Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Начальник стражи на вышке дозорной
Донес, что в море корабль-великан
Несется птицей чудовищно-черной,
Как призрак грозный, в пути на Ацтлан.

Запели трубы тревожно в Ацтлане.
Возможность боя предвидя заране,
Поднялся город, властитель морей.
Проснулась гавань. Снялись с якорей
В спокойных водах суда боевые;
Тугие снасти дрожат, как живые,
И просят мачты со стрелами рей,
Чтоб ветер вновь паруса их разбросил;
А строй гребцов, изловчившись взмахнуть
Шестью рядами закинутых весел,
Лишь знака ждет, чтобы ринуться в путь.
Как первый пояс столичной защиты,
Готовясь к брани, полно суеты
Кольцо наружной стены; с высоты
Звенят под шагом размеренным плиты,
Бряцают звонко мечи и щиты;
В тяжелых шлемах и латах гоплиты
Вступили в башни, взошли на мосты.
Незримо, в узких бойницах откосных
Таятся луки; спокойно стрельцы
Наводят стрелы; их жал смертоносных,
Ища добычи, трепещут концы.
И ряд угрюмый машин камнеметных
С тягучим лязгом колес и цепей
Грозит засыпать пришельцев залетных
Дождем смертельным разящих камней.

А там, где волны, над ярусом ярус,
Встают и в бездну спадают; бурля,
Бесстрашно реет напрягшийся парус,
И веет стяг на корме корабля.
Склоняясь на борт в губительном крене,
Корабль то ломит валы, как таран,
То мчится в белой раздробленной пене,
Как дух зловещий, на светлый Ацтлан.
Дивится город безумцев отваге;
Толпы теснятся, стараясь прочесть
На черном, ветром терзаемом стяге
Враждебных целей и замыслов весть.

Но чу! Меж башен над устьем канала
Упала цепь, преграждавшая вход
От взморья в город. На голос сигнала
Приветом дружным ответил народ,
Когда на гребни мятущихся вод

Судов дозорных проворная стая
Легко скользнула в ненастную мглу:
Ладьи Ацтлана, с валами взлетая,
Спешат, как чайки, навстречу орлу.

Летят. Домчались. Вот в брызгах и пене
Вкруг гостя смело бегут по волнам;
Обрывки криков, в поспешном обмене
Приветствий первых, доносятся к нам.

Назад к Ацтлану ладья вестовая
Бежит, пучину отважно взрывая,
И кормчий мира приносит слова;
Как искра, мчится в Ацтлане молва:
«Везет страны андрофагов посольство
Царю от князя привет и дары.
Все двери — настежь! Гостям — хлебосольство,
Послу — радушье: готовьте пиры!»

Манимы славой всемирного порта,
В виду великой столицы царя
Пришельцы быстро крепят якоря.
Завернут парус. С высокого борта
С трудом опущен в кипение волн
Большой, из дуба долбленого челн.
Коры столетней корявы морщины,
И грубо-тяжки четыре весла;
В пахучих шкурах курчавой овчины
Гребцы, и слуги, и стража посла.
Посланец правит кренящимся дубом;
Он грозен видом; осанка строга,
Огонь и сила в лице его грубом;
Играет ветер откинутым чубом,
И в ухе тускло мерцает серьга.

Ацтлан! Дивясь величавой картине,
В Ацтлан толпой мореходы спешат.
Пред ними, строгий, на гордой вершине
Горы Священной стоит Зиггурат.

В тенистой роще за белой оградой
Пасется мирно рогатое стадо
Молочно-белых священных быков;
На горном склоне среди цветников
Блестит дворец орихалковой крышей;
А вкруг, в садах утопая густых,
Раскинут Город Ворот Золотых,
Хранитель Вод, Заповеданных Свыше.

Прекрасен город, и жизнь в нем шумна, —
Смешенье красок и спутанность звуков.
Внутри вся гавань судами полна;
И шум, и крик у зияющих люков,
Где груз привозный в мешках и тюках
Рабы разносят на мощных плечах.
Как дуги туго натянутых луков,
Вздымаясь, арки крутых акведуков
Идут чрез город к вершине Горы.
Повсюду стены построек пестры
Трехцветным камнем: он белый, и черный,
И ярко-красный. Меж зданий просторны
Проходы улиц прямых и дворы
Вокруг жилищ легионов наемных.
Везде движенье, и стук колесниц,
И громкий топот людской на подъемных
Мостах у башен с рядами бойниц.

