Александр Пэнн (Пэн) - Избранные стихи
сознанием слабости и сил —
и колебал свечу надежды,
и только чудом не гасил.
Пожары...
Спящих тел пожары...
Как из брандспойта, льется пот...
И водят вкруг огня кошмары
юродивый свой хоровод.
И голова трещит от боли,
раскалываясь меж глазниц,
чтоб вылетели из неволи
желанья стаей белых птиц.
Белеет пух, белеют перья,
а может, это наконец
белеет сквозь туман неверья
сестры склонившейся чепец.
4
Лизоль осточертел до рвоты.
Но мы вдыхаем и лежим,
как нам велит режим зевоты,
всепослушания режим.
Тут звучен голос боли властной,
а голос человека слаб,
тут кислород страдает астмой
и птица выжить не смогла б.
Тут сад в чахотке скоротечной
(исход болезни — дело дней) —
к нему из-за одышки вечной
восход приходит все поздней.
Листвы завершено круженье,
за днем сгнивает палый день,
и неподвижностью движенье
поглощено, как тенью тень.
О, здесь такая гниль и порча,
что луч, едва в окно упав,
обратно уползает в корчах,
как перешибленный удав.
Тут аппетит и так некрепок,
а рацион и вовсе скуп.
Неужто так целебны репа,
капуста и протертый суп?
О, тут, как жвачное, на травке
пасется кротко пациент
и ставит унцию поправки
превыше орденов и лент.
5
Тут все равны, тут все больные —
совсем особый вид людей...
Зачем внизу гремят шальные
шаги непрошеных гостей?
Хотят сочувствием упиться,
одобрить громко цвет лица.
(Так в голову самоубийцы
впивается кусок свинца!)
Шумят, галдят, теснясь в проходе,
и их никто не просветит,
что арестанту о свободе
болтать не позволяет стыд.
Цветы и этот хохот зычный,
как будто прямо из окон
под вечер на перрон столичный
их дачный выблевал вагон.
6
Тут удивительное снится:
слеза на молодой щеке,
и прядь волос или ресницы,
и отражение в реке.
Вопросы есть, но нет ответа,
есть грех, но никакой вины:
подобье странного сонета,
где строфы рифмы лишены.
Стремленье к встрече безвозвратной
и к имени тому, всегда
звучавшему как «вероятно»,
но только не как «нет» и «да».
Мне часто снится взгляд кошачий,
и тем обидней этот сон,
что он уже не больше значит,
чем отзвеневший перезвон.
Проснусь — не доведу ошибку
до безнадежного конца...
Сестра и слезы и улыбку
сотрет с помятого лица.
7
Забрезжил день, как столбик ртути,
а плох ли день или хорош
и легок или очень труден
не сразу, к счастью, разберешь.
Зажегся свет по всей больнице
и в утренний обход погнал
гусиной важной вереницей
дневной дежурный персонал.
Кому-то делают уколы,
хоть на рассвете все бодры,
но «легкий» ты или «тяжелый»,
не скроешь от ночной сестры.
Тяжелый хрип ночами страшен,
а ты дыхание уйми
и, не дыша, сиди на страже
с одиннадцати до семи.
Палата новый день встречает,
который водрузил очки,
и ход болезни изучает,
температурные скачки.
Латынь, с ее лукавством мудрым,
укажет на опасный крен...
Так входит в силу каждым утром
суровый график белых стен.
1936
Перевод Л. Тоома
ПЕСНЯ ИТОГОВ
Это грусть о тебе. Это повесть о том,
Как гранитная мука секлась пополам,
И, вконец измельчав, попрошайкою в дом
Позвонила, прошаркав бедой по полам.
Это время, рассыпавшись боем часов,
Загоняло бегущие дни в циферблат,
И, гремя, запирало слезу на засов,
И меняло дожди на огрызки тепла.
Это боль под ножом. Это лютый бульдог
Зажимал в челюстях перекушенный крик.
Это ярких пожаров остывший итог.
Это меченый туз предрешенной игры.
Это пепла ресницы в глазах папирос.
Это звезды в плену у земной суеты.
Это ужас, который себя перерос.
Это боль, и тоска, и покой.
Это — ты...
1941
Перевод автора
МИР В ОСАДЕ
(Поэма об измене и верности)
Правому реформистскому рабочему движению в Европе, которое своим предательством (до и после Мюнхенского соглашения) прямо и косвенно способствовало возникновению и упрочению национал-фашизма.
Словом жадным хочу рассказать я,
Словом высохшим, жаждущим хлеба,
Рассказать о потерянном брате.
Об утратившем землю и небо.
Верный — изредка, чаще — предатель.
Спотыкался и ползал он слепо,
И о нем, не достойном проклятья,
Словом высохшим, жаждущим хлеба,
Словом жадным хочу рассказать я.
1. Не о том...
Не о рыданиях матерей;
Не о том,
Как плачет ребенок, семью потеряв и дом,
Нет, совсем не о том.
Не о мольбах дочерей,
Чья поругана честь,
Чья оскверненная кровь текла,
Обагряя тела,
И, как буря, звала
Месть.
Не о том,
Как хрипел, умирая, ваш сын, —
Он погиб на моих глазах.
Я вижу поныне,
Как кровь его стынет,
Ваши лица я вижу в слезах.
Пулею перечеркнула смерть
Цветенье весны двадцатой,
И взор материнский от слез померк,
И горе согнуло
Отца.
А сыну вовеки не встать,
Кровь не польется вспять.
Да, мотив этой песни но нов,
И ритм нам давно знаком.
Стадо слез — под замок, на засов!
Что слеза! Она ни о чем, ни о ком.
Кто станет в беде уповать на слезу?
Кто смиреньем осилит беду?
Кто захочет, чтоб сердце, под стать колесу,
По арене катилось у всех на виду?
Кто воскликнет, кривляясь: «Мне так легко!»?
Пусть плачет нытик, пускай скулит!
Мы встаем безволию наперекор,
Мы не за слезы,
а за динамит!
...А посему
Не об этом разгневанный стих,
Спотыкающиеся, корявые строки.
Кто длину этих строк измерит,
О земля, на дорогах твоих?
Только б даль одолеть,
Отринуть все «ахи» и «охи»!
Вам охота жевать их, о поэты — слезливые ревы?
Вы чихаете? Будьте здоровы!
Вы впадаете в транс? Стерпим все. Не беда!
Но уж если скулить о свободе начнете
На парнасе своем,
В обывательском грязном болоте, —
Мы скажем: аминь! —
Зевнем
И скорей — кто куда.
Не о вас этот стих,
Не для вас он
Сыплет строфы
И смотрит в упор
За черту,
Где земля
Обжирается жертвенным мясом,
Где предательство брата,
Где страх,
Слепота
И позор.
За черту... за рубеж...
Где во мраке сгущенном
Просят воздуха легкие, хрипнут с мольбой,
Где подернуто небо коричнено-черным,
Где в петле задыхается цвет голубой.
Мудрецы на ходулях, хромые провидцы,
Вы одеты в закон, вы у мира в чести,
Но на собственный суд вы рискнете ль явиться,
Груз грехов своих тяжких на суд принести?!
После ночи осады рискнет ли подняться
На развалины стен крепостных дезертир,
Памятуя, что руки его — святотатцы,
Памятуя, что предал разрушенный мир?!
О поколенье не из лучших, —
Без совести и без хребта!
О класс обманутых, заблудших,
Чей легок сон, чья лень крепка!
Все двадцать лет от вето к вето
Ты полз и обращался вспять,
Мир призовет тебя к ответу,
Раз ты не смог атаковать.
Сквозь едкий дым, сквозь пламень рыжий,
Сквозь бой, берущий нас в кольцо,
Твое лицо поныне вижу,
Отступническое лицо.
Твой мир оппортунизма тонет,
Не стало веры на беду.
Где ты теперь? В каком притоне?
В Европе ты или в аду?
Москва отбила Хама свору,
Прикрыв собой судьбу мою.
А ты ступай к столбу позора!
Твое лицо я узнаю.
Ты стой и слушай, что скажу:
О тебе этот стих,
Тебя я сужу!..
2. О тебе...
Солнце,
брось луч нам на землю!
Синий,
прислушайся,
воздух!
Слушай, луна!
Что ты дремлешь
