Мухаммед Физули - Лейли и Меджнун
Слова нанизывая - жемчуга,
Так тонкость мысли показал чеканной,
Изящество работы филигранной.
В стране арабов жил достойный муж,
Сиявший в стане благородных душ.
Всех превзошел он доблестных и честных
И был главою всех племен окрестных.
Его любили Басра и Багдад,
Любой араб служить ему был рад.
Но он душой отверг покоя бремя
И по пустыне странствовал все время,
И ставил, что ни день, в кочевье скор,
У нового источника шатер.
Среди отрадных этих путешествий
Он слышал отовсюду гул приветствий.
И мускусный[26] шатер любил народ,
Как ночь судьбы[27], что радость всем несет.
Пускай в степи песок и камень жалкий,
Но ступит шейх - и расцветут фиалки.
Когда тюльпанный цвет горел кругом,
Его шатер тюльпанным был клеймом[28].
Всего избыток у него великий,
И только нет наследника владыке.
Когда его погубит небосвод,
Кто от него наследство переймет?
Давно людей не стало бы на свете,
Не будь детей: дают бессмертье дети.
В потомстве существует человек,
Им поколенье держится и век.
Дитя - твоя душа. Ты умираешь
И в нем потомству имя оставляешь.
Счастливец тот, кто дожил до седин
И знает - у него достойный сын.
Который сан его не опозорит,
Который в славе с лучшими поспорит.
Но если счастье сын в вине нашел,
И если груб он, непокорен, зол,
Он от хулы спастись не будет властен,
Несчастна будет мать, отец несчастен.
Так вот: почтенный этот, славный шейх,
Любимый всеми, благонравный шейх,
Молил о сыне выси небосвода,
Желал он страстно продолженья рода,
Брал много юных луноликих жен, -
Был каждый сад обильно орошен.
Давал обеты. На святых могилах
Он побывал - немало посетил их . . .
И после многих жалоб и тревог
Высокий небосвод ему помог.
Открылись двери милости предвечной,
И внял господь мольбе его сердечной.
Зажглась свеча стремлений, и казна
Его деяний - жемчуга полна.
Резец судьбы во чреве постепенно
Чертил рисунок четкий, драгоценный.
На дереве желаний - сочный плод.
Раскрылась роза в цветнике щедрот.
Взошла Луна, когда настали сроки,
Залило Солнцем окаем далекий...
Обрадован отец, ликует мать!
Как любо им подарки раздавать!
Явился, благодатью озаренный,
Малютка, из небытия рожденный.
Он солнцу уподобился красой,
Сравнялся б даже он с самим Исой.
И вот, на белый свет едва лишь выйдя,
Он стал стенать, судьбу свою провидя.
Он с первых дней в грядущее проник -
И безотраден был младенца крик.
Он говорил, что бытие ужасно,
Для благородных лишь ничто прекрасно.
Кто в сеть существованья попадет,
Того лишь горе и злосчастье ждет.
Судьбу свою всем объявляя внятно,
Так осуждал он этот мир превратный:
"О мир коварный, полон ты невзгод,
И кто по доброй воле их снесет?
Но я готов твои делить страданья,
Я слаб, но не пугаюсь испытанья...
Где сколько б ни было тоски, смелей
Ее мне в сердце горестное лей.
Пусть полон горя я людского буду, -
Лишь меньше горя стало бы повсюду.
Пусть мне сужден раба скорбей удел,
Я им ни с кем меняться б не хотел.
Я об утехах жизни не мечтаю:
Я к бренности доверья не питаю.
Любовь! Я странником - беднягой стал,
В юдоли скорби я бродягой стал.
От горя избавления не знаю,
Пришел - и возвращения не знаю.
Будь снисходительна к моей мольбе -
Позволь навек покорным быть судьбе.
Здесь, на пиру[29], кровавые потоки,
И виночерпий здесь - палач жестокий.
Дай кубок мне с вином, чтоб дни мои
Я прожил в опьянение, в забытьи,
Чтоб свой забыл рассвет многострадальный,
Забыл времен круговорот печальный,
Чтоб мира я не видел существо
И кривизну не замечал его".
