Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

Где исток немой печали этой
И напрасной горести твоей?
Глух во мгле приморья предрассветной
Покидаемый тобой Лицей.

Хмель бессонниц. Дальняя дорога.
Мутный сумрак в нелюдимый час.
Медным колокольцем у порога
Звякает почтовый тарантас.

Всё готово. Вынесены вещи,
Рукописи, книги. Ты стоишь
В доме опустевшем, где зловеще
Грусть твоя скребется, словно мышь.

Шелестит, как мышь, как дождь осенний,
Как забытый выцветший листок,
Зов воспоминаний и сомнений,
Мыслей перепутанных итог.

Так ледок затягивает воды,
Так над глубью дум шумит печаль.
Свежестью отваги и свободы
Дышит наступающая даль.

Что там ожидает? Может, слава…
Сколько тайн и судеб в этой мгле!
Путь ведет к прозреньям величавым,
Только не ведет к родной земле.

Только родины и только счастья
Нету у скитальца впереди.
Словно в бурю парусные снасти,
Стонет даль, и ноет боль в груди.

Не додумал ты всех дум высоких,
Не дочувствовал, не долюбил,
И немало омутов глубоких
Ты в своей душе не прояснил.

Сколько крови, слез, чернил и пота
Зря пролить придется и не зря.
Но не снизишь никогда полета —
Так и будешь странствовать, паря.

Миг — и желтый шлейф одесской пыли
За повозкой тянется твоей.
Миг еще — и дали заслонили
Город, море, суходол, людей.

В чем твоя печаль, поэт угрюмый?
Ты ведь не тоскуешь ни о чем.
Вдаль гляди и о былом не думай,
Только горечь вырази стихом!

Брось свой дар бесценный, стих высокий,
Брось, как вызов на смертельный бой!..
Слышно — за порогом, одинокий,
Ходит почтальон, хозяин твой.

Миг — и ты простишься с этим домом,
Миг — и, одиночество, прости!
Может, кто придет к дверям знакомым
Пожелать счастливого пути.

Может, на прощанье кто обронит
Хоть одну слезинку, хоть словцо…
Никого. И только ветер гонит
Рокот волн, швыряя пыль в лицо.

Ты забудешь улицы и лица,
Грусть неведомую и мечты.
Но тридцатилетие промчится —
Снова рокот волн услышишь ты.

Тот же берег, тех же вод кипенье,
Те же волны на Босфор бегут
И к тебе в последнее мгновенье
Жизни гул, последний шум несут.

Подымись, поэт, на смертном ложе
И шепни, превозмогая дрожь:
«Родина, сквозь дали, если можешь.
Дай мне весть о том, что ты живешь.

Расскажи мне о бессмертье славы,
О Сенатской и о Тульчине,
О восставших улицах Варшавы,
О просторах, о степях в огне,

Расскажи о жгучей жажде боя,
Расскажи, я жду тебя, приди…»
Ты навек запомнил гул прибоя,
Кисти рук скрестивши на груди.

Кто-то польский грош, потертый, старый,
Положил на веко мертвеца…
Шла волна, и слышались удары.
Вновь и вновь. Без края. Без конца.

Случилось это или нет
Здесь, в рыжей от жары Одессе?
Все краски в дымном поднебесье
Слились в багряно-серый цвет.
Тьма сгрудилась и наползала,
Побагровев, сгустился дым,
И так пространство задрожало,
Что туча треснула над ним
И брызнул блеск. Рукой могучей
Строитель за какой-то миг
Столпы прямых лучей воздвиг
Меж твердью вод и твердью тучи.
Возникло здание вдали,
Колонны медные у входа.
Туда, в сиянье небосвода,
Фигуры двух людей вошли.

