Дмитрий Бак - Сто поэтов начала столетия
Движение (возвращение?) к традиционному, отделенному от биографического лица герою стихов прослеживается у Кибирова последних лет весьма отчетливо. Штука в том, что такой герой не стареет, не терпит поражений, обусловленных прямыми жизненными неудачами, наоборот – неудачи зачастую идут на пользу творчеству, из боли ведь могут извлекаться самые высокие ноты, как это многажды было в прошлом. Конечно, Тимур Кибиров остается самим собою, в его блестящем сборнике «Кара-барас», например, есть привычно искрометные «иронические» куски:
Идеал
Убежал…
(Нет, лучше эквиритмически) –
Идеалы
Убежали,
Смысл исчезнул бытия,
И подружка,
Как лягушка,
Ускакала от меня.
‹…›
Мертвых воскресенья чаю,
К Честертону подбегаю,
Но пузатый от меня
Убежал, как от огня.
Боже, боже,
Что случилось?
Отчего же
Всё кругом
Завертелось,
Закружилось
И помчалось колесом?
Однако ощутимо в сегодняшних текстах Кибирова и совершенно другое дыхание, как, скажем, в стихотворении «Вместо эпиграфа» (приписанном набоковскому Джону Шейду).
Когда, открыв глаза, ты сразу их зажмуришь
от блеска зелени в распахнутом окне,
от пенья этих птиц, от этого июля, –
не стыдно ли тебе? Не страшно ли тебе?
Когда сквозь синих туч на воды упадает
косой последний луч в осенней тишине,
и льется по волне, и долго остывает, –
не страшно ли тебе? Не стыдно ли тебе?
Когда летящий снег из мрака возникает
в лучах случайных фар, скользнувших по стене,
и пропадает вновь, и вновь бесшумно тает
на девичьей щеке, – не страшно ли тебе?
Не страшно ли тебе, не стыдно ль – по асфальту
когда вода течет, чернеет по весне,
и в лужах облака, и солнце лижет парту
четвертой четверти, – не стыдно ли тебе?
Я не могу сказать, о чем я, я не знаю…
Так просто, ерунда. Все глупости одне…
Такая красота, и тишина такая…
Не страшно ли, скажи? Не стыдно ли тебе?
Здесь, уже почти совсем нет знаков, напоминающих о былом ёрничестве. Разве что слово одне?
БиблиографияЮбилей лирического героя. М.: Клуб «Проект ОГИ», 2000. 48 с.
Amour, exil… СПб.: Пушкинский фонд, 2000. 64 с.
Нищая нежность // Знамя. 2000. № 10.
«Кто куда, а я – в Россию…» М.: Время, 2001. 512 с.
Шалтай-Болтай. СПб.: Пушкинский фонд, 2002. 56 c.
По первой, не чокаясь… // Знамя. 2002. № 1.
Стихи // Вестник Европы. 2002. № 6.
Пироскаф // Знамя. 2002. № 6.
Стихи. М.: Время, 2005. 856 с. (Поэтическая библиотека).
Новые стихи // Знамя. 2005. № 11.
Кара-Барас. М.: Время, 2006. 64 с. (Поэтическая библиотека).
Кара-Барас! Опыт интерпретации классического текста // Новый мир. 2006. № 4.
ПОЭЗИЯ // День и Ночь. 2006. № 11–12.
На полях «A Shropshire lad». М.: Время, 2007. 192 с. (Поэтическая библиотека).
Зарисовка с натуры // Знамя. 2007. № 6.
Три поэмы: 2006–2007. М.: Время, 2008. 128 с. (Поэтическая библиотека).
Две поэмы // Знамя. 2008. № 1.
Стихи о любви / Предисл. А. Немзера. М.: Время, 2009. 896 с. (Поэтическая библиотека).
Греко– и римско-кафолические песенки и потешки // Знамя. 2009. № 1.
Греко– и римско-кафолические песенки и потешки. М.: Время, 2009. 80 с. (Поэтическая библиотека).
Муздрамтеатр. М.: Время, 2014. 80 с. (Поэтическая библиотека).
См. выше. М.: Время, 2014. 80 с. (Поэтическая библиотека).
Кирилл Ковальджи
или
«Наступила пора невозможности слов…»
Стихи Кирилла Ковальджи привычно и регулярно появляются в печати вот уже без малого семь десятилетий. Что происходит с манерой поэта на столь стайерских дистанциях, да еще с учетом бурных событий, не раз происходивших вокруг Ковальджи как в той стране, где он родился и вырос, так и в нынешней? Сам поэт задается подобными вопросами постоянно; пожалуй, с наибольшей отчетливостью он сформулировал код собственного взросления-молодения в словосочетании Обратный отсчет, которое не только вынесено в заглавие стихотворения-манифеста, но и дало название одной из итоговых книг Кирилла Ковальджи, включающей новые стихи, мемуарные записи, полемические выступления и рецензии.