Кормилица склонилась над бедняжкой
И смыла кровь с него, вздыхая тяжко,
Его омыла горьких слез ручьем
И кровью напоила с молоком.
Он с ликованьем принят был родными,
Они младенцу дали Кейса имя.
Кормилица внимательна была,
Заботлива, старательна была,
А он все плакал в горе неизбывном,
Не рад ее заботам беспрерывным.
Движенье каждое и каждый стон
Показывали, как терзался он.
И кровью молоко ему казалось,
Казалось, туча стрел в него вонзалась.
Покой от обольщений он терял,
Но сердца оболыценьям не вверял . . .
Вот как-то раз, младенца развлекая,
Кормилица гуляла молодая.
Увидела красавица одна,
Что жизнь его мучения полна,
Взяла многострадального младенца
И уняла печального младенца.
Малютка сразу прекратил свой крик -
Доверчиво к ее груди приник.
Ей улыбался с ясными глазами,
Отпустит - заливался вновь слезами.
Поняв печального младенца нрав,
Младенцу дали пери для забав.
О матери с кормилицей нимало
Теперь его душа не тосковала.
Любовь в природе мальчика была, -
К возлюбленной она его влекла.
С рождения был Кейс с любовью дружен,
Затем ему был лик прекрасный нужен.
Когда младенец красотой пленен -
В нем, значит, лик любви запечатлен.
Все видели - несчастным мальчик станет
И от любви цвет дней его увянет.
Рассвет подобный землю озарит,
Поднявшись, солнце землю покорит.
Заботясь о младенце луноликом,
Кормилица, в старании великом,
Растила этот месяц молодой, -
И стал он полной, ясною луной.
А время постепенно, равномерно
Его вином любви поило верной...
Все больше разливался хмель в крови.
Давила все теснее цепь любви ...
Но дальше колесо времен вращалось,
Уж десять лет страдальцу исполнялось .
Отец, как требовал того адат,
Назначил обрезания обряд.
Со всей страны в одном собрал он месте
Людей почета, доблести и чести.
Он столько роздал всякого добра
И столько золота и серебра,
Что бедняки нужды не опасались,
Но разоренья богача боялись.
Отец для всех такой устроил пир,
Которого еще не видел мир,
И даже сам Джамшид во время оно
На этот пир воззрел бы благосклонно.
Закончили обряда строгий чин;
Настало время, чтоб учился сын.
И вот закончены приготовленья -
И мальчик в школу послан для ученья.
Основа основ несчастий и начало губительной страсти
В той школе девушки учились с ним,
И каждая лицом - что серафим.
Казалось, гурии в раю собрались,
А юноши с гилманами равнялись.
Коль девушки и юноши друзья,
К любви ведет их каждая стезя.
Коль девушка посмотрит шаловливо
И, улыбнувшись ласково-игрово,
На юношу вниманье обратит, -
Кто против оболыценья устоит?
Глаза одной прекрасней всех там были
Она и Кейс друг друга полюбили.
Ее увидев, совершенный ум
Растерянных собрать не мог бы дум.
Она тряхнет волнистыми кудрями -
И обовьет мучения цепями.
Прекрасен и бровей изгиб крутой,
Влюбленных поражал он красотой.
Колол копьем и взгляд лукаво-скрытный.
Лоб - океан, скорбей мятежных полн;
И волосы над ним мятежней волн.
Черней сурьмы пленительные очи,
Казалась родинка чернее ночи.
Ланиты были розовей румян,
Румяны перед ними - что шафран[30].
Глаза бы только на нее глядели,
Ее из виду потеряв, пустели.
В рубинах жемчуг[31] - словно капли рос
Меж лепестками ярко-красных роз.
Слова из уст текут сладкоречиво,
И мертвеца ей разбудить не диво.
Стан - что самшит. А подбородок? Он
И округлен и сладко раздвоен.
Небесной негой тело отливает:
