Сольются вечность и мгновенье,
Сольется с бездной высота,
Безумным будем дерзновенье,
И ослепительной мечта.

Не все ль равно, какие цели?
Будь смел и дай себя увлечь.
Из белоснежной колыбели
Всем суждено в могилу лечь.

Мать, улыбнись, дитя уснуло,
Лучом весны озарено.
Кто ты? Христос, иль Калигула?
Спи, мирно спи, не все ль равно.

Среди суетни городской,
Изныв в отчужденьи безмолвном,
Все чаще я внемлю душой
Далеким, узывчивым волнам.

Здесь пыль и удушливый зной,
Здесь смутно-гнетущие стены,
А там дует ветер сырой
С простора сверканий и пены.

Здесь встречный, коснувшись плеча,
Не смеет взглянуть без утайки,
А там грабят море, крича,
От брызг захмелевшие чайки.

Как слились там небо и шум
Растущих, смятенных прибытий;
О сколько непытанных дум
И радостных детских открытий!

Как жаль мне себя и вас всех,
Еще не успевших изжиться.
Как жутко мне слышать ваш смех
И видеть довольные лица.

Я отзвук шумного прибоя,
Рождаясь гордо и тревожно,
Я между скал ищу покоя,
И в даль бегу, прощаясь ложно.

Во мне все вечное ничтожно,
Во мне бессилье роковое,
Я, говорящий: «Все возможно»,
Я — отзвук шумного прибоя.

Став на краю скалы крутой, с безвременьем во взоре
Он взял шипящую змею из чаши золотой и бросил в море.

Волна, метнувшись о скалу, разбилась в пыль и пену,
И шли за ней, качая мглу, одна другой на смену.

Оставив чашу на скале, он в шумных городах явился вскоре
И по земле стал сеять страх с безвременьем во взоре.

Без масок, как в масках, а лица все те же,
Которые знал и любил;
И встречи, как прежде, то чаще, то реже,
Но верить нет сил.

Мишурны, крикливы все снова и снова,
Одни за другими, туда и сюда,
Намеренность взгляда, оторванность слова,
Бессильное «нет» и неверное «да».

Слежу и теряюсь в оттенках и красках,
Кого-то ищу и зову,
Все снова и снова без масок, как в масках,
Как сон наяву.

Я в глубине бесчисленных зеркал,
Измученный бесцельностью движений,
Я, в ужасе, бегу по плитам сонных зал,
Бегу от мертвых отражений.

Везде обманчивость сближений,
Везде разрозненность загадочных начал,
Я здесь, я там, я в вихре превращений,
Я в глубине бесчисленных зеркал.

Запер я двери и все отошло:
Улица, женщины, шум и огни.
Дьявол раздумья, смеющийся зло,
Дьявол раздумья — мы снова одни.

Мысль, как умелый, отточенный нож.
Жизнь эту, мертвую весело вскрыть
Сердце ее — неизбывную ложь,
Весело сердце ее обнажить.

Светлый ребенок о Боге спросил:
«Где он?» и я отвечал: «в небесах»,
Зная весь ужас и холод могил,
Зная предсмертный, мучительный страх.

Женщине-сказке, лазурной мечте,
Клялся я вечностью, солнцем, душой,
Зная, что завтра же, гад в темноте,
Этой пресытясь, я буду с другой.

С криком «Свобода», в пылу баррикад,
Слепо ступая на трупы и в кровь,
В сердце твердил я беспечен и рад:
— «Было не раз и не раз будет вновь».

Ложь многоликая, пестрая ложь
Пляшет, хохочет, рыдает, клянет.
Каждый на вздорную куклу похож,
В каждом пружина и хитрый завод.

Кто-то завел и забыл навсегда.
Вечно, бесцельно, — вперед и назад,
Эти сломались, другим череда,
Ловко придумано: «жизнь автомат»…

Ложь двухсторонняя, цельная ложь,
Маска под маской и так без конца.
Тщетно, безумец, их все не сорвешь.
Если б сорвал — не увидел лица…

Лгите же смело, уставшие жить,
Каждый солгал уже тем, что живет…
Правды не выдумать, лжи не убить,
— «Рыцарь мой добрый, слепой Дон-Кихот»!

Вновь городом туманным
Я шел и звук шагов
Был не моим и странным
В тиши пустых домов.

Свершивши роковое,
Все умерло давно,
И солнце, как большое,
Кровавое пятно.

Уж гаснул свет упорный
Закатной полосы;
На площади соборной
Взглянул я на часы…

Шепнуло что-то: «Мимо»
Из улиц кралась темь;
А стрелка недвижимо
Показывала семь.

Невырыданной болью
И ужасом объят,
Взбежав на колокольню,
Ударил я в набат.

Много вас было, даривших весну,
Много вас было, ласкавших, томивших,
Вдруг отдававшихся яркому сну
И за измену изменой плативших.

Бросил я смятые ваши цветы
И, вдохновенный, иду без дороги,
В край вечно-юной, иной красоты,
В край, где смеются лучистые боги.

Вы, увлекавшие в тьму наготой,
Вы, научавшие темным шептаньем,
Если б вы знали, что я, вам чужой,
Пьян был не вами, а вечным исканьем.

Ваши тела — гордо пройденный мост.
Каждое было сладчайшею пыткой,
Чувствовать тело и быть выше звезд,
Быть необъятным и липнуть улиткой.

Беги, беги от искушенья,
Он дьявол в маске — Евин-Змей,
Сейчас он вкрадчивей смиренья,
Но чем желанней, тем смелей.

Его глаза, как два сапфира
Цвет неба, но и небо лжет,
С ним радость солнечного пира,
Но солнце… солнце в тьму ведет.

Беги, беги от искушенья,
Не тело, нет, твоя мечта
Пусть будет каждое мгновенье,
Как ризы ангела, чиста.

День зноен; жаждою томим,
Об острия изранив ноги,
Прилег усталый пилигрим
На жаркий камень у дороги.

Когда б забыть и отдохнуть!
Но боль души необорима.
В путь искупленья, долгий путь,
Влечет всечасно пилигрима.

Вздохнул и встал. Опять костыль
Стучит уныло по дороге,
Как душит каменная пыль,
Как тяжело ступают ноги.

На время смолкший, временно унылый,
Ты скрытно молишься надзвездной тишине,
Чтоб вновь запеть с удвоенною силой,
Чтоб вновь запеть о безрассудном дне.

Заране шлю привет твоей весне,
Хочу следить полет твой огнекрылый,
Тебя я понял, ты стал ближе мне,
На время смолкший, временно унылый.