– Моя жизнь началась со смерти и старости.
Была мировая война.
С первых лет я смотрел на мир глазами маленького старичка,
познавшего светопреставление.
Потом на долгие десятилетия
я, как губка, был погружен в застойное время.
Но все-таки война осталась позади,
и я освобождаюсь от смерти и старости.
Наконец я решительно помолодел –
пришла свобода, простор для мыслей и чувств.
Но, вот незадача, обратный отсчет завершается:
приближается ноль.
Не дадут мне спокойно поиграть в кубики…
Поэт Ковальджи вообще довольно-таки своеобразно обращается со временем, раз за разом переступает его физические характеристики, причем не просто заставляет течь вспять, от старости к юности, но – и это самое главное – вообще выходит за рамки физики, придает времени весомое антропологическое, персональное измерение. Персонифицированный взгляд на время рождается не сам по себе, но в результате осознанной работы – одновременно дерзкой и смиренной.
Я отцовскую чайную ложечку
серебряную
давно засунул в ящик
и не пользуюсь ею.
Чем-то мне неприятны вещи,
спокойно пренебрегающие
временем,
запросто переступающие
через своих владельцев…
Речь идет, как видим, не о простой инверсии времени, но о настойчивых попытках покинуть его неизменный водоворот, удалиться прочь от глагола времен, в мир звуков и голосов более камерных, отсылающих к движениям души скорее, нежели к огромным неуклюжим поворотам руля. Но вот парадокс: камерность добывается в результате поистине титанических усилий, результат борений со временем – скромен, зато таит в себе многие неведомые миру битвы.
я хочу отстать от жизни
от сегодняшнего дня
(как сосновый бор от поезда
как от лайнера звезда)
Необходимость отстать от неумолимого хода часов диктуется не только и не столько опытом, но и самой природой окружающей нас эпохи, оставляющей человеку ничтожно мало времени для поддержания отношений не только с другими людьми, но и с самим собой. Отсюда рождается непреложная логическая связь: выпасть из течения времени означает обрести себя и перейти от жизни компьютерной марионетки к подлинному существованию.
отключить телефон
не включать телевизор
не раскрывать газет
не распечатывать писем
не залезать в интернет
в зеркало заглянуть –
познакомиться…
В чаемом персональном существовании, конечно, присутствуют и роковые вопросы времени, однако мудрость человека, пережившего многое и многое, некогда казавшееся важным, а ныне напрочь позабытое, – позволяет разбавить любой пафос необходимой толикой иронии.
У России свой путь. Роковые вопросы
возвращают на круги своя…
На границе вагоны меняют колеса –
у России не та колея.
У позднего Кирилла Ковальджи словно бы обостряется зрение, большое видится даже в отсутствие положенного расстояния, а главное – сокращается необходимый для связного высказывания объем слов и знаков препинания:
– кончилась эпоха великих
географических открытий
нет белых пятен и в литературе
одни туристы, а старый Колумб
работает гидом…
– но я-то еще не открыт!
Отточенный лаконизм приводит поэта к ярко выраженной афористичности, ее доля в стихах Ковальджи отчетливо растет, лента клонят не только к краткости, но и к суровой прозе верлибра:
Пьяный проснулся в вагоне метро:
– Какая это улица?
…а когда восстанут из гроба,
тоже начнут озираться?
Склонность к емкой краткости нередко обращается к своему пределу – форме моностиха, дающего мгновенный снимок жизни, порою – уже вовсе не в персональном, но социальном измерении:
Гласность, вопиющая в пустыне…
Применительно к постоянно присутствующей в стихах Ковальджи любовной теме можно сказать, что здесь афористическая краткость нередко оборачивается восточной притчевостью, набором рецептов поведения в типовых ситуациях:
Я люблю эту девочку, эту девушку,
я замираю, когда ее вижу,
но мне семь лет,
мне нельзя.
Я люблю эту девушку, эту женщину,
я замираю, когда ее вижу,
но это ее портрет, она умерла давно,
мне нельзя.
Я люблю эту девушку, эту женщину,
я замираю, когда ее вижу,
но мне семьдесят семь,
мне нельзя.
Я люблю эту девушку, эту красавицу,
я замираю, когда ее слышу,
но я уже умер давно,
мне нельзя.
Ни малейшей сентиментальности, сусальности, идилличности нет в стихах Ковальджи, когда речь всерьез заходит о поэзии. Здесь присутствие гамбургского счета корректирует обратный отсчет старческого помолодения, никакие компромиссы невозможны:
