Александр Рославлев - В башне

Смерть — старая насильница — пьяна.
На улицах не счесть телег с гробами,
На кладбище могильщики без сна…

Смерть всюду, каждый миг в трактире, в храме…
Кто зачумлен, тому спасенья нет,
Хоть на других глядит ее глазами.

Все: юноша, старик в избытке лет,
Дитя — цветок и женщина, как сказка,
Замкнулись все и жгут вечерний свет.

Но страх не заглушит ни хмель, ни ласка;
Он у дверей, в каждый, молча, ждет:
Вдруг боли, корчи и лицо, как маска.

Смерть — старая насильница найдет,
Руками цепкими вопьется жадно,
И мертвым ртом к живому рту прильнет.

Дышать и знать, что дышишь, так отрадно.
Я, солнце, твой и мысль моя, как ты,
Возвышенна, красива и громадна.

Зачем же смерть и ранние кресты?
А в эти дни их выросло так много.
Вот, может, шел к возлюбленной, мечты…

И трупом лег у милого порога.
Кто ж кормчий наш? До дна раскройся твердь,
И обнажи нам дьявола иль Бога,

Чтоб знали мы, что вечно: жизнь иль смерть.

Любите так чисто и свято, как звери,
Любовь — это солнце в полдневной красе,
Любовь — это в вечность раскрытые двери.

Любите, как звери, любите и все
Коснетесь безумств переполненной чаши,
Иль сердце омоете в красной росе.

Что может быть ярче, что может быть краше,
Звериного счастья двух юных сердец.
Берите его, каждый миг оно — ваше….

Кто зверя связал, тот насильник и лжец,
Тот жизни солгал, изнасиловав тело,
Пусть женщина — «самка», мужчина — «самец»…

И это прекрасно, коль сильно и смело;
Любить и дарить человека земле,
Чтоб солнце в крови его вновь пламенело.

Всевластна любовь и в добре и во зле.
Любите ж, поймите весь ужас потери:
Прожить, не любя, до морщин на челе.

Любите, так чисто и свято, как звери.

О слава, слава, скользкая тропа!
Сегодня ты увенчан и прославлен
И рукоплещет шумная толпа,

А завтра после пыток обезглавлен,
И палачом твой бледный, страшный лик
Толпе, тебе рукоплескавшей, явлен.

Безумьем ты, иль разумом велик.
Не пей из чаши работворной власти,
Отравлен тот, кто к ней хоть раз приник.

И на пути к твоей заветной страсти
Не доверяйся кораблю толпы,
На кораблях толпы гнилые снасти.

Как много их разметано в щепы!
Я б властвовала» но предпочел иное:
Направил в горы твердые стопы,

Достиг вершин и вот теперь вас двое.
А жизнь, как сон, которого уж нет,
Нас двое: я и солнце золотое.

Отсель глашу мой радостный завет:
— «Кинь города — смятенных душ плененье,
Цари один, неси на горы свет

И презирай людское поклоненье».

Из глубины померкнувших столетий
Явил ты мне, непонятый мой брать,
Твой жгучий терн в его победном свете.

Пусть гнусы о предательстве кричат!
Их мысли тупы, на сердцах их плесень,
Постичь ли им твой царственный закат.

Ты — свет певцам для вдохновенных песен,
Ты, как на башне, — выше облаков,
Откуда город меж просторов — тесен.

Проклятый город, медлище рабов,
Где скорбно — бледный, нищий их учитель
Бросает зерна рабских, нищих слов.

И с башни в город сходишь ты, как мститель,
За их права, несешь ковчег борьбы,
Чтоб дать им мощь и пирную обитель.

Вот распят Он, но лик его судьбы
Не возбудил кровавой жажды мщенья.
Рабы стоят и смотрят, как рабы.

Ты проклял их. Преодолев сомненья,
Прозрел в веках достойнейших тебя,
И смерть твоя — святое утвержденье,

Что ты спасал, страдая и любя.

Над морем и городом в башне живу.
Я песни пою одиноко.
Там волны, там люди, как сонь наяву,
Его я изведал до боли глубоко.

Отсюда виднее мне зори востока,
Своими соседями птиц я зову,
И рад, что давно и высоко
Над морем и городом в башне живу.

О эта ночь!.. с тех пор моя душа,
Перестрадавши тысячи распятий,
Питает солнце, огненно дыша.

Казалось, в каждом громовом раскате
Был черный смех всех ужасов земли,
Весь пирный ад их каменных зачатий.

В разрывах туч, которые ползли,
Как пьяные, незрячие уроды,
Метлища молний яростно мели.

Один удар, обрушившись на своды,
Потряс всю башню, треснула стена
И загудели в зал подземный ходы.

Еще удар, еще… и тишина
Безумней самой богохульной клятвы.
И в этот миг предстал мне Сатана.

«Вот полдень мира», рек он, «на закате вы
Придите все опять моим путем,
Прославь мой серп и предскажи час жатвы».

Я внял и с гордо поднятым челом
Вещал повсюду голосом столетий,
И каждый час был мрачным торжеством.

Но как-то раз в цветах, в весеннем свете,
Увидел я играющих детей,
Стал говорить им и смеялись дети,

И я постиг вернейший из путей.

Мне тесно здесь, как в тесной западне,
Я о полях мечтаю, как о чуде,
И с едко болью мыслю о весне.

Мне надоели комнатные люди,
Я стал ночным, ищу призывных встреч
Красивого лица, манящей груди.

Меня пьянит прерывистая речь,
Мгновенный пыл, с моим обманно слитый,
Согласность губ и содроганье плеч.

Роскошен пир, безумно пережитый,
Но при конце я, как неловкий вор,
Смущенно пью свой кубок недопитый.

Я силюсь скрыть мой боязливый взор,
Притворный вид, ненужные движенья
И ей, и мне ненужный разговор,

Меня стыдит намеренность сближенья.
Я сознаю, что оправданья нет,
Пытливо жду и скорю замедленья.

Еще вопрос, еще один ответ,
Закрыта дверь и я бреду уныло,
Вновь смех колес и вкрадчивый рассвет…

Опять хочу забыть, как это было,
Но бледность ног при ламповом огне,
Слова и трепет чувственного пыла…

Быть может сплю, быть может сон во сне?
Нет, явно близко — солнечное знанье —
Проклятье дню! — здесь все, как в западне,

И каждый шаг, и каждое желанье.

Блестят оттаявшие крыши,
Ломают лед на мостовой
И небо солнечней и выше
Над гулом жизни городской.

Иные краски зарябили…
На окнах, в лужах свет дрожит,
Гудя снуют автомобили,
И звонок мерный стук копыт.

Потоком лиц многообразным
За мыслью мысль увлечена;
К случайным встречам и соблазнам
Зовет пьянящая весна.

Вот в черном платьи, в шляпке черной,
Глаза, как синие огни,
Прошла с улыбкою покорной…
О если б лес, и мы одни.

На чуть просохшей теплой хвое,
Среди стволов, среди теней,
Над нами небо голубое
И шум разнеженных ветвей.

Весной мы в городе так жалки,
В душе так много едких злоб.
Смотри, на белом катафалке
В цветах железных белый гроб.

Трясется с ельником тележка,
И ветки в лужах под ногой.
Какая дикая насмешка
Над юной жизнью, над весной.

Средь купли города в мены
За час забвенья страшен спор.
Проклятье вам, глухие стены,
Скорее в поле, на простор!

Цветы и солнце мы забыли,
А город все еще не сыт…
Гудя, снуют автомобили,
И звонок мерный стук копыт.