Геннадий Айги - Творцы будущих знаков
Остается добавить, что непривычные типографические знаки, часто встречающиеся в предлагаемых стихах, означают длительные паузы.
Обложка единственной прижизненной книги Божидара «Бубен» (1914)
А теперь — предоставляем слово самому Божидару. Вот — блестящий фрагмент из его прозы, из вступления к книге «Распевочное единство»:
«Познавательная сноровка: единый снаряд познавания обращать во множество познавательных орудий, дабы так познать предмет во всех его мелочах, — лежит в природных свойствах человека и, если вообще всякая жизнь есть уже познавание, или собирание внечувственных добыч опыта, то все окружающее нас бытие, без конца дробящееся, ведет рядом огромные примеры той же сноровки <…> На деле мы всуществляем прообраз в любое из орудий, обращаем его так в образчик, к которому единством задачи действия сводим все иные; впрочем, для такого объединения необходимо бывает перекидывать наичудеснейшие мосты отправных точек.
Так действуя, мы якобы обедняем наш собор орудий, но — въявь: целостно многообразно обогащаем весь орудийный двиг. Тогда мы властны говорить о том, что не к постижению только идем мы, как будничные и досущие поискива-тели, но и не на ходулях учености, — легкими летчиками к познанию крылим мы — все единя для единого покрывала ВСЕВЕДЕНИЯ».
Пресс-Папье
Сквозь стекло куклятся
— Так не ты ли — землистый? —
Три — в плясе — паяца,
Листы
И
Травки || буклятся.
Куклы остёклившись,
— Дух паяцнувший в воздух —
Порывничают в высь,
Но стух
У
Кукл дух, поблёклившись.
Стеклянюсь (манекен)
— Пресс-папьиный спит клоун
Троичный, бабушкин —
Зову,
У
Всех прошу: «В земле — плен?»
В воздуха пресс-папье
— Паяцы льют слезины —
Впаян дух в пленение
И сны,
И
Жизнь: || бред на копье
Души
Прободённовоздетой
И
Остеклетой.
Студент спятил, он воображает, что сидит в стеклянной бутылке.
Э.Т.А. Гофман.Уличная
Скука кукует докучная
И гулкое эхо улица.
Туфельница турчанка тучная
Скучная куколка смуглится
«Не надо ли туфель барину?»
Но в шубу с шуткой || тулится
Цилиндр, глотая испарину.
Углится кровлями улица.
Улица, улица скучная:
Турка торгующая туфлями —
Кукушка смерти послушная,
Рушится, тушится углями.
Улыбаясь над горбатыми
Туркой и юрким барином,
Алыми ударь набатами
Дымным вздыбься маревом!
Вея неведомой мерностью,
Смертью дух мой обуглится
Вздымится верной верностью —
Избудутся будни и улица.
Солнцевой хоровод
Кружись, кружа мчись || мчительница
Земля, ты || четыревзглядная!
Веснолетняя, нарядная,
Смуглая || мучительница!
Осеньзимняя
Кубарь кубариком
Жарким || шариком
В тьме
Вей,
Полигимния,
Сме —
лей!
Ты солнь, солнь, || солнце — золото,
В пляс пойди по пусти трусистой,
Пусть стучит времени долото
Пусть планет поле прополото
Звездодейкой || || бусистой. —
Ты солнь, солнь
Звезды по́солонь,
Небосвод промолнь
Рдяным посохом —
Мчись, мчительница, || кружись,
Четыревзорная земля, —
Нарядная веснись, летнись,
Мучайся || Смугляна.
Разворот из книги Божидара «Бубен» (1914) со стихотворениями «Пляска воинов» и «Солнцевой хоровод»
Пляска воинов
Ропотных шпор приплясный лязг
В пляс танками крутит гумна
Бубны, трубы, смычный визг
Буйно, шумно
Бубны в пляс
Жарный шар в пожаре низк
Одежд зелень, желть, синь, краснь
В буйные, бурные пёстрья
Трубящий плясун, сосвиснь!
Вейте, сёстры,
Трубных баснь
Ярую, кружительную жизнь!