Как в латы, стены одеты в металлы:
На первой, внешней, из олова слой,
Из меди желтой оковка второй,
На третьей, главной, — загадочно-алый
Лучистый сплав, орихалк золотой.
Вдоль стен кругами замкнулись каналы;
Плывут галеры, снуют паруса,
Мелькают весла, звучат голоса.
В открытых храмах бряцают кимвалы;
Сантал дымится, и с ним в небеса
Земли хвалою восходят хоралы.
Аллеи сфинксов. Громады дворцов.
Аллеи статуй: царей и жрецов
Великих лики; на их пьедесталы
Народ цветы возлагает всегда.
Звенят фонтаны пред зданьем
Суда; Оплот Закона, от лет обветшалый.
Глядит угрюмо. И день изо дня
Должны здесь, правду и милость храня,
Судить старшин городских трибуналы
Людские тяжбы; здесь шепот дельцов
И быстрый говор крикливых истцов;
Клянут и плачут здесь люди, и вялый
Бесстрастный голос, кончая их спор,
Читает громко сухой приговор.

А дальше бойкой торговли кварталы;
Наполнен город толпами людей;
Шумят базары среди площадей,
С товаром ходким открыты подвалы;
В разгаре купля, продажа, обмен.
В проулках тесных, в палатках у стен
Монетой звонкой бряцают менялы:
Тут распри, дрязги и резкая брань;
И прочь от шума, под портики бань
Прохлада манит. Бассейнов овалы
Зовут узором цветных изразцов:
В них свежих сил наберется усталый
В воде прохладной, а светлые залы —
Приют поэтов и кров мудрецов.

Но день пройдет. Янтари и опалы
Заря рассыплет, горя полчаса;
Созвездий вечных зажгутся кристаллы,
Сады и рощи обрызнет роса;
И вдруг, почуяв покой небывалый,
Ацтлан утихнет, дремотой объят.
Тогда каналы ясней отразят
Дворцов колонны и храмов порталы;
Огни унижут перила террас;
С шатрами лодки в условленный час,
Расправив весла, покинут причалы,
И страстный голос ночного певца
Разнежит песнью влюбленный сердца.

В Ацтлане гости. И сызнова шумный
Разгул в роскошных хоромах вождя;
Вновь песни, крики и хохот безумный
Ликуют, язвы греха бередя.
Толпа гостей разделилась на части,
Ища забвенья в похмельи и страсти.
Приезжий варвар с угрюмым вождем
В палате пиршеств остались вдвоем.

И гость пред рогом с широким раструбом,
Налитым крепким заморским вином,
Уже качает нависнувшим чубом
И словно дремлет в дурмане хмельном,
Но сам, украдкой, внимательным глазом
Глядит кругом, навалившись на стол.
И чутким ухом лукавый посол
Следит за громким застольным рассказом
На трудном, чуждом ему языке.
А вождь хмелеет при каждом глотке.

Забыв о госте, мечтает хозяин,
Один, но вслух, о промчавшихся днях,
О славе битв в отдаленных краях,
О странных нравах далеких окраин,
О ласках женщин всех стран и племен,
И, втайне страстью своей увлечен,
Он славит, дико глазами сверкая,
Атлантских женщин; они всех других
Прекрасней в мире, и только средь них
Могла чудесно родиться такая,
За чье лобзанье готов он сейчас
Отдать объятья красавиц всех рас…
Посол, казалось, уснул, поникая;
Лишь взор зажегся на миг… и погас.

Находки радость венчает исканья,
Как сладость меда — усердие пчел!

Средь пыльных хартий во Храме Познанья
В глубокой нише сегодня нашел
Я древний, темный и ветхий пергамент;
Червем источен, он весь испещрен
Цветною тушью условных письмен.
Поблекли краски, и выцвел орнамент.
Но скрытый смысл потаенных значков,
Как вещий голос из мрака веков,
А яркость истин, как пламень в напитке
Священной Сомы. Лампада светла;
Лучи дрожат на развернутом свитке;
И я, склонившись на мрамор стола,
Читаю знаки на высохшей коже,
Вникая в мудрость… Всё глубже и строже
Величье тайн: безымянный пророк
Дает мне жданный, столь нужный урок.

