Давид Самойлов - Стихи
Прочитала я Ваши стихи — о стареющем Дон Жуане и маленькое: «Вот и всё. Смежили очи гении». Маленькое прекрасно. Оно несправедливо (потому что Ваш, например, голос был слышен и в присутствии гениев), но все равно — прекрасно. А «Стареющий Дон Жуан» — нет, не нравится мне. Просто очень чужая мне мысль, а стихи верно хорошие. Не знаю. У меня нет способности чувствовать старость. Я много в жизни болела, помирала и снова оживала; вот я и чувствую: болит сердце? не болит сердце? а старость? Во-первых, мне кажется, возраст — вещь постоянная (у каждого человека — свой); во-вторых, я не умею почувствовать старость, как утрату, всего лишь как утрату чего-то, не как приобретенье. Затем, старость ведь гораздо крепче, защищеннее молодости и детства; в детстве-то мы уж совсем беззащитны. В молодости обиды непереносимы; в старости, мне кажется, я любую обиду могу перенести, не разрушась, и дурно будет тем, кто меня обидит, а не мне. В детстве же и в молодости я от любого ветерка валилась с ног. Привычка, что ли, вырабатывается, выстаивать — как, например, не плакать? В детстве и юности я была ужасная плакса. И потом, ведь к старости, наконец, понимаешь, кто ты: рубанок, молоток ли, гвоздь. А в молодости ничего о себе не знаешь… Нет —
Да здравствует старость,
Которая трудоспособна!
(Она, кстати, и очаровывает, так что стареющий Дон Жуан может не терять надежд.)
Если я зря придираюсь, то простите и отмахнитесь. Но не думаете ли Вы, что в третьей строке Вашей лучше бы:
Словно в опустелом помещении
вместо опустевшем? Чтобы избежать «опустевшем» «помещении»? И, быть может, вместо «Словно» — Будто или Точно, п[отому] ч[то] в следующем четверостишии: «Тянем, тянем слово»… Ну, простите, наверное, пишу вздор.
Говорят, у Вас прекрасный дом. Я рада. Честь и слава Гале. Говорят, у Вас и квартира в Москве будет попросторнее. От души Вам желаю рабочего простора, рабочего покоя, рабочего здоровья. Привет Галине Ивановне, Раисе Давыдовне и Льву. Ваш Ю.3, в самом деле, очень хороший человек, я с ним подружилась, хотя видимся редко.
Пожалуйста, пишите мне.
Л.Ч. 11/VII 76
1 Строка из стихотворения Блока «Она, как прежде, захотела…»
2 Речь идет о могиле Анны Ахматовой на Комаровском кладбище.
3 Ю. — Юра Диков.
20. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
Вторая половина июля 19761
Дорогая Лидия Корнеевна!
Все дожидался оказии, чтобы написать Вам.
А между тем, прошло много времени, сменялись если не события (их не было), то состояния. Я их несколько пережил за эти два месяца, и все без внешних причин. («Хандра ниоткуда»2.)
О «Дон Жуане» Вы правильно судите, соизмеряя его с собой. Но я где-то тоже его соизмеряю с Вами, и не в его пользу. Его старость — расплата за бездуховность, за безделие, за отсутствие творчества и идеализма. Вот как я это понимаю. Он бабник, прагматик — таковы большинство из нас. И за это карает старость. Но это общая идея. А еще есть тип, который мне во многом нравится — лихой малый, дуэлянт, который Черепа испугался лишь от неожиданности. И который где-то вдруг прозревает: «А скажи мне, Череп, что там — за углом, за поворотом».
К тому же и ремарки ловко вставлены в стих. Это же удовольствие.
Очень прошу Вас быть поснисходительнее к этому человеку. И к автору тоже.
Ваши замечания по «Вот и всё» тоже правильны. Но и в моих созвучиях есть своя логика, если подумать. В неприятных «ш» и «щ» есть некая дисгармония, которая соответствует состоянию и картине. У Заболоцкого — «Осенних рощ большие помещенья стоят на воздухе, как чистые дома». Он даже в картине величавой решился на «рощ — помещенья». У него пахнет свежей известкой. А у меня только что вынесли покойника.
«Слово» и «словно» пускай себе откликаются. Уж очень я не люблю «будто», а «точно» должно стоять там, где действительно точно. А здесь все расплывчато, вяло и темно.
Стихи почти не пишутся. Вернее, написаны 2–3 схемы ритма, состояния. Но там еще половина слов — приблизительные. Может быть, все это дотянется.
Лев, как ему прочтешь что-нибудь, сразу пытается схватить и переписать. А потом дать прочитать всем своим знакомым. А не дашь — обижается. Я ему по дружбе читаю, чтобы что-то проверить, нащупать, а для публичного показа не готов… Но это его вечное свойство, я уже устал ему выговаривать и сердиться. Ведь и «Дон Жуана» он у меня похитил. Я дал почитать Сарре, а они взяли и переписали. (Сарре — переписали — опять рифма!)
