Николай Браун - Стихотворения

Пролетали журавли на север,
К северным болотистым озерам.
Длинным клином журавли летели
И кричали голосом протяжным.

А над ними плыли, отставая,
Облака и таяли в лазури.
Холоден еще апрельский ветер,
Но уж солнце крылья пригревает.

Впереди вожак, силен и зорок,
Ровным махом воздух рассекая,
Строй равняет и крылом могучим
Сдерживает натиск торопливых.

Так они летели. А под ними
Шли поля, селенья и дороги,
Шли леса в сквозной зеленой дымке,
Половодьем набухали реки.

И земли звучанье долетало:
Топоры стучали, ржали кони,
Петухи кричали, пели дети,
И перекликались паровозы.

И тянуло журавлей на север
Жаркое весеннее томленье
И заботы смутные о гнездах,
О птенцах крикливых, тонконогих.

Вдруг раздался звук внизу короткий:
Не пастух кнутом пеньковым щелкнул,
Не топор сорвался дровосека —
Злая пуля устремилась к небу.

Злая пуля злого человека
К журавлиной стае устремилась
И крыло тому, кто шел последним,
Острием свинцовым перебила.

И, внезапной болью обожженный,
Он глаза от ужаса расширил,
И взмахнул крылом, и покачнулся,
И оно, как мертвое, повисло.

И тогда в безумье, задыхаясь.
Он крылом здоровым резал воздух,
Но все выше уходило небо,
А земля навстречу подымалась.

И, ударив снизу жесткой глыбой,
Вздрогнула и вдруг остановилась.
И увидел он, как, строй нарушив,
Ходит стая в высоте кругами,

Кружит стая, брата окликает,
Окликает, кличет за собою.
Он ответил братьям слабым стоном
И рванулся, и упал на землю.

И когда опять он глянул в небо,
Он увидел: тем же строем ровным
Уходили сильные на север
И все звали, звали за собою.

Там озера в камышах и зори,
А ему теперь уж не увидеть,
Как по тем озерам ходит солнце,
Как дрожат в затонах звезды неба.

А ему не окликать подруги,
Не хранить от ястреба гнездовье,
Не летать за пищей по разводьям
И птенцов не обучать полету.

Но крылом своим, еще могучим,
Но дыханьем жадным и глубоким,
Всею кровью, что стучала в сердце,
Всею болью — он не верил в гибель!

Слишком громко север призывает,
Так, что шея тянется к полету
И в ушах посвистывает ветер!..
Пролетали журавли на север…

Все врозь: дома, дороги, руки…
Нет, даже рук не дотянуть!
Сквозь ночи долгие разлуки
Дожить до встречи как-нибудь!

Что встреча? Света приближенье,
Вдруг озаряющее мрак.
Что встреча? Горькое мгновенье,
Невозвратимое никак.

Пройдет — и вновь затихнут птицы,
И снова тучи скроют высь.
А навсегда не распроститься!
А до конца не разойтись!

И все гадаешь, все не знаешь —
Где ты идешь? Кого ты ждешь?
Кого улыбкой ты встречаешь?
Кому ты руку подаешь?

Когда б, как два крыла у птицы,
Сошлись бы наши два пути!
Мне над тобой бы так склониться,
Так сердцем к сердцу подойти,

Чтоб видел я тебя воочью
Сквозь самый дальний перегон,
Чтоб нам одной и той же ночью
Один и тот же снился сон!

Она меня манила с детских лет.
Зарей, бывало, затаив дыханье,
Я вслушивался в голос паровозный.
Он долетал загадочный, зовущий —
То в нем печаль неясная звучала,
То вырастала смутная тревога,
А то — призыв… Куда? В какие дали,
В какие земли, страны, города?
Я выходил в поля. С холма я видел,
Как вдалеке, над легкой синью леса,
Взлетал порой дымок белесоватый,
Клубился, плыл и таял в синеве.
Я так любил рассказы о дороге!
И все слова — чугунка, паровозы,
Вагоны, рельсы и названья станций —
Входили в игры, оживали в снах.
И вот она! Как близко, мне казалось.
Издалека маячит водокачка,
Как медленно мы приближались к ней!
И, наконец, тяжелый, полосатый
Передо мной шлагбаум вознесен.
И вот они — влекущие, стальные,
Манящие в неведомую даль,
Змеятся рельсы. Вот они — вагоны,
То бешено летящие, цветные,
То хмурые товарные составы,
Звонки, платформы, суета посадок,
Лязг буферов, колесный гул в полях,
И вот они — сигнальные ночные
Зеленые и красные огни!