«Живущим — мир! А миру — написанье,
Как заповедь, как верная скрижаль
Тех вечных тайн, к которым прикасанье

Для смертного и счастье, и печаль.
Вчера, в мой срок молитвы ежедневной
Молился я. Светло синела даль.

Но трижды гром прошел в лазури гневно,
Раскрылся неба царственный чертог
И трижды Голос звал меня напевно,

Как будто звонко кликал дальний рог:
“Очнись! Воспрянь! Внимай!” И атмы взором
Увидел я, что в Лике Солнца — Бог.

Потоком лился свет. И, перебором
Его лучей, незримые персты
Завесы ткали полог, на котором

Видения нездешней красоты
Напечатлялись, словно отраженье
Незримого в пучинах пустоты.

Горящий факел приводя в движенье,
Писала им бесплотная рука.
В дотоле непостижном постиженье

Мне открывалось. За строкой строка.
Цвели Семи Заветов откровенья
И таяли, как тают облака.

Блаженные, блаженные мгновенья!
Паря с Вселенским Солнцем наравне,
Душа пила восторг самозабвенья.

Тогда-то мне, не въявь и не во сне,
А в грезе сладостной меж сном и бденьем,
На лотосе явился в вышине

Сам светлый Бог нежизненным виденьем!
И я, прозрев, постиг бессмертья суть.
Но — скрылось всё… Стремительным паденьем

Для духа был в наш мир возвратный путь.
И вот, объят я трепетом и страхом:
На святость тайн не смея посягнуть,

Бессилен я орлиных крыльев взмахом
Поднять на труд зиждительства мечту;
Я не дерзну над здешним тленным прахом

Низвергнуть древней Смерти тяготу
И Бытие воздвигнуть не престоле,
Создав природы Божьей полноту.

Лишь Действенность при Мудрости и Воле
Меж Смертью и Бессмертьем грань сотрет,
Когда все три дохнут в одном Глаголе!..

И давит душу виденного гнет!
Я в глубь пещер, ища успокоенья,
Уйду из мира. Дням утратив счет,

Предамся там покою отчужденья,
Вручу себя безмолвию и тьме,
Великий Образ дивного виденья

Храня до смерти в сердце и уме.
Но, отходя, пред миром именую
Я истину, сложив в земном письме

Семи Заветов песню неземную,
Бессмертью гимн, какого струны лир
Поднесь не знали, славя жизнь иную!..
Благословенье миру! Людям — мир!»

Слова, как жемчуг, низал я с раскрытием
Значенья глифов. И тайнопись мне
Всё то дарила теперь в тишине,
Что было встарь вдохновенным наитьем
Дано другому в пророческом сне:

«Нам заповеданы семь драгоценных и вечных Заветов,
Семь совершенств бытия — семь золотых степеней:
В трудном пути восхожденья из сумрака к Свету всех Светов
Ищущий должен зажечь семь негасимых огней.

В степени первой Завет Целомудрия, сущий от века:
Праотец общий Хаос Девством предвечно рожден.
Девственность — риза спасенья, покров и оплот человека,
В ней для греховных страстей — плен погребальных пелен.
В тихом бесстрастии Девства не смерти немая дремота,
В нем созидающих сил жизнеобильный покой;
Белый цветок чистоты не цветенье в застое болота,
В грезах невинности, он — лотос, вспоенный рекой.
Так же, как завязь сулит нам плода ароматностъ и сочность,
Девство незримо в себе семя Бессмертья блюдет.
Тайну крещенья Живою Водой бережет Непорочность,
Жизни росою кропя мира коснеющий гнет.
Радуйтесь, девственно-чистые!

Степень вторая — Слиянье. В Слияньи — Завет от Хаоса.
Дети отца одного, духом единые все,
Мы в себялюбии черном мертвы, как цветы сенокоса,
В саване личного, мы — зерна в усохшем овсе.
Надо, чтоб каждый душою сливался с Вселенной-Титаном,
Чтоб мирозданье в себе каждый вмещал, как титан:
Мелкая капля воды нераздельно слита с океаном,
В капле ничтожной одной весь отражен океан.
В чуде Слияния — радость, и к жизни чрез смерть возвращенье:
В куколке умер червяк — бабочка скинет кокон…
Светлый Слиянья покой — это Мертвой Водою крещенье,
В сладком забвеньи его — бденье, и греза, и сон.
Радуйтесь, с миром слиянные!

