Рабиндранат Тагор - Ты погляди без отчаянья… (стихотворения)

Буду играть со своею душой. Без устали льет
         Ливень всю ночь напролет.
Плачет небо. Тревожна ночная пора.
Мы будем сегодня играть до утра.

Утлый мой плот в этом празднестве диком плывет.
На жизнь и на смерть игра идет
         Всю ночь напролет.

Взвихрены воздух и воды. Стихия, грозна ты
                сейчас!
         Раскачивай нас!
И ветры качают во весь размах,
Как тысячи якшей[9], хохочут впотьмах,
Ветры безумствуют, ветры ревут, разъярясь.
Буря, разгул твой и небо и землю потряс.
         Раскачивай нас!

Душа замирает, сегодня душе не до сна,
         В смятенье она,
Робко прижалась ко мне, чуть дыша.
Чувствую я, как трепещет душа.
Сердце дрожит – как близко душа, как нежна!
В страхе сегодня она, восторгом полна,
         Трепещет она.

Я убаюкивал душу, я усыпить ее смог
         И чутко стерег.
В цветах, на супружеском ложе моем,
Была душа со мною вдвоем.
Я от печалей упрятал ее и тревог,
Я заточил ее в тайный, укромный чертог
         И нежно берег.

Губы, глаза целовал я душе моей, милой моей
         Все нежней и нежней.
На грудь мне склонилась ее голова,
Шептал я ей лучшие в мире слова.
Лучшее все я дарил ей: бери и владей!
В лунные ночи я песни наигрывал ей
         И пел все нежней.

Ласки пресытили душу, усталую сон охватил,
         Лишил ее сил,
Гроза бы ее разбудить не могла,
Ей стала гирлянда цветов тяжела,
Спутались ночи и дни, полумрак наступил,
Стала душа безразличной, остыл ее пыл,
         Проснуться нет сил.

Я заласкал мою душу, увяла она взаперти.
         Как ей жизнь обрести?
Светильники свадебной ночи чадят,
Стою, озираясь, тревожен мой взгляд.
Вянут в гирляндах цветы, больше им не цвести.
Все, что отверг я – мечтатель! – в начале пути,
         Хочу обрести.

Пусть же сегодня игра на жизнь и на смерть идет
         Всю ночь напролет.
На гибельных этих качелях вдвоем,
Держась за канаты, в полете замрем.
Пусть ураган нас толкает вперед,
Пусть продолжается этот безумный полет
         Ночь напролет.

         Раскачивай нас!
         Раскачивай нас!
Буйствуй, стихия! Качни еще раз!
Вновь подруга со мной, не свожу с нее глаз.
Разбудил ее бури неистовый глас.
Бьется кровь моя, пламень ее не погас.
Буря в сердце моем с непогодой слилась.
А у подруги коса расплелась,
Гирлянда цветов развилась, ткань покрывала
                взвилась,
Браслеты звенящие сотрясает неистовый пляс.
         Раскачивай нас!

Налетай, ураган, сокруши, оглуши.
Все одежды сорви, все покровы с души!
Пусть она обнаженной стоит, не стыдясь!
         Раскачивай нас!

Я душу обрел, мы сегодня вдвоем.
Без боязни друг друга опять познаём.
В безумных объятьях сплелись мы сейчас.
         Раскачивай нас!
Пусть безумцам откроется мир без прикрас!
         Раскачивай нас!

Сегодня безоблачно. Чист небосклон и глубок,
Нежнее улыбки дружеской ласкающий ветерок
Обвевает грудь и лицо, тихонько проносится
               мимо —
Словно одежды витают незримо
Спящей богини Заката. Лодка плывет
Вдоль Падмы спокойной, по лону недвижных вод.
Полузатопленный, тянется берег песчаный
Длинной косой, словно выполз из океана
Сказочный зверь погреться на солнце. Тень,
В деревьях таясь, погрузила дома деревень
В сумрак. Виясь, полоска дороги,
Где оставили след прохожих бесчисленных ноги,
Мимо поля бежит окунуться в реку,
Подобна томимому жаждой, иссохшему языку.
Крестьянки, по шею в воде, продолжают свои
                разговоры,
Неснятых одежд концы поток увлекает нескорый.
Милый слушаю смех, в привязанной сидя ладье,
Под легкий шорох волны, в блаженном своем
               забытье,
Старый рыбак сети плетет, – веселый
Скачет в брызгах, с хохотом громким, сынишка
                голый,
Падма, как мать, терпелива и с ним не строга.
А я со своей ладьи любуюсь на берега.
Какая голубизна прозрачнейшая сегодня!
Какими цветами горят в сиянии полдня
Воды, земля и леса! Из рощи прибрежной
Ветер доносит нежный
Цветущих манго дыханье, порой
И усталое пение птицы…
                                            Покой
В душе у меня. В мгновения эти
Кажется: счастье так просто на свете!
Так аромат изливают деревья, цветя,
Так улыбается дитя,
Когда с доверьем своим беспечным
Ручонками тянется к первым встречным,
И щедрость младенческих влажных губок —
Словно амриты небесной кубок.
Флейты вселенной льются звучания
И погружаются в небо, в его голубое молчание.
Как передам эти звуки? В ритме каком,
Чтобы, слышные мне, откликнулись в сердце
                другом?
Обычным словом земным
Как передам этот дар тому, кто мною любим?
С какою улыбкой в глазах, с какой теплотою
                участья
Их в жизнь претворю?.. Легкое счастье
В радости светлой внеси под кров своего
Тихого дома. Если же стиснешь его,
Легкое счастье поникнет, без сил.
Миг – и исчезнет: счастье ты упустил!
В поисках долгих земные исходишь пути, —
Но где же его найти?
С сердцем, полным до края и просветленным,
Я взором смотрел влюбленным
На тихие-тихие воды, на небо в лазоревом свете
И думал: счастья нетрудно достичь на свете.

