Александр Рославлев - В башне
С улицы
В мертвенном свете стеклянных шаров
Женщина в каменной маске,
Нужная взбодренность четких шагов,
Встречи безличны, заучены ласки.
Сердце изжило, забыло мечту,
Первые взгляды, пожатья,
Солнце и яблоня в нежном цвету,
Радостней цвета их белое платье.
Режущий ветер качает шары,
Снег от мороза хрустит под ногами,
Улица в наглом захвате игры
Телом продажным, тупыми словами.
Кто он, который придет и возьмет,
Вялый, поникнет на груди.
Снова и снова она проклянет:
Дьявольской город — ни звери, ни люди.
Смерть с нею заживо правит пиры,
Смятое ложе, гробница.
Режущий ветер качает шары,
Черная шляпа, как черная птица.
Арлекин
За кулисою один
У заветной дверцы
Плачу, бедный Арлекин,
О разбитом сердце.
Гаснет лампа, все тесней
Обступают тени,
Вторит ночь тоске моей
Песнею осенней.
Вот твой бубен, обруч твой,
Звездная повязка.
Где теперь ты, что с тобой,
Золотая сказка?..
Лейтесь слезы вы мои,
Бисерные блестки
Мойте слезные ручьи
Грязные подмостки.
Хлещет дождик, ветер пьян,
Вздулась парусина,
Пропади ты, балаган,
С горем Арлекина.
«Ослепший месяц странно гас…»
Ослепший месяц странно гас,
Вокруг менялись очертанья,
Куда-то тихо плыли зданья
И кто-то в даль спешил от нас.
Мы шли. Был страшен ранний час,
Был страшен каждый миг сознанья,
А месяц гас, и плыли зданья,
И кто-то в даль спешил от нас.
Сон
Я трепетал, наш путь был горд и страшен,
На встречу нам плыл облачный чертог,
Багрянцем роз и золотом украшен.
На грани медлил огнеликий бог,
И кругозор туманился широко.
Я посмотрел и оглянуть не мог.
Мелькнули срывы белого потока,
Верхи камней и скалы на весу,
«Ко мне, ко мне», — шумел он издалека.
На склоне лес и тайное в лесу.
Он слал привет. Я вспомнил дев пещерных,
Их вольный смех и дикую красу.
Поля, селенья на уступах верных.
Туда, туда. Но снова синева.
Тревожней высь и шум от взмахов мерных.
Теснило грудь, мутилась голова,
За мыслью мысль противилась несвязно.
И были мне орлиные слова:
«Учись парить без страха и соблазна».
Дьяволы города
Дьяволы города, цепки их сети,
Над бредящим городом черный покров,
Хмурые улицы в мертвенном свете
Колеблемых ветром стеклянных шаров.
Дьяволы города, купли и мены,
Кто не предатель, кто здесь не лжет?
Справа и слева все стены и стены,
Вывески, вывески, пасти ворот.
Дьяволы города все запятнали.
Бледный мечтатель в камнях тюрьмы.
Чахлые дети в промозглом подвале,
Женщина с сердцем страшнее чумы.
Дьяволы города, все им не сыто,
До боли изведана каждая ночь.
А дни? Иль не знаете, солнце убито.
Прочь из проклятого города, прочь!
Цветок
Дочь солнца и земли,
Она была цветком,
И от людей в дали
Росла в лесу глухом.
Сошлись мы в поздний час
Меж уличных огней,
И страсть взманила нас
От шума и людей.
Смеялся в хрустале
Янтарный бес вина,
Свет гас и в теплой мгле
Мы были два звена.
Я вкрадчиво шептал,
Как шепчет ветерок,
Я нежно целовал,
Я знал, она цветок.
Мелькнула сказкой ложь,
Вновь улица, рассвет…
Спросил я: «ты придешь?»
Сказала: «да», как «нет».
Дочь города
Когда затихнет город гулкий,
Она, дочь бездны городской,
Сойдет в кривые переулки
С плаката модной мастерской.
На перекрестке, молча, станет
И как судьба подстережет,
Полночный взгляд ее заманит
И черной молнией зажжет.
На миг преступишь в знойном чуде
Заклятье стен и смех колес,
Целуя дерзостные груди
И шелк дурманящих волос.
Но глянет утро из тумана
В заголубевшее окно,
Поймешь, что сердце было пьяно
И лживым сном обольщено.
К степным просторам нет возврата.
Не будет солнечных побед,
Смотри, опять она с плаката,
Смеясь, кричит тебе вослед.
Калека
Я видел мальчика без ног.
Над жизнью злее нет насмешки.
Рукой, толкая колесо,
Катился мальчик на тележке.
Была весна, был яркий день.
Казалось, каждый — смел и волен.
Пестрела жизнь и гулкий звон
Широко падал с колоколен.
Казалось, счастье близко всем,
И, как невидимая птица,
Трепещет в ласковых лучах,
И от того так светлы лица.
Лишь на мгновенье кто-нибудь
Склонялся в сдержанной тревоге,
И мягко падали грачи
На искалеченные ноги.
Самодовольные лжецы,
Что все алмазы и червонцы?
Полузавядшему цветку,
Цветку, погибшему для солнца.
И даже лучший дар — любовь,
Святое счастье человека,
Не примирит его с судьбой.
Он не у жизни — он калека.
Часовщик
Кто вечность разделил и выдумал часы,
Кто силою минут связал безумье снов,
Кто жизнь связал и бросил на весы,
Того кляну проклятьем всех веков.
Кто б ни был ты, коварный часовщик,
Не мог ты запретить безвременных путей,
Для верящих — любовь как бесконечный миг,
И, как всегда, беспечен смех детей.
Я пьян собой, я смею превозмочь
Возвратный час рассудка моего,
В добре и зле, ровняя день и ночь,
Я здесь и там для всех и для всего.
Хотя твой взор был дьявольски жесток
И за предел предельного проник,
Но в злобном торжестве всему, назначив срок,
Ошибся ты, коварный часовщик.
«Смехом каменным, мглою железной…»
Смехом каменным, мглою железной,
Замыкаются ужасы дня.
Каждый миг я ступаю над бездной
И она отвергает меня.
Опьяняюсь бесстыдством хотений,
Сею зло и, хуля имена,
Клевещу на великие тени,
Но во мне в глубине тишина.
Чтоб иссыпаться чашею звездной,
В жажде мрака рассудок кляня,
Каждый миг я ступаю над бездной
И она отвергает меня.
В пещере
В моей пещере два дракона:
Один покой мой стережет,
Другой незыблемое лоно
Никем не зримых, темных вод.
Когда, скрывая отдаленье,
Немая ночь сгущает мглу,
Они вытягивают звенья
И выползают на скалу.
И я, властитель их суровый,
За ними тихо выхожу,
И каждый раз с тоскою новой
Считаю звезды, и слежу.
Века сменяются, как миги,
И, безнадежность затая,
Вникая в смысл небесной книги,
Судьбу судеб читаю я.
Когда же солнце шлет на склоны
Намеки ясности дневной,
Спешу назад я, и драконы
Вползают медленно за мной.
Песня крови