Александр Пэнн (Пэн) - Избранные стихи
Чтоб залить потоком дремы
Буйной головы костер.
Запер двери ад наживы,
Ставни спят, заборов колья.
И фонарь мигнуть не хочет:
«Заходи, приятель, в дом...»
Усмехнется город криво:
«Прочь, исчадье алкоголя!
Над тобой гробница ночи —
Твой приют, забытый сном!..»
1931
Перевод А. Ревча
ЗЕМЛЯ ХАНААНСКАЯ[4]
(Из поэмы)
Ночь вычеркнула звезды.
Глух и одинок
Шакала терпкий вой под ливнем черно-бурым.
В каскады грузных туч, как восковой челнок,
Ныряет месяц, обгоняя бурю.
Вгрызаясь в хрупкий сон, встревоженная мышь
Снует по шалашу комочком неприметным.
В прогнившем фонаре шуршит луча камыш,
И ве-е-етер прогудной пронзен октавой медной.
Ты возвратилась вновь, осенняя пора!
Да здравствуют твои торжественные тучи,
Дарящие сердцам прохладные ветра
И влажную тоску твоих дождей летучих.
Удушливость песков напала на меня.
(О, дымная земля, гаси свои горнила!)
Я. очень рад тебе, рад, как рожденью дня.
Я жизнь свою волок из адского огня,
Как сука, что щенка в пожаре сохранила.
Когда я тень твою почую над тюрьмой,
Когда в мое окно дождя ударят руки,
Тебе навстречу рвусь, готов нести с тобой
Грома, как топоры, и радуги, как луки.
В лесах твоих дождей, как в древние поры,
Стволы дождя летят, как звонкие поленья.
Затачивай свои стальные топоры!
Да сгинут навсегда все стройные миры,
Да здравствует вовек природы исступленье!
Мне тесно быть в себе, а родина мала:
Восстали на мои студеные истоки
Всей Библии жара, всей Библии хула,
А на мои грехи — все древние пророки
Но, бунтовщик, о ней не позабыть тебе,
Она стоит, как тень, она велит упрямо,
Презрев твои уста, зовущие к борьбе,
И с губ твоих сорвав хваленье Валаама[5].
Коли ее ножом, стрелой сули ей смерть —
Недвижна и крепка, как адская обитель,
Обетованный край и проклятая твердь,
И в ненависти я не враг твой, а строитель!
Текут и дым и кровь! Избранница пустынь!
Иду — твой новый сын — из северных селений
Спеть песнь о красных снах, — иду, твой новый сын,
Нездешним, не твоим помазанный елеем.
Пусть ты еще глуха (внемли мне, о, внемли!),
Пусть голос мой тебе покуда ненавистен.
Свободу я пою народа и земли
И отвергаю мерзость низких истин!
* * *
Здесь тропы кличут мне: ступай!
Целуют топи лихорадкой.
И здесь обнажены сердца,
Как будто сабли перед схваткой.
И ты батрачишь от зари.
Печаль за радостью плетется.
Меж двух племен несу судьбу
Походкою канатоходца.
Не ты здесь провела черту
С девизом «разделяй и властвуй», —
Ты хочешь затянуть петлю
На горле нечисти клыкастой.
Затянется петля!
В тот миг
Свой приговор свершит над нами!
Измученная, плачешь ты
Над убиенными сынами.
Охрипла каждая тропа!
— Что натворила ты, Аврора!
И зависть братьев тяжела,
Черна геенна их раздора.
* * *
Из глины слеплена упрямая земля.
Твою я осень встретил на пороге.
И одиночество клонилось у дороги,
Где ветер дул, болтая и пыля.
Ты хороша и в дни дождей горючих,
Где блещет молнии набедренный кинжал.
На тронах месяцев твоих — ряды колючек,
Нацеленных для истязанья жал.
Избитый край, колючий, как репей!
Как сможет твой язык таинственный и новый
Ужиться с материнским говором степей
И с языком берез, морозов и дубровы?
Волною перемен разбита жизнь моя.
Я родиною звал совсем иную землю.
И до |тебя я встал со дна небытия,
Перо или резец с достоинством приемля.
Злопамятная, гордая! Мой стих
Наполнит кровью склеротические вены.
Тебе, земля, отдам последний дых, —
Моя душа не ведает измены.
Но благости я не смогу достичь,
Тебе моя суровость не по нраву.
Секи меня — я узнаю твой бич!
