Михаил Дудин - Сто стихотворений

Траве расти, и женщинам рожать.
И соловьям свистеть рассветной ранью.
Пройдет вся жизнь моя, а я все буду ждать
Своих друзей, оставленных за гранью
Слепых огней и вечной тишины,
Откуда нет моим друзьям возврата.
Но наши души не разобщены, —
И мертвый брат живого кличет брата.
О, соловьиный щелк на утренней заре,
Свист пеночки в черемуховой дрожи!
Окопный дым — и вся земля в золе.
Два сердца. Две любви, как две росинки, схожи.
Нет, не тоска! Немая песнь души,
Живых и невозвратных связь живая.
На перекличку дружества спеши,
Моей души любовь сторожевая.
Я боль тревоги до конца несу,
Чтоб никогда и никакая сила
Июньскую тишайшую росу
В черемухе цветущей не спалила.

Ах, ласточек на утренней заре
Неугомонный щебет по карнизам!
На пепле жизни, на ее золе
Сирень бушует в оперенье сизом.

Мир неделим сегодня. Без дробей
Обходится и остается целым.
Душа моя становится добрей
У будущего мира под прицелом.

О память сердца, душу вороши,
Чтоб день грядущий не ушел из виду.
С тревогой переполненной души
Росою смой вчерашнюю обиду.

Ответь любовью на призыв любви.
И сердцем к сердцу помоги добраться.
И если я достоин, позови
На праздник человеческого братства.

У меня не смертельная рана!
Я еще доползу до огня.
Улыбается мальчик с экрана,
Бесподобно играя меня.

Добреду, опираясь о стену,
До палатки с кровавым крестом.
Зал внимательно смотрит на сцену,
В жизнь мою на ходу холостом.

Жизнь моя мельтешит и мелькает
И у смерти висит на краю.
Удивляюсь, откуда он знает
Обожженную душу мою.

Я совсем отвергаю досаду
И клопиный ее непокой.
А своею игрою награду
За меня перехватит другой.

С голубого экрана без грима
Он сойдет через десять минут.
И девчонки в бездумье игриво,
Спотыкаясь, за ним побегут.

Он пройдет, на меня не похожий,
Улыбаясь загадочно мне.
Дескать, шире дорогу, прохожий,
Отойди и постой в стороне.

Что ж, толкайся, но только не шибко.
Торопись, но спешить погоди.
Где-то есть в моей жизни ошибка,
Не споткнись о нее впереди.

И не хмурь недовольного взгляда,
Непокорный вихор теребя.
Не играй меня, мальчик, не надо!
Я и сам доиграю себя.

Лебединые юности трубы
В невозвратном поют далеке.

Не криви пересохшие губы,
О былом не гадай по руке.
И от глаз напряжением воли
Отгони невеселую тень.

Бесшабашно на Марсовом поле
Голубая бушует сирень.
Бушевала сирень. Бушевала
Даже смерти самой вопреки.
И стучали по плитам канала,
Спотыкаясь, твои каблуки.
Перемешанный с дымкой рассвета,
Поднимался сиреневый чад.

Каблуки из блокадного лета
Не по плитам — по сердцу стучат.
Две орбиты схлестнулись, и круто
Развернулись ракеты в рассвет.
Стала вечностью эта минута,
Ей ни смерти, ни времени нет.

Отпылили далекие марши.
Белой ночи рассеялся дым.
Я не стал ни моложе, ни старше.
Я остался все тем — молодым.

Я живу этим чудом рассвета,
И с восторгом в моей тишине
Из того невозвратного лета
Откликаются лебеди мне.

Я не был обнесен у жизни на пиру
Ни чашей мести и ни чашей чести.
Ты кончишься со мной иль я с тобой умру —
Не все ль равно: мы были в мире вместе.

Был белой ночи зыбкий облик тих.
Был только миг. И в этот миг мгновенный,
В миг озаренья, ради нас двоих
Часы остановились во вселенной.

Ты шла ко мне сквозь радость и печаль,
И горизонтам не было предела.
И за тобой в неведомую даль
С твоей душой моя душа летела.

Ах, Лебяжья канавка! По бережку,
По траве-мураве на весу
Я, в пригоршнях укрытую, бережно
Память — птицу-синицу — несу.

Ах, Лебяжья канавка! Не наши ли
Соловьи ликовали в ночи?
То, что было со мною, — не спрашивай.
То, что будет со мною, — молчи.

Ах, Лебяжья канавка! Под липами,
Над твоею над тонкой водой,
Мы пригубили счастья, да выпили,
Да запели душой молодой.

Ах, Лебяжья канавка! Из давности
Светлой страсти, кипевшей в бою,
Я несу тебе дань благодарности,
Ненасытную душу мою.

А мне Москва была мала.
Мне неуютно было.
Метель январская мела,
И всю Москву знобило.

Я шел куда глаза глядят.
Я брел один без цели.
Переметал Охотный ряд
Холодный хвост метели.

О чем я думал? Ни о чем.
О всем, что мне известно.
Плечо зимы с моим плечом
Соприкасалось тесно.

Наверно, все бывает вдруг.
И — вдруг, быстрее пули,
Твои глаза, как сам испуг,
В мои глаза взглянули.

И все. Какой-то малый миг,
Секунда-две, не боле.
Но я в глазах увидел крик
Сочувствующей боли.

И сразу там, на глубине
Моих раздумий где-то,
Опять, как показалось мне,
Зазеленело лето.

И жаворонок зазвенел,
Взлетев над клеверищем.
…Мы все в кругу обычных дел
Несбыточное ищем.

На нашей юности лежат
Напластованьем годы.
И нам от них не убежать,
Как от самой природы.

К нам нелегко ему лететь —
Все ощутимей козни.
Но продолжает где-то петь
Мой жаворонок поздний.

Был год сорок второй.
Меня шатало
От голода,
От горя,
От тоски.
Но шла весна —
Ей было горя мало
До этих бед.

Разбитый на куски,
Как рафинад сырой и ноздреватый,
Под голубой Литейного пролет,
Размеренно раскачивая латы,
Шел по Неве с Дороги жизни лед.

И где-то там,
Невы посередине,
Я увидал с Литейного моста
На медленно качающейся льдине
Отчетливо
Подобие креста.

А льдина подплывала,
За быками
Перед мостом замедлила разбег.
Крестообразно,
В стороны руками,
Был в эту льдину впаян человек.

Нет, не солдат, убитый под Дубровкой,
На окаянном Невском «пятачке»,
А мальчик,
По-мальчишески неловкий,
В ремесленном кургузом пиджачке.

Как он погиб на Ладоге,
Не знаю.
Был пулей сбит или замерз в метель.

…По всем морям,
Подтаявшая с краю,
Плывет его хрустальная постель.
Плывет под блеском всех ночных созвездий,
Как в колыбели,
На седой волне.

…Я видел мир.
Я полземли изъездил,
И время душу раскрывало мне.

Смеялись дети в Лондоне.
Плясали
В Антафагасте школьники.
А он
Все плыл и плыл в неведомые дали,
Как тихий стон
Сквозь материнский сон.

Землетрясенья встряхивали суши.
Вулканы притормаживали пыл.
Ревели бомбы.
И немели души.
А он в хрустальной колыбели плыл.

Моей душе покоя больше нету.
Всегда,
Везде,
Во сне и наяву,
Пока я жив,
Я с ним плыву по свету.
Сквозь память человечества плыву.