Омар Хайям - Другой Хайям

Не позволяй, чтобы абсурдные печали
 твой день чудесный отравляли,
и мрачных сожалений тучи
 твой небосвод собою затмевали.
Не отвергай любовных песен,
 и поцелуев жарких, и лугов медовых,
пока твои остывшие останки
 с давнишним прахом предков не смешали.

Одни ломают голову
 над сутью веры и доктрины,
вопрос сомнений и уверенности
 для других стоит.
Вдруг из тени выходит Проводник
 и молвит: «О кретины!
Ни в том, ни в этом путь не состоит».

Почти что все ушедшие до нас,
 мой дорогой Саки,
в пыли самодовольства спят,
 как раньше спали.
Бокал свой снова опрокинь
 и истине внемли:
«Все их слова лишь воздух сотрясали».

Коня молниеносной мысли[16] сумели оседлать
 лишь лучшие сыны людского рода!
Познанья сущности дано тебе желать,
 иного у судьбы и не проси:
в круговороте изумительного вихря,
 подобно карусели небосвода,
закружится твой восхищенный ум
 вокруг своей сияющей оси.

Однажды в детстве мы пытливыми умами
 словам учителя внимали
и все, чему нас вдохновенно он учил,
 с благоговением впитали.
Каков конец у нашей повести земной?
 Что с нами здесь случилось, в самом деле?
Сюда пришли мы как потоки вод
 и как порывы ветра улетели.

Когда покинул я свой мир,
 мир тайны сокровенной,
и взмыл, подобно соколу,
 в просторы необъятные вселенной,
никто из мудрых там меня не встретил,
 чтобы поведать истину, любя.
Тогда назад к себе я устремился,
 и тесными – все теми же – вратами
  пришел в себя.

Мозг человеческий не в состоянии
 решить вопрос извечный: «Почему?».
Пределов беспокойной мысли
 не превзойти хвастливому уму.
Сколь ни учись иль ни учи других,
 стремясь добиться пониманья,
твой интеллект упрется сам в себя,
 не приведут его старанья ни к чему.

Я в этот мир пришел в большом смятении,
 не понимая, как я мог тут очутиться,
но ничему не научила жизнь меня,
 могу лишь неустанно ей дивиться!
Мы неохотно покидаем этот свет,
 так и не вникнув в частные детали:
зачем сюда пришли, куда свой держим путь,
 зачем здесь простодушно пребывали?

Здесь оказаться выбор был не мой:
 судьба преследует меня
и, вопреки себе же,
 гонит с глаз долой.
Восстань, Саки!
 Полоску ткани повяжи на бедра
и все печали мира возлияньем смой.

Со всех небесных тайн
 покровы я решительно сорвал,
и перигей Луны, и апогей Сатурна[17]
 прилежно рассчитал,
узлы хитросплетений и обмана развязал,
 чтобы ничто не застилало взора.
Все одолел препятствия, но так и не познал
 судьбы непостижимого узора.

Секрет великий мы не можем разгадать,
 ни ты, ни я —
мистическая тайнопись Творца трудна
 и для тебя, и для меня.
За Божьим занавесом голоса
 о нас ведут беседу без конца,
когда ж поднимется полог,
 мы двое будем ли по-прежнему двумя?

Губами жадно к чаше я прильнул
 и после первого глотка спросил:
– Могу ли вымолить себе я старость,
 исполненную свежести и сил?
Прижав свои уста к моим,
 пробормотала чаша:
  – И просить не смей.
Уйдя однажды, ты назад не возвратишься,
 поэтому до дна меня испей.

Кувшин сей много тысяч лет назад
 печально исполнял любви напевы,
подобно мне, преследовал мечту,
 прекрасным обликом сраженный.
А эта ручка расписная была рукой юнца
 и грациозно обвивала шею девы,
которую так трепетно ласкал
  сосуд влюбленный.

Вчера на площади базарной
 я гончара лачугу посетил:
замес из вязкой, грубой глины
 безжалостно он мял и колотил.
Тут ухом внутренним я услыхал
  протяжный стон
 и шепот, доносящийся из бездны:
«Я некогда была тебе подобна,
 помягче обходись со мной, любезный…».

Гончарный круг отбрасывает тень
 и легким мраком мастерскую оттеняет.
Задумавшись, я наблюдаю гончара:
 с каким искусством он
  раствор приготовляет,
чтобы лепить кувшины и горшки
 из разных качеств замечательных людей —
из грубых пяток странствующих нищих,
 из нежных рук могучих королей.

Тогда я стал бродить в ряду гончарном,
 высматривая тонкие секреты:
здесь каждый мастер пробовал на глине
 свое искусство и семейные заветы,
но кое-кто из них никак узреть не мог,
 поскольку виденьем не обладал, —
слой праха отошедших предков
 гончарные круги незримо покрывал.

Одна лишь незначительная капля
 из кубка вечно пьяного Саки,
 пролитая как будто невзначай,
вмиг остужает жгучую печаль
 и дарит сердцу запредельный рай.
Да будет славен Тот, кто это чудо сотворил
 небрежным мановением руки
и снадобьем волшебным наши души исцелил
 от мук меланхолической тоски.

Повыше чашу подними!
 Держи ее как чашечку тюльпан
  на празднике Навруза[18].
И если время для тебя когда-нибудь найдет
 та, что луне подобна ликом,
глоток глубокий сделай триумфально
 и знай, поблажек Время не дает:
тебя оно внезапно с ног собьет
 без драматизма упреждающего крика!

Быть может, должен ты
  быть пьяным от любви —
 возрадуйся, Хайям!
Иль с милой сердцу ложе разделить —
 возрадуйся, Хайям!
Конец твой не затмит всемирного конца —
 возрадуйся, Хайям!
Вообрази, что ты уже ушел, —
 и улыбнись, Хайям.

Попыткам прошлого в тебе воскреснуть
 безжалостно давай отпор.
Не возмущайся тем, что рок тебе готовит,
 такие мысли – сущий вздор!
Приход наш и уход тебя пусть не заботят —
 о них подумай на досуге, невзначай,
а лучше пей вино из этой чаши
 и сути бытия на ветер не бросай.

Из необъятной кладовой вселенной
 наполнили один единый кубок
и поднесли всему людскому роду,
 чтоб каждый его выпил без остатка.
Когда наступит очередь твоя,
 не плачь и не печалься,
повыше кубок подними, прильни к его краям
 и пей до дна, до самого осадка.

Когда, однажды,
 сбросив тленные покровы,
  моя любимая душа,
ты станешь сутью обнаженной
 и воспаришь, свободою дыша,
  в бескрайние божественные сферы,
лицо твое покроется румянцем от стыда
 за то, что ты страдала и томилась
  в темнице мрачной плоти,
пока тюрьма сама не развалилась.

Скелет твой и земная плоть,
 что на него натянута, Хайям,
 подобны царскому шатру;
душа твоя – султан;
 твой лагерь боевой – все это время
 до «когда тебя не стало».
Слуга твой, называемый Судьбой,
 планирует поход твой на войну
и собирает твой шатер монарший,
 когда Твое величество снимается с привала.