Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Луна высоко. Чертог мирозданья
В сиянья бледном светлы очертанья
Построек древних; и каждого зданья
Тяжелый очерк, как сон, повторен
Густой, на землю отброшенной тенью.
Со светом тени играют в саду.
И я, подобен ночному виденью,
В одежде белой бесшумно иду.

В далекий угол уснувшего сада
Ведет тропинка. Блеснула ограда
Из белых глыб, освещенных луной,
И я стою пред намеченной целью:
В стене я камень нажал потайной;
Он дрогнул тихо, и узкою щелью
Открыл глубокий и черный провал.
Слегка нагнувшись, вошел я и стал
Во тьме над спуском крутым к подземелью,
А камни входа беззвучно за мной
Опять сомкнулись стеною сплошной.

Зажег я факел. И в царстве подземном
Был странен отблеск земного огня,
Как в узах сущим — в их мрак тюремном
Несмелый проблеск далекого дня.

С трудом сходя по ступеням истертым,
Ступал я в мокрый безжизненный мох;
В лицо, как склепа разверстого вздох,
Дышала плесень дыханием спертым;
А там, где узкий змеился проход,
Звенели капли сочащихся вод.

Под влажным, низко нависнувшим сводом
Я шел неровным извилистым ходом,
Везде встречая промозглую муть.
Но вот шаги зазвучали по плитам,
И скоро вывел расширенный путь
Меня к пещере — к цветным сталактитам,
В укрытый в недрах земных и лишь нам,
Жрецам верховным, доверенный храм.

Гигантский купол над тихой пещерой
Легко и стройно царил полусферой,
Как темно-синий ночной небосклон;
Под ним, в кругу самозданных колонн.
Из недр двухструйный источник пещерный
Фонтаном бил чрез расщелину скал.
И двух потоков напев равномерный
Как смерть баюкал, как жизнь пробуждал.
Ключи раздельно стекали в цистерны,
В цистерны-чаши: в одну, как в потир.
Вода Живая, синей, чем сапфир.
Струилась звучно, как песня благая;
В другую, точно в могильный сосуд,
С печальным звоном по камню сбегая,
Вливался Мертвой Воды изумруд.

Вокруг цистерн, меж колонн — саркофаги;
И в них, нетленно-немые жильцы.
Казалось, спали великие маги.
Мои предтечи — Ацтлана жрецы.
Не слыша хода веков быстротечных,
В базальте черном открытых гробниц
Дремали старцы в бинтах плащаниц,
Храня под тенью тиар трехвенечных
Блаженный отсвет всех таинств предвечных
В чертах застывших, но радостных лиц.

Теперь, томимый сомнением жутким,
Пришел я, младший, в их вещий синклит
И вновь, как встарь ученик-неофит,
Поведал просто наставникам чутким
Всё то, чем сердце горит и болит.
Свои печали о жалком паденьи
Людского рода в пучину страстей,
Свой страх неясный за царских детей,
Со светлой тайной в двойном их рожденьи
И с темной тайной любви их земной, —
Я все открыл им в молитве одной.
Отрадно стало. От скорби раздумий
Ушел я в мир созерцанья и вслух
Запел пред сонмом внимающих мумий
Псалом, целебно врачующий дух:

В речи нашей есть таинственный
И поистине единственный
Дивный Звук — всех звуков Мать!
Все, что выражено, сказано,
Всё с его природой связано,
Бытием ему обязано,
Может только в нем звучать.

И всё то, что нам не явлено,
Здесь без отклика оставлено,
Плотью Слова не оправлено, —
Всё уже таится в нем:
Всё в нем кончено и начато,
И горит — предвечно зачато —
Жизни будущей огнем.

В звуке этом — Космоса основа,
Суть миров и жизни вечный дух:
В нем, в Одном, всю тайну Трех и Двух,
Как скрижаль, таит строенье Слова.

Если цель — познанье Божества,
То один и два в трезубце звука, —
Как трех струн тугая тетива
С двух концов в одном изгибе лука,
А душа — пернатая стрела.
Повторенный вновь, опять и снова,
Ввысь уносит зов певучий Слова:
Всех молитв в нем древняя хвала,
В нем всех гимнов пламень величальный,
Весь Завет святых и строгих дум,
В нем — Он Сам, Бессмертный, Безначальный,
Три в Одном, Кого зовут АУМ.

В слове едином — три буквы, два слога:
Образ Триады, звучащий триптих.
Напечатлейте на душах своих
Звук, словно Лик Триединого Бога!
Сердце пылает, безмолвствует ум, —
Истинно, истинно, это — АУМ!

Звук тот Самим Божеством своеручно
Вписан в творенья, как Имя Творца,
Чтоб триединство святого Лица
Нам, как глашатай, вещал он трехзвучно.
И да молчит человеческий ум,
Ибо, воистину, это — АУМ!

В нем отражен, возвещен и прославлен
Тот, Кто в движении всего — недвижим;
В нем Непостижный душе постижим,
В нем Непроявленный сердцу проявлен…
И да молчит человеческий ум,
Ибо, воистину, это — АУМ!

В потустороннем вне времени Сущий,
Здесь Он — и время, и все времена;
В слитности бдения, грезы и сна,
Он — Настоящий, Прошедший, Грядущий…
И да молчит человеческий ум,
Ибо, воистину, это — АУМ!

Житница Он живоносного корма,
Вечный источник живого питья,
Светоч извне и внутри бытия,
Дух и материя, имя и форма.
И да молчит человеческий ум,
Ибо, воистину, это — АУМ!

