Тарас Шевченко - Кобзарь: Стихотворения и поэмы

Как умру, похороните
На Украине милой,
Посреди широкой степи
Выройте могилу,
Чтоб лежать мне на кургане,
Над рекой могучей,
Чтобы слышать, как бушует
Старый Днепр под кручей.
И когда с полей Украины
Кровь врагов Постылых
Понесет он… вот тогда я
Встану из могилы —
Подымусь я и достигну
Божьего порога,
Помолюся… А покуда
Я не знаю бога.
Схороните и вставайте,
Цепи разорвите,
Злою вражескою кровью
Волю окропите.
И меня в семье великой,
В семье вольной, новой,
Не забудьте — помяните
Добрым, тихим словом.

{198}
«За что меня, как росла я,
Люди не любили?
За что меня, как выросла,
Бедную, убили?
За что они теперь меня
В дворцах привечают,
Царевною называют,
Очей не спускают
С красоты моей? Дивятся,
Меня ублажают!
Брат мой, цвет мой королевский{199},
Ответь, умоляю!»
«Я, сестра моя, не знаю», —
И, сестру жалея,
Королевский цвет склонился;
Наклонился, рдея,
Он к белому, поникшему
Личику лилеи.
И заплакала лилея
Росою-слезою…
Заплакала и сказала:
«Братец мой! С тобою
Мы давно друг друга любим,
А не рассказала,
Как была я человеком,
Сколько я страдала…
Мать моя… о чем она,
О чем так скорбела,
На меня, на свою дочку,
Смотрела, смотрела
И плакала… Я не знаю,
Мой любимый братец,
Кто принес ей столько горя?
Я была дитятей,
Я играла, забавлялась,
А она все вяла
Да нашего злого пана
Кляла-проклинала.
И умерла… А меня пан
Воспитал, проклятый.
Я росла и подрастала
В хоромах, в палатах
И не знала, что я дочка,
Дочь его родная.
Пан уехал в край далекий,
Меня покидая.
И прокляли его люди,
Хоромы спалили…
А меня, за что — не знаю,
Убить не убили,
Только длинные мне косы
Остригли, накрыли
Меня, стриженую, тряпкой,
Еще и смеялись.
А евреи и те даже
На меня плевали.
Так-то вот на свете, брат мой,
Со мной поступали.
Молодого, короткого
Мне дожить не дали
Люди веку. Умерла я
Зимою под тыном,
А весною расцвела я
Цветком при долине,
Цветком белым, как снег белым!
Лес развеселила.
Зимой люди… о, боже мой!
В хату не пустили.
А весною, словно диву,
Мне они дивились,
Я девушек украшала,
И для них я стала
Лилеею-снегоцветом;
И я расцветала
И по рощам, и в теплицах,
И по светлым залам.
Скажи ты мне, милый братец,
Королевский цветик,
Зачем же бог меня сделал
Цветком на сем свете?
Чтоб людей я веселила,
Тех, что погубили
И меня и мать?… Всещедрый,
Святой боже милый!..»
И заплакала лилея,
И, ее жалея,
Королевский цвет склонился;
Наклонился, рдея,
Он к белому, поникшему
Личику лилеи.

«Родила меня родная
В палатах красивых
И сошла со мною ночью
Вниз к Днепру с обрыва.
И в Днепре она купала
Меня темной ночкой,
Поучала: «По теченью
Плыви, моя дочка.
Да выплывай русалкою.
Завтра, среди ночи,
Я выведу гулять пана,
Ты и защекочешь
Того пана, моя радость:
Пускай не смеется
Надо мною, молодою,
Пускай пьет-упьется
Не моими кровь-слезами —
Синею водою
Днепровскою… Пусть гуляет
С дочкою, с тобою.
Плыви ж, моя родимая,
Моей дочки малой
Не обидьте, волны! волны!» —
Да и зарыдала —
Убежала. А я плыла,
Гонима волною.
Пока сестры не встретили,
Не взяли с собою…
Уж неделя, как расту я,
С сестрами гуляю.
В час полуночный из дому
Отца поджидаю.
А быть может, как бывало
Под тем грешным кровом,
С паном любится-пирует
Мать родная снова?…»
Тут умолкла русалочка
И в Днепре плеснулась,
Как плотичка. Только ветка
Тихо покачнулась.
Что-то матери в богатых
Не спится палатах:
Пана Яна нету дома.
Тоскою объята —
Вышла, подошла к обрыву,
Вспомнила тут дочку,
Как купала, не молчала,
Дитя поучала.
Ну, да что об этом думать!
Что прошло, то сплыло.
И пошла к себе в палаты,
Да не тут-то было!
Не опомнилась — догнали
Ее водяницы,
Да как начали, как стали
С ней играть-возиться.
Радешеньки, что поймали, —
Вот была потеха!
Под конец швырнули в невод…
Что тут было смеха!
Одной только русалочке
Было не до смеха.

{200}
Молюсь и снова уповаю,
И снова слезы проливаю,
И думу тяжкую свою
Безмолвным стенам отдаю.
Отзовитесь мне, немые,
Заплачьте со мною
Над неправдою людскою,
Над невзгодой злою.
Отзовитесь! А за вами,
Может, отзовется
Жизнь несчастная, глухая
И нам усмехнется.
И с несчастьем примирится
И с людьми, и скажет
Нам спасибо, и с молитвой
Спать спокойно ляжет.
И примиренному приснится
Людская мирная любовь
И доброта. И, встав с денницей,
Веселый, он забудет вновь
Свои несчастья. И в неволе
Узнает рай, узнает волю
И всетворящую любовь.

В канун осеннего Николы,{201}
Ободраны, едва не голы,
Цыгане из Бендер толпой
Шли по степи в тиши ночной
И, вольные, конечно, пели.
Все шли, все шли и захотели
Передохнуть. Разбив шатры,
Раздули жаркие костры
И у огня на отдых сели, —
Кто с шашлыком, а кто и так…
Зато он — вольный, как казак
Былой. Поют они, гуторят,
Вдруг слышат: из степи им вторит
Какой-то хриплый голосок —
Похоже, пьяной молодицы:

«Ой ты, ночка, ночка,
Спят и мать и дочка,
Девушке приснилось:
Мать ее взбесилась,
А свекор женился,
Отец утопился…,
И… гу…»

Цыгане слушают, смеются:
«Откуда люди там возьмутся?…
В степи поют?… Из-за Днестра?
Иль нам приснилось у костра?»
Кричат, вскочили. И несмело
То существо, что песню пело,
К ним приближалось… Грусть и страх!
Под рваной свиткою дрожала
Та женщина. А на руках
И на ногах повыступала
От стужи кровь — и засыхала.
Коса, в репьях и колтуне,
О свитку билась на спине.
Бедняга подошла и села
К огню и молча руки грела
Над жарким пламенем. «Ну, так!
Женился, стало быть, бедняк», —
Так про себя она шептала
И странно, дико усмехалась…
Нет, то не призрак у костра,
То мать моя или сестра —
Та ведьма, если вы не знали!

Откуда же ты, молодица?

Кто, я?

«Как была я молодичка,
Целовали меня в личко,
А как старой стала бабой,
Целовать сама я рада».

Певица, нечего сказать!
Себе такую бы достать,
Водить с медведем…

Напеваю,
Когда сижу, когда гуляю…
Все напеваю, напеваю,
Уж разучилась говорить,
А раньше ловко я болтала…

Где ж ты была, что заплутала?