Вообще же Лев, как всегда, милый, добрый. Он грустен, прихварывает, но, видимо, путает физическое состояние с настроением. Это бывает у здоровых людей. Идеи его, как обычно, с дикими перехлестами. И становится тошно, когда Лева излагает свои концепции всетерпимости, где никакой терпимости нет, а старая бодяга повернута на 180о. Да и кто сказал, что надо все терпеть! Книгу его я перечитал. Она, как и весь Лева, в частностях раздражает, а в целом все же передает его прекрасный облик и, частично, судьбу3.
Мы просто имеем слишком много Левы и потому иногда его недооцениваем.
Лева и Рая, оба грустные, как я уже сказал. Чтобы их развлечь, пишу иногда стихотворные послания — «из Пярну в Пярну». Вот одно из них.
Из Гейне:
Вот Копелев Лева сидит одиноко,
Он голый и, может, со сна.
И думает Лева: проклятое море,
Не знает оно ни хрена.
А где-то на Красноармейской прекрасной,
Где нету уже ни стекла4,
Толпа его близких друзей и знакомых
Вдали одиноко росла.
Страдает Лева и от недостатка толпы, хотя и здесь вокруг него постоянно толпятся человек десять.
Плохо здесь с чтением. Городская библиотека закрыта на ремонт, а в Курортной почти ничего нет. Просмотрел 6-е номера журналов. Единственное читабельное — очерк Наталии Ильиной о Корнее Ивановиче в «Октябре». Но я почему-то эту даму не очень люблю. Фамильярна — не внешне, а внутренне. Даже не знаю, как это объяснить. Правда, и не очень стараюсь. В основном же читаю «Бесов», как всегда бесполезно пытаюсь додуматься до сути этой книги, о которой столько сказано разных банальностей.
В Пярну по-прежнему хорошо. Сирень сменилась жасмином и липой. Погода была хорошая, теперь просто приятная. Еще бы месяца три лета. И Вас сюда! Очень хочется видеть Вас.
Если будет время и желание — напишите.
Ваш Д.С.
Дорогая Лидия Корнеевна, мы часто говорим о Вас с Левой и Раей, и кажется, что Вы тоже с нами в Пярну. Вот если бы Вы могли приехать! Ведь отважились же Вы на Ленинград. А здесь такая тишь и благодать, что Дезик даже скучает по московским раздражителям, хотя и меньше, чем Лева. Впрочем, я заметила, что в состоянии покоя всегда есть привкус тревоги, и это, наверно, тоже естественно. В любом случае Москва уже не за горами и в предстоящем возвращении есть и хорошее — встреча с Вами.
Галя
1 Датируется по содержанию.
2 «Хандра ниоткуда» — строка из стихотворения П. Верлена «Il pleure dans mon coeur…» («Хандра») в переводе Б. Пастернака.
3 Упомянута автобиографическая книга Льва Копелева «Хранить вечно» (Ann Arbor: Ardis, 1975).
4 Копелевы жили на Красноармейской улице. После того, как за границей вышла книга «Хранить вечно», хулиганы «специального назначения» дважды разбивали окно их квартиры, расположенной на первом этаже.
21. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову
30 июля 1976
30 июля 76
Дорогой Давид Самойлович. С моего пера — или, точнее выражаясь, фломастера — сейчас довольно часто стекает Ваше имя. Дело в том, что живу я сейчас в сентябре 62 г., а Вы читаете АА свои стихи: «Наташу», «Державина», «Красную осень» и «Я рано встал…». АА интересно говорит о «Наташе». Вы спрашиваете, не утомили ли ее? Она отвечает:
— Что вы! Я не Фроста!
(Накануне, в Комарове, у Алексеева, состоялось ее свидание с Фростом.)
Ваше письмо я получила. Относительно «Стареющего Дон Жуана» остаюсь при своем, но Вы правы — это суждение не объективное, это моя невосприимчивость к теме. Что же касается моих придирок к стихотворению «Вот и всё», то они полный вздор, я это чувствовала, когда писала письмо, и даже, написав, хотела вскрыть конверт и зачеркнуть, но поленилась. Вы во всем правы, а я свое стрекотанье беру обратно.
Льва я люблю, но, мне кажется, с каждым месяцем накапливаются мысли — или размышления, — которые нас друг от друга уводят. Собственно, нас уже связывает только самое несущественное: привычка, симпатия, «жизнь». Не помню, кто — кажется, Христос — сказал: «Не Меня полюби, а Мое». Так вот: он привязан ко мне, я — к ним обоим; но ихнее мне чуждо, а им чуждо мое. Это уже не дружеские, а какие-то домашне-семейные отношения; это ведь в семьях больше любят своих близких, чем дела их — помыслы, веры, труды, любви. Так и тут… Вот Толя в самом деле был мне другом: т. е. его осуществление, его мысли и его талант были мне дороже, чем он сам. Не знаю, понятно ли я пишу и хорошо ли это: больше любить в человеке заложенную в нем судьбу, возможность — более любить его мысли, его высокий дар, чем его самого… И постоянно хотелось живого обмена, какого-то взаимного духовного экзамена.