Глуп, невоспитан, нескладен на вид он
         и рожей на черта похож,
Если в доме пропажа, вещь не ищется даже, —
         Кешта взял, следа не найдешь.
Я проклял отца и деда его, а он ничего —
         словно сердца нет.
За службу старик получать привык
         ударов более, чем монет.
Вовек Кешта сам не явится к вам,
         ори до зари, коли в чем нужда,

А он, чтоб не слушать, заткнет себе уши
         или уйдет неизвестно куда.
Из хрупкой вещицы, если рядом случится
         хоть миг простоять, он сделает три.
А из трех, что вы дали, и одну-то едва ли
         сохранит у себя от зари до зари.
Ночей ему мало, уснуть где попало
         способен он среди дня,
Давно его рады избить без пощады
         друзья мои и родня.
«Казнить тебя мало! – кричу я бывало. —
         Бездельник страшней врага!»
И все же, признаться, мне жаль с ним расстаться —
         как-никак, а старый слуга.
Жена заявила: «Нет силы, мой милый,
         дом наш разграблен им,

Постели нет в доме, хоть спи на соломе
         вместе с Кештой твоим.
Одежду, посуду, циновки, что всюду
         висели, девал он бог весть куда.
Где он верховодит, там деньги уходят,
         словно в песок вода.
С подобным слугою не знаешь покоя, —
         он в отлучке целые дни,
Терпеть я готова любого другого,
         а Кешту гони, не тяни!»
Как спорить мне с нею? От злости краснею,
         С базара его волочу,
Гремя громче грома: «Исчезни из дома,
         больше видеть тебя не хочу!»
Он уходит прочь, где-то бродит ночь,
         поутру же, когда встаю,
Он рядом опять: «Как изволили спать?» —
         и трубку набьет мою.
Не хранит обид тот, кто часто бит,
         дал огня – и вся недолга,
Хоть до смерти бей, не уйдет, злодей, —
         как-никак, а старый слуга.
Но в один из дней пал на долю мне
         в крупной сделке изрядный куш,
И подумал я, если вся семья
         бога чтит, пусть хотя бы муж
Съездит в Бриндабон[10], помолиться он
         сможет Кришне и за жену.

Грех жены – мой грех, денег нет на всех,
         и не слать же ее одну!
Браслетами тонко звеня, вещи в узлы для меня
         собрала, как должно, жена
И, заплакав, сказала: «Горя видел ты мало,
         но с Кештой хлебнешь до дна!»
Я вскипел тогда: «Если в нем беда,
         пусть поедет хоть Ниборон!»
Собран весь багаж, подан поезд наш,
         и уже позади перрон.
Стоянка в Бурдване, и там лишь, не ране,
         с Кештой столкнулся я,
Хитер старикашка – он понял: мне тяжко
         и трубка пуста моя.
Кричал я полдня: «Когда от меня
         ты уйдешь хоть на два шага!
Уезжай назад!» – а в душе был рад —
         как-никак, а старый слуга.

Вот и цель – Шридхам, всех приезжих там
         грабят панды[11], крича о том,
Что приют дадут и к святым сведут.
         Мы, отбившись от них с трудом,
Славный дом нашли, дни за днями шли,
         я уже обжился вполне
И друзей завел, заявив, что, мол,
         жить приятно хочется мне.
Но к девушкам Браджа[12] я холоден стал,
         и Кришна меня волновать перестал,
         и стали цветы не нужны,
Исчезла граница ночи и дня, – оспа стрелой
               поразила меня
         и сказала: «Дни сочтены!»
Чуть свалился я, как мои друзья
         поразъехались кто куда,
И за брата брат умирать не рад,
         Кешта лишь не сбежал тогда.
В неродном краю кончить жизнь свою
         человеку трудней вдвойне.
Как отец родной, он ходил за мной, —
         умирать не давал он мне.
На Кешту гляжу, подойти прошу,
         мысль о нем и та дорога,
Он ни день, ни ночь не отходит прочь, —
         как-никак, а старый слуга.

«Ну, хозяин, как?» – говорит чудак
         и лекарство вливает в рот;
Мой лоб – что огонь: на лоб мой ладонь
         кладет он – не ест, не пьет.
«Будешь вновь здоров, под родимый кров
         к старой матери и жене,
Избежав беды, возвратишься ты», —
         он твердит неустанно мне.
Что ж, конец скрывать, я уж стал вставать,
         когда с Кештой стряслась беда.
Я вот ем и пью, и болезнь мою
         взял старик на себя тогда.
Он стонал три дня, звал в бреду меня, —
         так и принял последний час.
Есть грустить с чего; гнали мы его, —
         а теперь он ушел от нас.

Я в тоске, друзья, безутешен я, —
         чересчур уж судьба строга.
С чем идти домой? – Умер спутник мой, —
         как-никак, а старый слуга.