И над кипеньем бездны пенным,
На этом берегу крутом
Стояли путники вдвоем,
Беседуя о сокровенном.
Певцы стихии непокорной,
Певцы надежд, мечты упорной,
Свободы, гордости людской.
Они сошлись над крутизной,
И в эти грозовые дали
Глядели пристально они,
Казалось — будущего дни
В миг озаренья увидали.
Беседу путники вели,
Их голоса сплелись, сроднились,—
Как волны тяжкие ни бились,
Разъединить их не могли.
И свяжет вечность две дороги,
Пусть трудный век их разделил —
Разлуку нес им и тревоги
И одиночество сулил.
Но шквал отчаянья жестокий
Не победит, не свалит с ног,—
Ведь если все мы одиноки,
Один уже не одинок.
В том одиночестве порою
Растут громовые слова,
Взорвутся вдруг, и даль откроют —
Надежду, что всегда жива,
И станут светом, полыханьем,
Придут затем, чтоб загреметь,
Пробить, взорвать пласты молчанья
И лживых благовестов медь.
И станут светом, озареньем,
Пройдут сквозь земли и сердца.
Сердец единство — вдохновенье,
Святое торжество творца!..
И так они вдвоем шагают
По той земле, где столько лет
Песок прибрежный сохраняет
Их грусть, их речь, их каждый след.
Пускай, сквозь эти глядя дали,
На этом берегу крутом
Ни разу в жизни не стояли
Мицкевич с Пушкиным вдвоем,—
Не разделить навеки слитых
Их судеб, их дорог прямых,
В вратах грядущего, открытых
Рукою вечности для них.

Жду в путешествиях радость,
         С нею встречался, бывало;
помню я светлые встречи,
         звонкие, близкие, давние,
в рокоте римских улиц,
         на астурийских привалах,
в сумерках лоджий Флоренции,
         в дыме Мессинской гавани.
Радость та приходила
         в мраморе осиянном,
а иногда, как в танце,
         в залы врывалась фрескою,
жгла золотистым отблеском
         тел и плодов Тициана
и над проливом взвивалась
         башнею генуэзскою.
День вспоминаю, когда мы
         в мареве белом открыли,
в мгле перламутровой рани
         узорные арки Венеции,
пляшущие гондолы,
         стройные кампанилы,
радужный купол Сан-Марко —
         старый жемчужный венец ее.
Только с серебряным, ярким
         черное рядом помню —
воды каналов мутных,
         лестницы в липкой плесени,
мглу очагов полусгнивших,
         траурных женщин гомон,
взгляды детей стариковские
         в памяти болью вписаны.

Помню миланские площади,
         церковные желтые двери,
стену со свежим следом
         осколков на камнях древних
и по стене, как ветер,—
         вопрос предсмертной вечери,
сомнения тяжкие совести,
         трепеты рук разгневанных.
Сладко и горько искусство
         дивного мастера Винчи,
чудом пощаженное
         бомбой и канонадой,—
и ныне оно мучительно,
         тяжко ответа ищет,
больше волнует нас тайной,
         чем познанием радует.

О ненасытная радость
         вечного познаванья!
Ты, как энергия, кроешься
         в мраморах, в красках красивых,
в стройно взметенных стенах,
         в купола кованых гранях,
чтоб наливать нас силою,
         в даль устремлять нас синюю!
Вечно твое искусство,
         к забвенью оно не клонится,
рельефы твои и статуи
         колышутся в солнце светлом.
Теплая почва Италии,
         измученная, как роженица,
людям вручает радость,
         взращенную в лоне щедром.

Я простираю руки,
         я глаза открываю.
Я — ненасытный скряга —
         пью и вбираю с охотою
всё, что играет радостью,
         светится и мерцает
бронзой, резьбой, самоцветами,
         краскою и позолотою.
Слава священным мраморам,
         спящим в музейных нишах,
фресок могучим фигурам,
         чья участь — по закутам жаться.
Но есть та святая святыня,
         без коей искусство — нищее:
это сердце, способное
         плакать, верить, сражаться.
В нем закипает сила
         гневно и неустанно
и победы предчувствие,
         вера в знамена алые —
в сердце литейщиков Рима,
         металлургов Милана,
ученых и виноградарей,
         моряков Италии.
Вслушайся в их раздумья,
         руки пожми их верные,
взглядом ответь на взоры их,
         чувства любви не тая.
Это радость и солнечность,
         встречи те благовестные,
это вера и песнь твоя,
         правда и жизнь твоя.