Омар Хайям - Другой Хайям

Хотя твой царский павильон
 безукоризненно лазоревого цвета,
и золотых цепей бесчисленные звенья
 поддерживают своды по краям,
знай, что бессмертный Виночерпий
 из своего бездонного котла творенья
вычерпывает тысячи Хайямов,
 подобно винным пузырькам.

Ни имени не помня, ни родства,
 мир этот будет еще долго длиться
после того, как мы уйдем отсюда,
 чтоб никогда уже не возвратиться.
Он нашего прихода не заметил,
 когда нас не было, не маялся он скукой,
так будет ли о расставанье сожалеть
 и мучиться безвременной разлукой?

Сей жизни караван уходит в неизвестность,
 следов его не сохранят пески.
Что зря оплакивать друзей
 и думать о грядущем, мой Саки?
Ты лучше радостный текущий миг лови —
 через мгновение его не станет.
Налей еще вина и чашу подними —
 пройдет и эта ночь, и в Лету канет.

Желая Тайное постичь,
 мой мальчик дорогой,
не отягчай взыскующего сердца
 заботою пустой.
Пусть ветер тучи планов гонит прочь,
 безудержно смеясь, —
 за этим призраком пустым
  не стоит гнаться.
У здешней жизни под арестом находясь,
 ты в этот краткий час
 начни игрою развлекаться!

Всего один лишь вздох
 неверие от веры отделяет,
другой наш вздох
 сомнения и ясность разделяет.
Превыше всех даров
 цени свое дыханье —
плод нашей сущности
 на дереве существованья.

Из сердца моего вдруг раздалась
  отчаянья мольба:
 – Я жажду вдохновенья,
к высокой мудрости стремлюсь,
 хочу учиться и хочу я пробужденья!
Вдохнул в себя я букву «А»,
 и сердце тихо прошептало:
– Достаточно и буквы «А»,
 иного я и не желало![19]

Луна – еще пока не существо.
 В глубоком обмороке превращений
она являет нам свое нутро:
 то явится животным, то растеньем.
Явленья форм не уничтожить, не избыть —
 обман небытия вовек не прекратится:
Луне ведь свойственно казаться, а не быть,
 и непрестанно чем-то становиться.

Скорей неси вина,
 чтобы унять на сердце жар
  невыносимо жгучий!
Мое существованье в этом мире
 течет подобно ртути капелькам летучим.
Восстань и укради у сна
 его сокровище – дар бденья,
и помни: пылкость юности не вечна.
 Она продлится, как слеза цветка, —
  одно мгновенье!

Живешь ты скрытно,
 ты всегда непроницаем.
Порой ты – лицедей,
 порой ты – просто сцена.
Ты никого на свой спектакль
 не пускаешь:
ты – зритель и актер,
 сам для себя играешь.

О, если б мог при жизни я узнать
 все тайны этой жизни скоротечной,
мне смерть раскрыла бы свои секреты —
 за гранью разума и за покровом вечным.
Но так как ничего я о себе не знаю здесь,
 по эту сторону покрова, —
что нового смогу узнать я там,
 когда в покров уткнусь я снова?

Доверчивые жертвы интеллекта,
 на логику наивно уповая,
вы умираете в горячих спорах,
 о бытии и смерти рассуждая.
Вам невдомек, что винная лоза
 в песке сухом не станет плодоносить.
Получше почву подыщите, о глупцы, —
 иначе не видать вам урожая!

Наш вечный разговор
 о Вечности таинственной идет.
Но в этот час веселья нас вино не подведет —
 и с ним, друзья, не будем даже спорить!
Пусть знания и практику нам не дано освоить,
 зато все тайны раскрывает опьяненье
по мере нашего к ним приближенья.

Обзаведусь я доброй чашей для вина
 и винным погребком укромным,
чтоб чаша щедрая всегда была полна.
 Отныне узы брачные
я с Разумом и Верой порываю,
 поскольку с дочерью лозы
в законный брак вступаю.

Как человек,
 в мирских науках искушенный,
постигший все премудрости существованья,
 к тому ж познавший путь
  позора и паденья, —
могу ль сравнить
  любое состоянье
с непревзойденным даром опьяненья?

Мои обманутые недруги
 меня философом зовут —
я кто угодно, только не философ!
 Свидетель Бог,
я от философов далек
 и всей их мудрости совсем не понимаю:
в печальном обиталище людском
 я даже самого себя не знаю.

Все секты, семьдесят и две[20],
 скорее позабудь,
питьем рассей печаль,
 лукавым беспокойным мыслям
 не дай себя надуть.
Прославь алхимию вина!
 Всего один глоток
 его багровой трансмутирующей сути
пока еще способен обезъядить
 мириады стрел тупой вражды
 и беспросветной жути.

Под стать моим друзьям,
 ценителям вина,
 себе я выпить позволяю,
И Он об этом знает,
 а много или мало пью —
 Щедрейший не считает.
Я знаю, что Он знает, что я пью,
 но пить себе не запрещаю,
иначе, Божье знанье опровергнув,
 я Господа в невежду превращаю.

Вы говорите мне не пить вина хмельного,
 иначе после смерти в День Суда
меня постигнет кара Всеблагого
 и униженье вечного стыда.
Так пусть же вспыхнут винные пары,
 когда всех бражников
  в огонь отправят скопом!
Затмит мое сиянье все миры,
 и Ваше Всё теперь, и Ваше Всё за гробом.

Через далекие равнины и луга я шел,
 ведомый духом странствия повсюду,
немало мест чудесных посетил
 и встретил на пути немало люда,
но никого так никогда и не нашел,
 кому удача улыбнулась хоть однажды
пройти повторно путь,
  который пройден был,
 или войти в одну и ту же реку дважды.

Еще до наступления времен,
 когда Он только стал весь космос создавать,
извечные Скрижали и Перо[21], и Небеса, и Ад
 я дерзко вознамерился познать.
Тогда сказал мне мой наставник дорогой,
 всем сердцем истину любя,
что Вечные Скрижали и Перо, и Небеса, и Ад
 смогу я отыскать внутри себя.

Мое истерзанное тело
 каркасом небу послужило,
а слез моих чистейшая река
 Джихуна[22] русло проложила;
моей страдающей душе
 горнилом служат адские мученья,
а рай – всего одной минутой наслажденья.

Унылый склеп,
 в котором пребываем мы в смятенье, —
не что иное, как волшебный балаган,
 где на экране пляшут тени.
Здесь лампой солнца освещает Бог
 идущее на сцене представленье:
безликие чужие силуэты
 разыгрывают лживые сюжеты.

Унылый склеп,
 в котором пребываем мы в смятенье, —
не что иное, как волшебный балаган,
 где происходит света представленье.
Для Бога солнце – как фонарь,
 а мир – экран для отраженья:
здесь свет и тень являют взору непрестанно
 проекции всех образов творенья[23].

Позволь тебе сказать без аллегорий:
 «мы – куклы Мастера, и ты, и я.
Мы громоздимся на столе существованья,
 где нами Он играет,
затем в коробку для игрушек
 нас побросают друг за дружкой
и спрячут в темноте небытия».