Я помню дни: тянулись эшелоны
На горькую германскую войну.
Я помню тихий пыльный полустанок.
Стоял июль. Клонился день к закату,
Тянуло мирно с поля спелой рожью,
И заунывно перепел свистал.
Состав остановился. Брали воду.
Теплушек двери настежь отворив,
Гуторили солдаты, затихая.
И вдруг, задорно по ладам пройдясь,
Гармоника заплакала. Сначала
Откуда-то совсем издалека
Поплыли, робко вздрагивая, звуки —
Казалось, чья-то горькая душа
Сама с собой в раздумье говорила,
Как будто языка не находя.
Но вот лады окрепли и пошли,
Пошли, старинной песней разливаясь, —
Не в этих ли рожденные полях?
О чем они? О той ли тяжкой доле,
О силе той, в груди народа скрытой,
О воле той, о родине? Солдаты
Притихли вдруг, притих и полустанок,
Заслушался. И далеко в поля
Зарей рвалась, неслась, летела песня.
Но вот залязгал, заскрипел состав
И тронулся, а песня все звенела
И поплыла туда, во мглу, на запад.
На горькую германскую войну.

Как я запомнил год, когда, бушуя,
Потоком с фронта, прихватив оружье,
Штыков не примыкая, все уставы
Перечеркнув, рванулись по домам
Солдаты, поезда переполняя,
Гурьбой веселой разместясь на крышах,
На буферах скрипучих укрепясь,
И как опять росла и разливалась
На сто ладов совсем иная песня —
То легкая, привольная, со свистом,
То грозная, скликающая в бой.
И вновь пошли, загрохали составы
К иным боям, иные видя дали, —
Красногвардейцев первые отряды,
Красноармейцев первые полки.
Они пошли, чтоб отплатить сурово
За всю тоску отцов о вольной воле,
За всю печаль старинных рабских песен,
За черный труд, за горький хлеб земли.
А впереди — влекущие, стальные,
Манящие в неведомые дали,
Бежали рельсы. Не о тех ли далях
Мне в детстве пел таинственный, зовущий
В ночах гудок протяжный паровоза,
Не этих дней ли грозная тревога
Звучала в нем?
   Навек я полюбил
Гудки, вагоны, рельсы, полустанки,
Тревожную, неведомую даль!

Пастух кору надрезал у березы.
Склоняясь, тянет сладковатый сок.
За каплей капля падает в песок
Березы кровь прозрачная, как слезы.

А над землей — дыхание весны,
И все деревья с корня до листочков,
Едва раскрывшихся, напоены
Железной силой, рвущей створки почек.

Так ясен день! Так небосвод глубок!
Так журавли курлычут, пролетая!
И в этот миг березе невдомек,
Что, может быть, смертельна рана злая,

Что, может быть, от муки холодея,
Она увянет к будущей весне:
Иссохнет ствол, и ветви онемеют,
И помертвеют корни в глубине.

Но этот черный день еще далек,
И долго будет кровь еще струиться,
Над нею станут бабочки кружиться
И пчелы пить густой пахучий сок.

Покуда ж все, как прежде: зеленеет
Наряд ветвей, и зелень так свежа!
И пьет пастух. И на коре желтеет
Глубокий след пастушьего ножа.

Осенний лист упал на колею,
В сырую грязь, набрякшую дождями.
Все лето — в зной, в грозу — между ветвями
Оберегал он красоту свою.

Он зеленел и наливался влагой,
Мужал, темнел под солнечным лучом
И, непонятной одержим отвагой,
Вдруг сам, как солнце, заиграл огнем.

И не было ни боли, ни страданья,
Ни горечи в последней вспышке той.
Он и не знал, что это увяданье
Пылает в нем прощальной красотой.

Он будет смят проезжим колесом,
Его огонь померкнет в луже грязной,
А он лежит — недрогнувший,
   прекрасный,
С открытым перед гибелью лицом.