Как в серебристую ткань паутины
Творчески нить источает паук,
Так Триединый Зиждительный Звук
В пряжу творенья вплетает Единый…
И да молчит человеческий ум,
Ибо, воистину, это — АУМ!

Всюду, во всем Он в мирах неисчетных;
Всё от Него, как огонь от огня;
Сам же, как пламень, единство храня,
Чужд Он ущерба от искр быстролетных.
И да молчит человеческий ум,
Ибо, воистину, это — АУМ!

Птицей нисходит Он, лебедем белым:
С Ним улетев, переходит мечта
Грань, где Душа Мировая слита
Видимым Целым с Невидимым Целым…
Может ли это постигнуть наш ум?!
Истинно, истинно, это — АУМ!

Добрый же путь нам при странствии новом,
Путь по Ту Сторону, к Свету сквозь Тьму,
К лону блаженства с Божественным Словом:
Слава Ему! Поклоненье Ему!
Мир Его — миру, и всем, и всему.

Молчит пещера при факеле дымном;
Внимают старцы в холодных гробах,
И тихо брезжат, будимые гимном,
Улыбки счастья на мертвых губах.

Я словно таю с волной звуковою;
Наплыв забвенья отраден челу.
Тройное Слово двойной тетивою
Метнуло душу мою, как стрелу,
И метко ранил Единую Цель я:
Постиг, и близко восшел к Божеству.
Ни жизнь… ни смерть… Это — сон наяву…
Вдруг светом вспыхнул весь свод подземелья —
Пугливо мрак побежал по низам,
Дыханьем жизни повеял бизам,
И раньше взору незримая келья
В стене пещеры открылась глазам.

Подняв свой светоч и стоя у входа,
Взглянул я внутрь. Вековых паутин,
Густых и серых, лохмотья со свода
Свисали дико, как пряди седин.

Покрыла пыль беспощадная слоем
Престола глыбу; ползучая ржа
Изъела утварь. И мертвым застоем
Дышала келья. Вошел я, держа
Высоко факел. И в трепете слабом
Его огня, мне навстречу взглянул
Из мрака кто-то, с недвижным осклабом
Сведенных жалкой улыбкою скул:

Костяк бездушный сухого скелета
Лежал во прахе, поверженный ниц,
И череп, страшный при отблесках света,
Глядел кругами зиявших глазниц.

Кто он, затворник? Кто путь запрещенный
В подземный храм к усыпальнице знал
И в тесной келье, в расщелине скал,
Кончину встретил? Какой посвященный,
Забытый всеми во мраке времен,
Вблизи гробниц погребенья лишен?

«Не ты ли это, пророк, чьи реченья,
Как угли, сердце восторгом мне жгли?
Не ты ль, исполнив обет отреченья,
Укрыл в утробе родимой земли
Бессмертья тайну, чтоб в дни заточенья
Изжить в безмолвном и темном гробу
Священный страх и сомнений борьбу?

И здесь, где годы в молчаньи провел ты
Один с Виденьем Великим твоим,
Не жив ли, — вечен, как мысль, хоть незрим, —
Тот Дивный Образ? Мне череп твой желтый
Грозит ли, молча, всё так же тая
Слова Завета — ключи бытия?
Иль, рад пришельцу, ты хочешь беззвучно
Шепнуть о том, что, как раньше, теперь
И в самой смерти с тобой неразлучно?..
Так дай же знак мне и тайну доверь!»

Склонясь к скелету, я благоговейно
Главы коснулся. И факела свет
Упал на скрытый в пыли амулет,
Чуть-чуть блеснувший цепочкою шейной.

Я поднял древний святой талисман;
Взглянул… и вздрогнул… и выпрямил стан
Разгадку тайны пещера дала мне!

Обточен камень — овалом яйца,
Как символ жизни. Рисунок на камне
И надпись гимн мастерского резца.

Очерчен тонким и смелым наброском,
Бесстрастно-светлый и радостный Бог
Сидит, прекрасный, на лотосе плоском,
Со сгибом накрест подогнутых ног.

Вкруг торса Бога бессчетные руки
Лежат сияньем, как Солнца лучи,
И держат руки — возмездия луки,
И держат руки — победы мечи.
Двоясь, троясь, умножаются лики
В Едином Лике Владыки владык,
И негу грезы, как отсвет великий,
Хранит срединный восторженный Лик.

Пред этим Ликом, как будто в приливе
Томлений пылких и жгучих услад,
Вновь Лик, но женский, откинут назад;
И в нем, как в странно двоящемся диве,
Опять сияет всё то же Лицо.
А рук сплетенных двойное кольцо
Свое же тело сжимает в порыве
Той мощной страсти, когда, как звено
В цепи бессмертья, два тела — одно.

Могучий, яркий и необычайный
Священный Образ безо бразной Тайны!
И к ней всесильно я был приобщен,
Едва, при вспышках дрожащего света,
Прочел по краю яйца-амулета
Завет великий в насечке письмен:

«Когда дерзнете вы, Божие чада,
Стыда одежды во прах растоптать,
Как осень топчет ковер листопада;
Когда не плоть и не женщина-мать
Даруют вашим младенцам рожденье;
Когда спаяет двоих единенье,
И двое будут одно, как в зерне,
Как в круге, слитом из двух полукружий;
Когда всё станет внутри, как извне,
Одним и тем же внутри и снаружи;
Когда, ни женским, ни мужеским став,
Мужское с женским сольется бесследно, —
Тогда лишь Жизнь воссияет победно
И Смерть лишится насильственных прав».