Михаил Дудин - Сто стихотворений

Он розов, он лилов, он фиолетов,
Метельчатый, высокий иван-чай.
…Не спрашивай, не жди моих ответов,
Моей глухой тоски не примечай.

Он пахнет медом, сенокосным зноем.
Войди в него, слегка пошевели —
И зашумят над иван-чаем роем
Встревоженные пчелы и шмели.

Кукушка закукует на опушке,
Надеждой вечной сердце веселя.
Здесь в капонирах били наши пушки,
Горели камни, плавилась земля.

Душа моя, в тоске не будь немою.
У памяти прощенья не моли!
Окопы зарастают над Невою —
Здесь полегли товарищи мои.

Давно истлели звезды из фанеры,
Осыпались могильные холмы.
Живые — мертвым, верные без меры,
Своею жизнью присягаем мы.

А жизнь летит? И ветерок, качая,
Сдувает вниз, к сплетенью корневищ,
Лиловые метели иван-чая,
Печального растенья пепелищ.

На тихих клумбах Трептов-парка
Могил в торжественном покое
Давно горят светло и ярко
Пионы, астры и левкои.

И за судьбу земли спокоен,
Ее простор обозревая,
Стоит под солнцем русский воин,
Ребенка к сердцу прижимая.

Он родом из Орла иль Вятки,
А вся земля его тревожит.
Его в России ждут солдатки,
А он с поста сойти не может.

На сыром ветру линяют флаги,
Низкие темнеют корпуса.
Я люблю вас, моря работяги,
Различаю ваши голоса,

Хриплую, скупую перекличку.
Наблюдаю деловую стать,
Старую рабочую привычку —
Никогда на месте не стоять.

Отдыхать вам некогда! Довольно
Дела в шторм и в голубиный штиль,
Это знают пристани Стокгольма,
Копенгаген, Генуя и Киль.

День и ночь бессменны ваши вахты.
И в портах стоящие вокруг
Белоручки лайнеры и яхты
Без усилий ваших — как без рук.

Вы мне однокашники и други,
Спутники поэзии моей,
Грубые от соли и натуги,
Добрые работники морей.

Я жизнь свою в деревне встретил,
Среди ее простых людей.
Но больше всех на белом свете
Любил мальчишкой лошадей.

Все дело в том, что в мире голом
Слепых страстей, обидных слез
Я не за мамкиным подолом,
А без семьи на свете рос.

Я не погиб в людской остуде,
Что зимней лютости лютей.
Меня в тепле согрели люди
Добрей крестьянских лошадей.

Я им до гроба благодарен
Всей жизнью на своем пути.
Я рос. Настало время, парень,
Солдатом в армию идти.

Как на коне рожденный вроде,
Крещен присягой боевой,
Я начал службу в конном взводе
Связным в разведке полковой.

И конь — огонь! Стоит — ни с места.
Или галопом — без удил.
Я Дульцинею, как невесту,
В полку на выводку водил.

Я отдавал ей хлеб и сахар,
Я был ей верного верней.
Сам командир стоял и ахал
И удивлялся перед ней.

Но трубы подняли тревогу,
Полночный обрывая сон.
На север, в дальнюю дорогу,
Ушел армейский эшелон.

А там, в сугробах цепенея,
Мороз скрипел, как паровоз,
И что поделать! Дульцинея
Ожеребилась в тот мороз.

Заржала скорбно, тонко-тонко
Под грохот пушек и мортир.
И мне: «Не мучай жеребенка…» —
Сказал, не глядя, командир.

Я жеребенка свел за пойму
Через бревенчатый настил.
И прямо полную обойму,
Как в свою душу, запустил.

Стучали зубы костью о кость.
Была в испарине спина.
Был первый бой. Была жестокость.
Тупая ночь души. Война.

Но в четкой памяти запали:
Мороз, заснеженный лесок
И жеребенок, что за палец
Тянул меня, как за сосок.

Дебаркадер да базар,
Яблоки моченые,
Деревянный тротуар,
Каблуки точеные.

