Дмитрий Бак - Сто поэтов начала столетия
Ни малейшей сентиментальности, сусальности, идилличности нет в стихах Ковальджи, когда речь всерьез заходит о поэзии. Здесь присутствие гамбургского счета корректирует обратный отсчет старческого помолодения, никакие компромиссы невозможны:
Поэты, поэтессы –
Гламур, деликатесы…
Фуфло и ширпотреб…
Большая редкость – хлеб.
Дело даже не в оскудении поэзии, но в исчерпании потребности в ней, это особенно невыносимо в нынешнем мире:
погибали поэты,
вымирают теперь читатели
И тут уже – в сторону все иронические попытки остаться вне логики развития жизни, выскочить из потока времени. Невозможность поэтического слова все более вступает в права не по причине личного творческого бессилия, но по совокупности причин и обстоятельств. Современное Ватерлоо поэтического слова переживается не в трагических интонациях классических рассуждений о приходе железного века и уходе последнего. Дело, как говаривал один поэт, в мировом законе, который невозможно одолеть, но которому и покориться нельзя, недопустимо, греховно. Итак, до последнего слова хранить очаг поэзии, воевать за нее не на ристалищах модернизаций и экспериментов, но на территории своего, конкретного и персонального усилия. Так считал и продолжает считать поэт Кирилл Ковальджи.
Наступила пора невозможности слов,
обустроившихся в словаре.
Воздух ртом от удара ветров
я хватаю теперь на холодной заре.
Как подумаешь – мог я быть скрипачом,
мог, да вот – помешала война.
Я отдался словам – а они ни при чем
там, где в силе смычок и струна!
Ты бы понял, она бы меня поняла,
может быть, и себя б я постиг…
А словами нельзя – такие дела.
А молчанье без слов – это крик!
голоса // Арион. 2002. № 1.
Смена светотени // Новый мир. 2003. № 9.
Тебе. До востребования. М.: Когелет, 2003. 255 с.
На близком Востоке // Континент. 2004. № 122.
голоса //Арион. 2005. № 1.
Окончательный вариант // Новый мир. 2005. № 8.
Зёрна. М.: Авваллон, 2005.
Поэзия // День и ночь. 2006. № 1–2.
Пять стихотворений // Зарубежные записки. 2006. № 6.
Пока люблю, вся мудрость в настоящем… // Дружба народов. 2006. № 9.
Из чрева дней // Дети Ра. 2006. № 12.
Новые «Зерна» и другие стихи // Интерпоэзия. 2007. № 1.
Избранная лирика. М.: Время, 2007. 496 с., ил. (Поэтическая библиотека).
[Стихотворение] // Арион. 2008. № 1.
Капли на донышке // Новый мир. 2009. № 1.
Из дневника моего приятеля // Дети Ра. 2009. № 12 (62).
[Стихотворение] // Арион. 2010. № 1.
Палитра // Дружба народов. 2010. № 3.
Из стихотворений пятидесятых годов прошлого века // Дети Ра. 2010. № 4 (66).
Пора невозможности слов // Новый мир. 2010. № 8.
Два сонета // Дети Ра. 2010. № 11 (73).
В сердцевине // День и ночь. 2011. № 6.
Стихотворения // Новый берег. 2011. № 31.
листки // Арион. 2012. № 3.
Дополнительный взнос. М.: Вест-Консалтинг, 2012.
Как я жил? // Дети Ра. 2013. № 3 (101).
Из новых стихотворений // Дети Ра. 2013. № 6 (104).
Как впервые // Зинзивер. 2013. № 6 (50).
Стихи в темноте // Новый мир. 2013. № 7.
Стихи из студенческих тетрадей // Дети Ра. 2013. № 10 (108).
Моя мозаика, или По следам кентавра. М.: Союз писателей Москвы, 2013. 474 с.
[Стихи] // Крещатик. 2014. № 1 (63).
Посреди океана // Дети Ра. 2014. № 2 (112).
Сонеты. М.: Союз писателей Москвы, 2014. 42 с. (Библиотечка поэзии Союза писателей Москвы).
