Варлам Шаламов - Собрание сочинений. Том 3

Блестят стеклянные шары
Серебряной латынью,
Что сохранилась от поры,
Какой уж нет в помине.

И сумасбродный старичок,
Почти умалишенный,
Откинул ласково крючок
Дверей для приглашенных.

Он сердце вытащил свое,
Рукой раздвинул ребра,
Цедит целебное питье
Жестоким и недобрым.

Там литер — черный порошок
В пробирках и ретортах,
С родной мечтательной душой
Напополам растертый.

Вот это темное питье —
Состав от ностальгии.
Учили, как лечить ее,
Овидий и Вергилий.

А сколько протянулось рук
За тем волшебным средством,
Что вопреки суду наук
Нас возвращает в детство.

Аптекарь древний, подбери,
Такие дай пилюли,
Чтоб декабри и январи
Перевернуть в июли.

И чтобы, как чума, дотла
Зараза раболепства
Здесь уничтожена была
Старинным книжным средством.

И чтоб не видел белый свет
Бацилл липучей лести,
И чтоб свели следы на нет
Жестокости и мести…

Толпа народа у дверей,
Толпа в самой аптеке,
И среди тысячи людей
Не видно человека,

Кому бы не было нужды
До разноцветных банок,
Что, молча выстроясь в ряды,
Играют роль приманок.

Когда-то пленен я был сразу
Средь выдумок, бредней и врак
Трагическим гордым рассказом
О рыцарской смерти в горах.

И звуки Роландова рога
В недетской, ночной тишине
Сквозь лес показали дорогу
И Карлу, и, может быть, мне.

Пришел я в ущелья такие,
Круты, и скользки, и узки,
Где молча погибли лихие
Рыцарские полки.

Я видел разбитый не в битве,
О камень разломанный меч —
Свидетель забытых событий,
Что вызвались горы стеречь.

И эти стальные осколки
Глаза мне слепили не раз,
В горах не тускнеет нисколько
О горьком бессилье рассказ.

И рог поднимал я Роландов,
Изъеденный ржавчиной рог.
Но темы той грозной баллады
Я в рог повторить не мог.

Не то я трубить не умею,
Не то в своей робкой тоске
Запеть эту песню не смею
С заржавленным рогом в руке.

Шагай, веселый нищий,
Природный пешеход,
С кладбища на кладбище
Вперед. Всегда вперед!

Изрыт копытами песок,
Звенит забрал оправа,
И слабых защищает Бог
По рыцарскому праву.

А на балконе ты стоишь,
Девчонка в платье белом,
Лениво в сторону глядишь,
Как будто нет и дела

До свежей крови на песке,
До человечьих стонов.
И шарф, висящий на руке,
Спускается с балкона.

Разрублен мой толедский шлем,
Мое лицо открыто.
И, залит кровью, слеп и нем,
Валюсь я под копыта.

И давит грудь мое копье,
Проламывая латы.
И вижу я лицо твое,
Лицо жены солдата.

Как черный ястреб на снегу,
Нахмуренные брови
И синеву безмолвных губ,
Закушенных до крови.

И бледность вижу я твою,
Горящих глаз вниманье.
Шатаясь, на ноги встаю
И прихожу в сознанье.

Тяжел мой меч, и сталь крепка,
Дамасская работа.
И тяжела моя рука
Вчерашнего илота.

Холодным делается зной
Полуденного жара,
Остужен мертвой тишиной
Последнего удара.

Герольд садится на коня
Удар прославить меткий,
А ты не смотришь на меня
И шепчешься с соседкой.

Я кровь со лба сотру рукой,
Иду, бледнее мела,
И поднимаюсь на балкон —
Встаю пред платьем белым.

Ты шарф узорный разорвешь
И раны перевяжешь.
И взглянешь мне в глаза и все ж
Ни слова мне не скажешь.

Я бился для тебя одной,
И по старинной моде
Я назову тебя женой
При всем честном народе.

Квадратное небо и звезды без счета.
Давно бы на дно провалилось оно,
И лишь переплеты железных решеток
Его не пускают в окно.

Весь мир на цепи.
Он сюда не прорвется
К свободе, что жадно грызет сухари,
И ждет, пока ей в этом черном колодце
Назначат свиданье цари.

В этой стылой земле, в этой каменной яме
Я дыханье зимы сторожу.
Я лежу, как мертвец, неестественно прямо
И покоем своим дорожу.

Нависают серебряной тяжестью ветви,
И метелит метель на беду.
Я в глубоком снегу, в позабытом секрете.
И не смены, а смерти я жду.

Воспоминания свободы
Всегда тревожны и темны.
В них дышат ветры непогоды,
И душат их дурные сны.

Избавлен от душевной боли,
От гнета были сохранен
Кто не свободу знал, а волю
Еще с ребяческих времен.

Она дана любому в детстве,
Она теряется потом
В сыновних спорах о наследстве,
В угрозах местью и судом.

Я пил за счастье капитанов,
Я пил за выигравших бой.
Я пил за верность и обманы,
Я тост приветствовал любой.
Но для себя, еще не пьяный,
Я молча выпил за любовь.

Я молча пил за ожиданье
Людей, затерянных в лесах,
За безнадежные рыданья,
За веру только в чудеса!
За всемогущество страданья,
За снег, осевший в волосах.

Я молча пил за почтальонов,
Сопротивлявшихся пурге,
Огнем мороза опаленных,
Тонувших в ледяной шуге,
Таща для верных и влюбленных
Надежды в кожаном мешке.

Как стая птиц взлетят конверты,
Вытряхиваемые из мешка,
Перебираемые ветром,
Кричащие издалека,
Что мы не сироты на свете,
Что в мире есть еще тоска.

Нечеловеческие дозы
Таинственных сердечных средств
Полны поэзии и прозы,
А тем, кто может угореть,
Спасительны, как чистый воздух,
Рассеивающий бред.

Они не фраза и не поза,
Они наука мудрецам,
И их взволнованные слезы —
Вода живая мертвецам.
И пусть все это только грезы,
Мы верим грезам до конца.

Робинзоновой походкой
Обходя забытый дом,
Мы втроем нашли находку —
Одинокий рваный том.

Мы друзьями прежде были,
Согласились мы на том,
Что добычу рассудили
Соломоновым судом.

Предисловье на цигарки.
Первый счастлив был вполне
Неожиданным подарком,
Что приснится лишь во сне.

Из страничек послесловья
Карты выклеил второй.
Пусть на доброе здоровье
Занимается игрой.

Третья часть от книги этой —
Драгоценные куски,
Позабытого поэта
Вдохновенные стихи.

Я своей доволен частью
И премудрым горд судом…
Это было просто счастье —
Заглянуть в забытый дом.

Платочек, меченный тобою,
Сентиментальный твой платок
Украшен строчкой голубою,
Чтобы нежнее быть я мог.

Твоей рукой конвертом сложен,
И складки целы до сих пор,
Он на письмо твое похожий,
На откровенный разговор.

Я наложу платок на рану,
Остановлю батистом кровь.
И рану свежую затянет
Твоя целебная любовь.

Он бережет прикосновенья
Твоей любви, твоей руки.
Зовет меня на дерзновенья
И подвигает на стихи.