Парами, парами, парами
Ярини, в лад, влево щёлкотью,
Вправо шпорами, бряц || шпорами
Яричи мелкотью
Парами, парами
По под амбарами, по под заборами.
Григорию Петникову
В шуршании шатких листьев —
Ренаты шлейф || багреца || пламенного.
Коснись || костлявою кистью
Лба жалкой усталостью раненного.
Ах, жилки || жидкою кровью
Устали пульсировать прогнанною;
В глазах: || вслед || нездоровью
Ангел заклубит тенью огненною.
Тогда, || тогда, || Григорий, —
Мечта || взлетит лихорадочная —
И средь брокенских плоскогорий
Запляшет Сарраска || сказочная.
В небесах прозорных
В небесах || прозорных как во́лен я
С тобой, || ущербное сердце —
Утомился я, утомился от во́ленья
И ты на меня || не сердься
Видишь, видишь || своды || о́гляди
В нутренний сви́лись || крутень,
Холодно в моросящей мокряди,
Холодно || в туни буден.
Небесами моросящими выплачусь —
Сжалься, сердце, червонный витязь,
В чащи сильные || синевы влачусь,
Мысли клубчатые, рушьтесь || рвитесь!
Витязь мается алостью истязательной,
Рдяные в зенках зыбля розы,
Побагровевшими доспехами вскройся,
Брызни красной || сутью живительной
В крутоярые стремнины || затени
Затени, || затени губительной.
26. VII.1914
Василиск Гнедов (1890–1978)*
Пренебрежительное отношение к Василиску Гнедову до сих пор считается среди многих литературоведов чем-то «само собой разумеющимся». Не так давно «блеснул» этим и хлебниковед Н. Степанов («был такой поэт, как Василиск Гнедов, выступавший с „заумными стихами под стать Крученых“», — читаем в его книге «Велимир Хлебников», 1975).
Во-первых, «заумных» стихов у Василиска Гнедова нет, есть — словотворческие. Во-вторых, Гнедов был поэтом, очень ценимым Хлебниковым, — в поэме «Синие оковы» он говорит о «пророческом» даре Василиска.
К «всеславянскому» поэтическому слову стремился и Гнедов, при этом он часто пользовался «украинизмами», — я надеюсь, что читатель воспримет эти стихотворения без подробных объяснений, нельзя инстинктивно не поддаться, — как мне кажется, — неоднократным обаятельным моментам «словоновшества» поэта. (Позволю себе высказать здесь следующее: существует род стихов, которые, прежде всего, надо воспринимать, переживать — понимание в этом случае может наступить, как следующий этап).
Гнедов, наряду с И. Северянином, К. Олимповым, И. Игнатьевым и П. Широковым, входил в «Ассоциацию эгофутуристов», сформировавшуюся в конце 1911 года. Развитие его оригинального дарования шло быстрыми темпами, — уже в 1913 году Гнедов издал книжку «Смерть Искусству», отнюдь не являющуюся «эгофутуристической».
В этой книжке поэт выступает зачинателем «антиискусства» в европейской литературе (французские поэты, например, начали осознанно заговаривать об «антипоэзии» только в шестидесятых годах, — ровно через полвека после «антипоэтического» выпада Гнедова).
Однако и «смерти искусства» в поэзии можно добиться только путем неотменимого Слова.
В предлагаемых «15 поэмах» Гнедов демонстрирует, как подготавливается в них «отмена слова», — последняя «поэма» окажется просто листом белой бумаги, но и этот «простой лист» имеет свой смысл, — как некое произведение «конкретной поэзии».
(«Интересно, слышал ли о Гнедове Кейдж?» — сказал недавно один из моих друзей. Речь идет об американском композиторе Джоне Кейдже, родившемся за год до создания гнедовской «Поэмы Конца». Кейдж, уже в наше время, «сочинил» музыкальный опус «Молчание», полностью состоявший из тишины. Откуда, каким образом можно было узнать американскому композитору о «заживо погребенном» русском поэте Гнедове? А с «Поэмой Конца» Василиск выступал перед аудиторией: ее, по словам поэта Ивана Игнатьева, «он читал ритмо-движением. Рука чертила линии: направо слева и наоборот (второю уничтожалась первая, как плюс и минус результатят минус)».