Ну что же, мой кулак работает на славу!..
* * *
Твои пути велят мне: стой!
Инстинкт велит клониться долу.
Но вы мне братья: ты простой
Сын Палестины, сын Сидона[6].
И пусть пути кричат мне стой,
Я не могу клониться долу.
Мы пели вместе по ночам
И на заре твой сон хранили.
Плечом к плечу по кирпичам
Мы складывали песнь о мире.
Мы пели вместе по ночам
И на заре твой сон хранили.
И кто вражду в нас растравил?
И братья мы не по крови ли —
Ты, Исаак, ты, Исмаил[7],
Что землю потом здесь поили?
И кто вражду в нас растравил?
И братья мы не по крови ли?
Нас голод мучил, ветер сек.
Но мы — в боренье неустанном.
Сошлися Запад и Восток
Здесь, в этом Негеве[8] песчаном.
Нас голод мучил, ветер сек,
Но мы в боренье неустанном.
Ты по строительным лесам
Взбегаешь, быстрая, живая.
Земля грядущего, я сам
Тебя отчизной называю.
Ты по строительным лесам
Взбегаешь, быстрая, живая.
Тебя провижу я в цвету,
В расцвете дружбы и богатства:
Осуществленную мечту —
Народов равенство и братство.
Тебя провижу я в цвету,
В расцвете дружбы и богатства.
* * *
В твою я бронзу, осень, колочу!
Исходит ветер песнью нелюдскою.
Ночь жаждет гибели, надобно палачу.
Ты придержи пока зарю рукою.
Я должен этой родине сказать,
Что если даже с нею не полажу,
Я буду также биться и дерзать
И должен за нее стоять на страже.
А если будет так, что слягу под
Одной из скал, совсем теряя силу,
Я памятник из камня всех свобод
Себе воздвигну над могилой.
И пусть запечатлеется навек
Начертанное коротко и строго:
«Жил в Ханаане тихий человек,
Однажды ночью поразивший бога,
За то что бог застлал ему дорогу».
1931
Перевод Д. Самойлова
ЧУЖОЙ
Я не пел «аллилуйя» и «Как хороши»[9],
Мои песни не лгут, не лукавят,
И пусть хором
Другие поэты в тиши
Твой навоз воспевают и славят.
Ты молитв у пустого все ждешь алтаря,
Но колючих стихов моих ношу,
Как терновый венец свой, рукой бунтаря
Я в лицо желтой родины брошу!
А когда бредовую горячность лица
Охладит тебе стих мой жестокий,
То припомнишь ты образ изгоя-певца,
Что парил в твоем небе высоко.
Вспомнишь, как он с голодной улыбкой без сил
По дорогам бродил, словно Каин,
Как лиловое пекло хамсина гасил
Красной влагою лоз у окраин.
Как пылал он и видел в кровавом вине
Отраженья волнений душевных
И на плешь головы твоей градом камней
Низвергал вдруг лавину слов гневных.
Невзлюбил он
Завалы глухой тишины
На долинах страны безотрадной,
Злое солнце,
Что тело земли с вышины
Не ласкало, а жгло беспощадно.
Да, ты вспомнишь поэта, пусть был он суров
И стихам его ты не внимала,
Но рычал его стих, как медвежий рев,
И рыдал, словно плач шакала.
На бесплодных песках не растет урожай,
Об отмщении ты не забудешь,
Но о нем, о мятежном, разграбленный край,
Зерна слов собирать долго будешь.
Уцелеет в пустыне, в пылающей мгле,
Лишь колючая песнь — укоризна
Чужака, — у него на отцовской земле,
Как корабль, затонула Отчизна!
1932
Перевод М. Зенкевича
СВЯТАЯ БЛУДНИЦА
(Иерусалимиада)
Жрец ночи зажег в небе звездный узор,
Луне приказал нам устроить свиданье.
Пришла ты, овеяна запахом гор,
Гляделки твои источали сиянье.
Твой взгляд похотливый я встретил в упор,
Сказал: «Я не тот, с кем разделишь желанье...»
Отринув, взметнула кресты, как персты,
В тоске растрясла животы минаретов:
«Что, отрок, стыдишься моей наготы?
Уходишь, блаженства со мной не отведав?
Взойдем на Цофим[10], я желаю, чтоб ты
Овеян был святостью божьей и светом!
Нет, под фонарем
Ты не встретишь любовь!
