Вадим Гарднер - У Финского залива

Сквозь поле синих волн я вижу кругозор,
Где солнечных оков серебряные звенья,
Сверкая, движутся; блистательный узор
То разорвется вдруг, то снова и в мгновенье
Соединится в цепь… Качается простор.
Весь в искрах, он горит, как яркие каменья;
Тут вёсла рыбака алмазы загребают,
Там чистым золотом ветрила отливают.

Затишье на море… Колеса громовые
Катятся в облаках… Прислушалась земля.
В огнистой бахроме, как горы снеговые,
Белеет остров туч… вот вспыхнула змея
Лиловой молнии… отгулы грозовые.
Лес не шелохнется… И знойная струя
Внезапно вас обдаст, как будто из теплицы;
И вьются, каркая, пророческие птицы.

Прошли гроза и дождь, и море просветлело;
Торопятся стада веселых беляков;
Во мраке дальних туч сиянье заблестело…
О, краски нежные! О, гамма всех цветов!
Еще второй венец, и ярче засинела
Небесным индиго корона облаков;
В брильянтовых серьгах прибрежная листва,
Сквозь зелень свежую сияет синева.

Арестантские халаты,
С ними шашки наголо…
Небо серо, небо скучно,
Льются слезы на стекло.

Ветер воет, кружит листья
На панелях близ садов,
Кружит с пылью, кружит с сором
Серебро сухих листов.

Оголенные деревья
Гнутся, плачут и трещат;
Жалко им, что потеряли
Изумрудный свой наряд.

Так прекрасно было в весну,
После свежего дождя
Разливать благоуханье,
Даже старцев молодя.

Здесь шептались, признавались;
Билось сердце, била кровь;
Распускалися листочки,
Распускалася любовь.

Под кленами, под дубами
И под сенью тополей
Сребролистных, шелестящих
Сколько грезило людей!

А теперь навис угрюмо
Серый, влажный, мутный мрак.
День унылый, день тоскливый,
Как докучливый тик-так.

Смотри, вдоль тучи той засеребрились птицы;
Мерцает стая их, над озером летя.
Уж скоро журавлей отлетные станицы
Надолго уплывут в далекие края.

И стужа близится, и скука туч ненастных.
Над шляпками грибов желтеет лист берез;
Срывается иной. Рябина в бусах красных,
И Серпень косит вновь свой палевый овес.

Туча угрюмая, туча седая!
Чувства тоскливые, дума невластная;
Дрогнет ли в сердце струна золотая.
Песня раздастся ли вечно-прекрасная?

Осень со стонами, осень больная!
Клены окрасила бледность лиловая.
Лес шелестящий вокруг обнажая,
Золотом сыплется осень суровая.

Глубокий сон вокруг… Вот медный купол блещет…
Меж синих вспышек мглы все гуще снег валит,
И дальний колокол тревогою трепещет,
От вести сладостной спокойствие дрожит.

Евангелье земле — рождественский сочельник,
Мерцаешь тайной ты суровым декабрем;
В подставках крестовин мертвозеленый ельник;
Деревья в комнатах осыплют серебром.

Торжественно, тепло вокруг свечей зажженных,
И личики детей, как елочка, светлы;
А в окнах блеск огней, чудесно отраженных…
Светло! И взрослые, как дети, веселы.

Свой мир, свой собственный!.. Какое восхищенье!
В душе своя печаль и память о былом;
Приветы зелени… затишье… дуновенье…
Мелькание зарниц, и отдаленный гром.

Тревожно, и тепло, и душно пред грозою,
И ждешь, и воздух ждет, и все напряжено…
Взовьется молнья… гром ударит над водою…
И сердце упадет, огнем потрясено.

И у тебя, поэт, пред мигом озаренья
На сердце душный ад, но светел звук струны;
Возникнут облака, и грянет вдохновенье,
И мысли низойдут с незримой крутизны.

Я тих, как лес кругом, как воздух недвижимый;
Он даже слишком тих; не так, как пред грозой,
А по-осеннему, со сдержанной тоской,
Любезной северу, но мной невыносимой.

Я голосом своим нарушу тишину,
И не поддамся я природе онемелой;
И подниму меж мхов я волны песни смелой;
И струны возвратят мне красную весну.

Песни вечны, песни властны
Сердце сердца зажигать,
Если чувства бурно-страстны,
Если в них, как утро, ясны
Высь и Божья благодать.

Если слов живые звенья —
Отзвук радостной зари.
Если облак дерзновенья,
Если молнья исступленья
Собираются внутри.

О, тогда в забвеньи славном
Сердце мира ощути!
Тайну в явном,
В малом, в главном
Светлым взором охвати!

Дымных сумерек печали,
Нежной грусти тишина,
То, что чувства отгадали, —
Чем мечта покорена, —
То, что смутно и минутно,
Что отчалит, будто сны,
Держит властью странной страсти,
Веет вечностью волны;
Дышит зыбким переливом,
Блещет вспышками зари,
Нежит в творчестве игривом, —
Это знают знахари.

Поэт, не унывай! Он твой — огонь молений,
Твои они — мечты, и волны облаков,
И серп со звездами, и сладость вдохновений,
И девственный рассвет, и пурпур вечеров.

Твоя она — тоска по небесам небес.
Тебе ль не созерцать в святом уединеньи?
Тебе ль неведомо коленопреклоненье
Пред светлой тишиной мистических завес?

Я лишь в преддверии Святого
В смущеньи трепетном стою.
Ни к жертве сердце не готово,
Ни к неземному бытию.

Но мгла души уже невластна
Закрыть от взора Божий нимб;
Стремлюсь восторженно и страстно
На кафолический Олимп.

Я был из тех, кто в век Пирпонта
Державу трёстов презирал,
Кто не менял на церковь Конта
Свой всенебесный идеал.

Прости, Господь, мои дерзанья
И облеки в огонь и в свет,
Дабы во славу мирозданья
Вооружился твой поэт!

Много мгновений прошло, чудесных и сердце пленявших,
Много излилось любви, много живительных слез.

Время стремится, бежит к неведомой разуму дали. —
Вечно таинственный бег капель бессонной реки.

Часто так близок, мне мнится, предел совершенства и правды,
Мир голубой и светил яркая, дивная ткань.

Часто ночною порой, когда по небесному полю
Плавает месяц, и туч легкий проносится дым,

Блещет Медведицы ковш, и звезда полярная светит,
Думаю я о красе новых, неведомых дней.

Божие царство приидет, и будем мы снова, как дети,
Станем счастливее их, много отравы испив.

Опыта горький напиток никем напрасно не пьется,
Каждая мука в себе семя блаженства таит.

Жди! С высот, где крыльев стая
Веет в снежных облаках,
Речь раздастся грозовая,
Мощь родящая в сердцах.

Есть сокрытые до срока
Силы в высях вольных душ;
Челны — накрест волнам рока
К ясным граням тихих суш.

К новым странам львиной страстью
Встречный ветер обратим!
Верой, чудом, чистой властью
Бури норов укротим.

Нам, хоругвь из мук воздвигшим,
Мир без таинств глух и пуст.
Явны нам, тщету постигшим,
Крест и жажда скорбных Уст.