Илья Сельвинский - Улялаевщина
Карга садилась на трупный кизяк
Из рога табачок с вязовою золкой
Понюхал истово уральский казак.
Натянул он верблюжьего пуха чапан,
Полушубок мерлуший, крытый китайкой.
Сак-сачий тулуп. Соленая нагайка,
От дурного глаза - сайгачий пант 1.
И пошел копытами в поход по пашне.
Бороды заиндевели. От самих пар.
Осели на берег. Насупротив мар 2
Занял Четыха, красный маташник.
У Четыхи шапка ~ соболья душа,
На плечах кафтан-ала бархата,
У того ли у Четыхи губы алые,
Губы алые, сапожки яловые.
Четыха - уральский казак-рыболовщик.
Он улавливал щук, кому шубы шьют,
Потрошил белуг-лаковые ножки,
Глушил осетра,
Что купецкого туза.
_____________________
1 Сайгачий пант - рога сайгака, дикого козла
2 М а р - холм.
Апосля того сказал:
Дуй, босота, на базар,
Сграбим лошадь карюю,
Накормим пролетарию.
А спымали Артемия Иваныча,
Комиссара правды пролетарскоей,
Цедили ему груди красносокие,
Пытали его точку поведения,
Все его составы поворачивали
В обчем и целом дивствительно.
А и вышел декрет Четыху казнить,
Смертию казнить - не помиловать.
Но Четыханька-от он догадлив был,
Он срезал свое ухо на лодочку,
Лоскуток живота пошел парусом,
А жилушки на канатики.
И пошел он заутра на шафот-на плаху,
Поклонился на четыре на стороны,
Взговорил постным голосом:
"Ой, вы гой есте, господа-товарищи,
Спросю я от вас об милости,
Об милости, о последнеей,
О последнеей что водицы испить,
Водицы испить ледяна ключа".
Поднесли разбойничку ковшик воды,
И плеснул Четыха об лодочку.
Где вода пошла - тута озеро,
А где лодочка - там корабль плыл.
А Четыха с кормы улыбается
"Не журитеся, не забуду вас,
Дожидайте как снеги тронутся".
И воротился буденницей.
Так и стояли. Эти и те.
Перепопыхиваясь винтовкой,
Когда Улялаев рекогносцировку
Выпустил на буранскую степь.
Ему не везло под Царицыным. Битва
Белых с красными. Всех частей.
Пришлось драпануть и опять меж рытвин
Конной армией сплясать степь.
Покуда залег. Набивались ободья,
Лошади ковались, и вышныривал мозг.
Вернулась разведка, доносит: свободен
На Чаган-реке металлический мост.
К вечеру воротился гончий:
Фронт большевиков и казачьих орд, .
Но в городе так, ерунда - гарнизончик,
Каких-нибудь пара-другая рот.
Так прекрасно. План испытан.
Выждать ночь, кавалерию вплавь;
Обоз, обмотав обода и копыта,
Прошепчет рысь меж боевых лав.
И в мохнатой темноте тронулся лазутчик,
За ним в одиночку конь загонял,
Но тут в мост, отдаряясь тучей,
Вдребезги медь бризантного огня.
Хищным залетом отзыв засвистал.
Обозы попятились. Скупалась кавалерия,
Но вылелеял мост анархистский стан
И базаром осел на подгорный берег.
Костры в снегу зачадили подкурой;
Говор киргиза, хохла, казака,
Меж возов на веревке, горя как закат,
Сушились жаркие лисьи шкуры.
Сеном и соломой завален грунт,
Жеребята заливались в дискант тонко,
Мозолями бодался бычок-игрун
Средь груды зимней антоновки.
Кто-то плясал под дудочку-дуй его!
Пауком по дырочкам ногти от хны
Как на зорь-зорь-зорь на зоре.
Как на?зорике - на зоре? На заре
Выходили в поле тии?хое
Жук-могильщик да с орлии?хою.
"Ты, орлиц-выдь-замуж за меня,
Ты, ор?лица, выди заму?ж за меня.
У меня ли у христьяа?нина
Будешь сыта да пи?танена".
Гоп-чук-чук-чук гопапа
Поп попыне поперек пупа попал.
А попиха осердии?лася
Да попенком разре?щи-ла-ся.
Вот стали они думать да гадать.
Поп с популей стали дума?ть да гадать,
Спозараныку да доо?ночй:
Кем ба быть тому по?пеночку.
Кем попеночку, да кем бы яму быть,
Порешили: комиссаром ему быть:
Не воюет, не бороо?нит чай
Айда-себе телефонничай!
Глухонемой верблюжий хныч
Растапливал басом буйвол.
Он был величественен - как дось
Воздух пел сазандаром, зурнами.
По небу хлопало и тащилось
Черное дырявое воронье знамя
Желтые, красные, зеленые, сизые
Чуйки, махновки, да так барахло'
Саркастические рожи рогатых киргизов
Свиные хари хохлов...
А из них там и тут подымав к верхам ствол
Черного висельника, где плакат:
"За комиссарство". "Смерть кулакам".