Леонид Костюков
или
«…никогда не спрашивай меня о моей работе…»
Поэзия Костюкова не особенно видна и заметна вовсе не потому, что он пишет (во всяком случае – публикует) рифмованные тексты довольно редко – нам случалось уже рассуждать о поэтах, которые немногословны, но многозначительны (Гронас, Тонконогов, Дашевский…). Здесь случай иной – один из примеров запоздалого, почти демонстративного «непрофессионализма», высокого «любительства». Не только стихи, но и прозу Костюков многие годы пишет и печатает исподволь, мимоходом, как бывало в те времена, когда публиковаться чаще напрасно было и надеяться. Позиция Костюкова-поэта неотделима от его «творческого поведения» как ценителя литературы, тонкого эссеиста. Он не только разбирается в литературе, но и может научить этому других, а главное, ее попросту, прошу прощения, любит. «Профессионалу» в этом порою признаваться неловко, как мастеру-кондитеру – в пристрастии к сладкому. Костюков-профессионал роняет свои признания как бы неохотно, но уверенно:
никогда не спрашивай меня о моей работе
никогда не спрашивай меня о моей работе
хорошо – в первый и в последний раз
ты можешь спросить меня о моей работе ‹…›
прольется много дурной крови
лучше не светиться возле струи
никогда не объединяйся ни с кем кроме
кроме своей семьи
(«Крестный отец»)
Его стихотворные «реплики» разрозненны, не выстраиваются в единую развернутую «фразу», зачастую противоречат друг другу стилистически и даже идеологически. Присутствие Леонида Костюкова в поэзии нарочито пунктирно, содержит лакуны, пропущенные логические звенья развития, не поддается какой бы то ни было попытке анализа «эволюции творчества». «Пишу – когда и как желаю, не опасаясь анахронизмов, без оглядки на то, что уже сказано ранее, мною и другими». Вот так:
В суете простых скоротечных дел
я случайно куртку его надел
и пошел в ларек покупать муку
по размытой глине и по песку.
Дождь с утра грозился – и вот пошел.
Я в кармане куртки его нашел
шапку из материи плащевой,
по краю прошитую бечевой.
Он сложил ее, как бы я не смог, –
я бы просто смял, закатал в комок,
обронил в лесу, позабыл, уйдя,
никого б не выручил от дождя.
Там очки – для его, а не чьих-то глаз,
валидол, который его не спас,
пара гнутых проволок – потому,
что так нужно было ему.
Дождь все лил, сводя ручейки в ручей,
и в сиротстве бедных его вещей,
в каждой мелочи проступала смерть,
как когда-то из вод – твердь.
И с тех пор доныне влекут меня
две стихии – воздуха и огня,
что умеют двигаться в никуда –
без названия и следа.
(«Памяти тестя»)
Костюков пишет так, будто только что придумал зарифмовать что-нибудь вроде «берез – овес». Это – особый род изощренного эпатажа, неброский, утонченный, видимый лишь посвященным. Эта негромкая дерзость сильнее воздействует на всех наделенных слухом и имеющих уши, чем лобовой бунт современных бурных гениев, адептов обсценных слов и тем, искателей очередной новой социальности:
Тополиный пух ест дыханье мое,
колотье у меня в боку.
– Канотье, вы сказали?
– Нет, колотье,
как у лошади на скаку.
Так случится – Господь остановит коня,
в дом горящей души войдет,
на вершине дня – на закате дня
в небе молнией прорастет.
– Вы сказали: Господь?
– Я сказал – Господь.
– То есть дух?
– То есть дух и плоть.
Посмотри – горит тополиный пух,
то есть плоть, но скорее – дух.
Странная, немодная позиция человека, знающего ремесло словотворения, но отделывающего слова не по правилам. Так неловкий рассказчик в бессмертном романе «Что делать?» патетически изрекает: «Я знаю о Рахметове больше, чем говорю». Почти фатальный избыток осведомленности о правилах игры не мешает Леониду Костюкову стилизовать стихи под наивные, спонтанные. На грани набоковского раздраженного упоения разными конфигурациями чистой формы Костюкову удается сказать что-то абсолютно свое – не то чтобы совсем неизвестное, но произносившееся иначе, с иным градусом серьезности и личной причастности. Здесь подобной причастности одновременно и минимум, и максимум, потому что в следующий раз (может, через несколько лет) все будет сказано совершенно иначе, но без отказа от прежних мнений и интонаций. Вы опять говорите, что поэты бывают хорошие и разные? Что ж, согласен, – среди хороших случаются и такие…
Библиография[Три стихотворения] // Авторник: Альманах литературного клуба. М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2001. Сезон 2001/2002 г., вып. 5. С. 12–15.
От дальних платформ // Знамя. 2002. № 8.
Голоса // Арион. 2006. № 2.
Снег на щеке. М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2009.
Листки // Арион. 2010. № 1.
Как будто плывем… // Арион. 2011. № 1.
Стихотворения из «Тушинского цикла» // Новый берег. 2011. № 31.
Константин Кравцов
или
«…есть, пойми, узкий путь…»
Из немалочисленного хора современных поэтов, сопричастных христианской (православной) риторике, топике и проблематике, Константин Кравцов выделяется достаточно резко. Напрашивается апофатическая логика, рассуждение от противного. Не впадает Кравцов в сусальное благочестие, не занимается схоластической эзотерикой, не соскальзывает к назидательному тону, не проецирует религиозные универсалии на техногенные и иные коллективные травмы, наконец, не пытается приспособить христианские ценности к профанному сознанию мирянина и атеиста, – всего этого вокруг сегодня пруд пруди.