Заповедь степени третьей в стяжаньи незыблемой Веры, —
В ней для заблудшихся чад — Матери древней Завет.
Гаснут иллюзии мира пред Верой, как бреда химеры,
Призраки тают страстей, глохнет соблазнов навет.
Вера не рабство, а подвиг; и тлена глухая неволя
Вдруг размыкает пред ней плен тяготы вековой;
С Богом сближает нас Вера; пред Верой бессмертия доля
Явью становится здесь, близкою правдой живой.
Вера уносит наш дух к небесам в огневом окрыленьи;
Вера — как молнии взлет, Вера — крещенье Огнем:
Жгуч очистительный пламень; и в красном его опаленьи
Жадно и радостно мы вздохом бессмертья вздохнем.
Радуйтесь, Веры светильники!

В степень четвертую вступит душа в ореоле Познанья.
Мудрость — великий Завет мудроблагого Отца,
Светом предвечным крещенье слепого людского сознанья!
Мудрость — начало всего, в Мудрости — всё, до конца.
Мудрость наш парус надежный и бдительный руль за кормою,
В высь путеводный маяк, цепь указующих вех;
В Мудрости светоч грядущей победы над смертною тьмою,
В Мудрости — лучших отбор, в Мудрости — равенство всех;
Царского сана мы в ней достигаем по праву признанья;
Власть нам над миром дана, мощь в усмиреньи стихий.
Высшую Правду постигнув в лазурном чертоге Познанья,
Путник, покоясь душой, в силе и славе почий!
Радуйтесь, светочи Мудрости!

Пятая степень — Обитель Любви, где любовью
Сыновней Ярче зари просиял нам милосердья Завет.
В мире Любовь тем прекрасней, чем люди темней и греховней:
Благостен пламень Любви, чист Всепрощения свет.
Блещет любовь, словно Солнце, в глубокой ночи мирозданья,
Всех согревает извне, всё освещает внутри;
Брызнув теплом, озаряет всесильным лучом состраданья
Сумерки каменных душ, жалких сердец пустыри.
Братство в Любви бескорыстной. Без страха, чужда суесловью,
Всюду ответит Любовь зову страданий людских:
В чуде Любви завершенной — святое крещение Кровью,
Лучшая жертва ее — в смерти за ближних своих…
Радуйтесь, смерть победившие!

Степень шестая — расцвет осязания, зренья и слуха,
Пыль вдохновений святых, мысли недремлющей жар:
Гением нас осеняет Завет благодатного Духа,
Шлет над материей власть, шлет созидания дар.
В творчестве — гордость Свободы, живое крещенье Эфиром;
Знает безумца душа солнц небывалых загар;
Дерзко она, вне пространства и времени, реет над миром,
Там, где Хаоса разлит серо-серебряный пар.
Гений творит бытие. И угоден он Богу в гореньи!
Бог в человеке узреть хочет Титана-Творца:
Разум вселенский один воссияет в Творце и в твореньи.
Примут зиждительства труд два полноправных Лица.
Радуйтесь, духом свободные!

Так, целомудренный, всею душой приобщен к мирозданью,
Веры и мудрости полн, горней любовью одет,
Творчеством славен, взойдет за достойно заслуженной данью:
Степень седьмая пред ним — брезжит Бессмертия Свет…»

Душа, пылая восторгом духовным,
Рвалась из мира. Но здесь, под строкой
Был вкось пергамент зигзагом неровным
Оборван наспех дрожащей рукой;
С последним словом над зубчатым краем
Прервалась вдруг откровения речь:
Писавший, явно сомненьем терзаем,
Почел за благо навеки пресечь
Нам путь к Познанью. Успели утечь
С тех пор столетья. Пещерой безгласной
Завет похищен. И к тайне ключа
Искали люди и ищут напрасно,
Во прахе смертном оковы влача…

Но, маг последний, в годины упадка
Я верю в луч за враждебною тьмой:
Должна для мира раскрыться загадка
О высшем даре Ступени Седьмой!