"За белогвардейщину". "За хамство".
И тут же у виселиц-чорт е што:
Граммофоны крутыми яйцами жирели
Лошадиный борщ и казацкий щтосс
А на лысине снега арена зрелищ;
Сановито дуясь пышится, кокочет
Золотосинечсрионный петух,
Пока подпущен на-лету
Рябоватый кочет.
Взял с карьера - прыгнул в бой.
Тот нырнул - он вперелет.
Пышноперое жабо,
Черный королек.
Нос к носу. Яйца щек.
Громких крыльев голоса.
Пиф! Перья. Пиф! еще1
Хвост ощипан, гол и сам.
Алый снег пушит-снежит,
Астма, брызги, звезды лап...
Пиф! перья - шпора - жиг1
Каюк, брат. Сдала.
'Этой славной битвой под костровый угар
Забрызгана брезентная палатка без пуха,
Где, тухлым грибком от мороза опухнув,
К кольцу привязанный трясся Гай.
Почему не убил его бандитский блат?
Как это оставили чекиста на свете
Бдтько, должно быть, и сам не ответит.
Кто его знает? Монаршая блажь...
Да еще безалаберщина. Анархисты
Не очень обожали судить да рядить.
Хочешь - айда в боевые ряды,
Не хочешь - шашьи свисты.
Тут как придется - не обессудь,
Смотря в каких они настроеньях.
Короче: был или не был суд,
Но как бы там ни было, Гай - пленник.
К нему иногда прибегала Анютка,
Прислуживающая Тате,
И громко шипела: "Барин, а? Ну-тко",
И просовывала женское платье.
Но обок - обшитый кошмой балаганчик
В плакатах, приказах, колонках цифр
Под черным знаменем боевых команчей:
Череп и скрещенные берцы.
Там атаман. С любовью поздней
У слоя краснопегих овечьих шкур
Он сидел на барабанчике в детской позе
Локти в колени, ладони в щеку.
А на овчинах, пахнувших мятой,
Видя какие-то дивные сны,
Глубоко спала усталая Тата
В синей полумаске от тени ресниц.
"Никого не впускать, кроме девушки Нелли,".
Наивно отдав часовому наказ
Она зарылась под медведя николаевской шинели
У жужжащего казанка.
Милое такое, в паутинке симпатии,
Личико, где от подушки наспан узор.
Над ковром подрагивала кисть ее платья
В гаме азиатских орд...
Стремянным ухом к губам приложился,
Слушает нежный поддув ноздрей
И от щекота хрящ неуклюже пружинился,
Губы сжигало, как на костре.
Высох язык. На губах роговица.
Ледок под коленками. Томящая печаль...
От сна у ней носик жирком лоснится,
И пахнет подмышками размокший чай.
И стал он какой-то густой и упористый.
Что там золото, слава, власть!
Вот оно счастье-и как оно просто:
Нежное дыханье, душистая влажность.
Вот оно счастье, захлеб этот, пыл, да,
Такое вот, что хочется тут же умереть...
На серой лошади вздыбился Дылда
Из-под бараньих морей.
3а ним на аркане мотались крестьяне.
Дылда докладывает: "Во. Спионаж.
Как пошли отстреливать - которые поранены,
А вбитых чичире - и все, гад, наши.
Тые вон - засыпалися тама в кукурузьи,
А этый цуцик винта в кусты".
Улялаев гыгыкал, держася за пузо
"Хай им чорт, байстрюкам. Отпустыть..."
Дылда изумился. Но его нэ касается.
Притянул повод, раскусил узлы.
И мрачно отъехал хмару излить
А те-то - тютю... через ямы, как зайцы.
Серга, ради шутки пугнув "Го-е-е",
Ухмыляясь, вернулся назад в балаганчик.
Тата во сне оплывала, как раньше.
Какая она вкусная, как много ее.
Кровожадарь влюбленный, притухший охальник,
Громоздко на цыпочках у пухлой кошмы
Снова присел послушать дыханье,
Будто в ракушке море шумит...
Крылья ноздрей. (Пересох, задохнулся.)
Крылья ноздрей, как глотки, сосут
(Опять озноб) парную росу.
(Опять по вискам перепрыгнули пульсы.)
Тихонько-осторожненько пуговку на лифе
Удивленно выкатилось спелое ядро.
И вдруг гривистой лапищи дрожь
Отшвырнула медведя на боченок с олифой.
Вот она: вся. Тут его начало
Из могучей варухи1 напружились вязы2:
Шелковые солнца золотистых чулок,
На статных ножках бабочки подвязок.
Молочно-голубой воздух панталон,
Где переливается лунная сорочка,
Где тело лучится... И взныл удалой
Тата, моя жаждочка, темная ночка...
Пальчики забегали по кучугурам плеч:
"Миленький, не надо, голубчик". Но в одури
Ржал, как "Ворон", ударом колен
Распахнув ее сытые сливочные бедра.
Разбойничьи торги Руси с Ордынью
Затонули в мутную жужжь - и вот,