Все черемухи в дыму
Над речными плесами.
Пароход на Кострому,
Чайки за колесами.

Много весен утекло
Полноводной Волгою.
Было грустно и светло
Той дорогой долгою.

Вечер мой который раз
Одиноко тянется.
Почему-то вспомнил вас,
И глаза туманятся.

Будто снова от реки,
Новые, с колодочки,
Простучали каблуки,
Лаковые лодочки.

Полуночный лес.
И теченье речное
Качает небес
Отраженье ночное.

На старом прогоне
Болотной тропою
Усталые кони
Идут к водопою,

И фыркают ноздри,
И волны — кругами,
Полночные звезды
Горят над лугами.

И звезды дробятся
На волнах, как блюдца,
И можно добраться
До них, дотянуться.

Здесь звезды ручные
И небо ручное,
Раздолье речное,
Костер и ночное.

Я над своей задумался судьбой:
И радости припомнил, и тревоги.
Судьба меня вела из боя в бой —
Другой, наверно, не было дороги.

Другой дороги не было и нет.
Ищи другую, как иголку в сене.
Ракетами разорванный рассвет,
И хлеб, и песня поровну со всеми.

Поземка сзади заметала кровь.
Вполнеба — сполох, и луны осколок.
Костры горели, и домашний кров
Был, как любовь, желанен и недолог.

Я был твоим. Я был самим собой.
Святое слово «родина» — с собою.
Ее судьба была моей судьбой,
Как хлеб и песня, как команда:
   «К бою!»

Воспоминанья прошлого пестры.
Но ярче перед новыми мостами
Горят, горят походные костры,
И мир согрет походными кострами.

Они для всех. Они недалеки.
Ценой моей тревоги и разлуки
Навстречу дню в ночи материки
Над океаном простирают руки.

Июль был жарок, как Сахара.
В жаре, без водного пайка,
Как бы в предчувствии пожара,
Желтела старая тайга.

И он возник. В глуши, проворный,
Пошел хозяйствовать огонь.
Клубился дым густой и черный,
Ползла удушливая вонь.

Лес задыхался в том угаре,
Охвачен огненной волной.
Но, как спасение, ударил
По лесу ливень проливной.

Единоборствуя с пожаром,
Хлестал, открытый и нагой.
Шипя, дымился белым паром
Под мокрым мохом перегной.

Огонь, казалось, стал покорней,
Но, распаляясь — месть за месть,
Он в рыжий торф ушел под корни,
Ушел и след сумел заместь.

И там пошла его работа,
Непоправимая беда.
И закоробилось болото,
Как на углях сковорода.

И сосны, вздрагивая редко,
Не в силах вынести жары,
Текли смолой, роняли ветки
И вылезали из коры.

Огонь не выбрался наружу,
Не заметался, как петух,
И сам себя не обнаружил,
Он сделал дело и потух.

В золу забился, в пепел стертый,
Кольцом свернулся и исчез.
Потом я видел этот мертвый,
Безрукий, прокаженный лес.

Ни птичьим свистом, ни трубою
Не оглашалась эта тишь.
…Какая почва под тобою?
Поосторожнее… Сгоришь!

Траве расти, и женщинам рожать.
И соловьям свистеть рассветной ранью.
Пройдет вся жизнь моя, а я все буду ждать
Своих друзей, оставленных за гранью
Слепых огней и вечной тишины,
Откуда нет моим друзьям возврата.
Но наши души не разобщены, —
И мертвый брат живого кличет брата.
О, соловьиный щелк на утренней заре,
Свист пеночки в черемуховой дрожи!
Окопный дым — и вся земля в золе.
Два сердца. Две любви, как две росинки, схожи.
Нет, не тоска! Немая песнь души,
Живых и невозвратных связь живая.
На перекличку дружества спеши,
Моей души любовь сторожевая.
Я боль тревоги до конца несу,
Чтоб никогда и никакая сила
Июньскую тишайшую росу
В черемухе цветущей не спалила.