Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Гремит пред входом во храм колесница.
Царя с семейством приветствую я;
В тени пилона проходит семья
Во двор мощеный. И царь, и царица
В одеждах белых; в хитоне простом
Царевна с веткой зеленой оливы.
Один царевич, как царь горделивый,
В тунике царской, в плаще золотом,
С алмазной цепью — эмблемою власти;
Алмазный обруч блестит на кудрях,
И тонко пахнут бесценные масти.
Всё так, как было при древних царях.

Его по-царски встречают хоралом;
Двумя жрецами почетно храним,
Он входит первым. И раб опахалом
Вечерний воздух колышет над ним.
Идем мы. Звонки гранитные плиты;
Им вторит отклик в изломах аркад.
Пред нами, в свете зажженных лампад,
Стоит высокий и взорам открытый
Служений царских алтарь, и к нему
Ведут ступени трех лестниц пологих;
На плоских чашах курильниц треногих
Алоэ тлеет; и тонет в дыму
Престол трехгранный цветного порфира.
Царевич всходит наверх к алтарю;
Наследник царства, подобно царю,
Впервые сам возлияние мира
Приносит в жертву Зиждителю Мира…
В косом потоке закатных лучей,
Как чаша крови, алеет елей.

В одном порыве горячих молений
Мы все безмолвно склонили колени;
Пред тайной смолк торжествующий хор;
Кадильным дымом наполнился двор:
Свершался древний обряд посвященья.
Любовью чистой исполнен был взор
Царевны юной, и, дань восхищенья,
Дрожали слезы в глубоких очах,
Как две росинки при лунных лучах.

Вновь гимн раздался, и проникновенно
Звучала песнь под бряцанье кадил.
Прекрасный, тихо царевич сходил;
Точеный лик просветлен вдохновенно,
В тазах мечтанье… Таинственно он
Приял величье царей вековое.
К нему навстречу иду я, и двое
Жрецов подходит с обеих сторон.

Лампады блещут, дымится алоэ…
Во двор в просветы меж белых колонн
Воздушно небо глядит голубое,
И только слышны в лазурном покое
Роптанье моря в немолчном прибое
Да сизых горлиц ласкающий стон.

Но гаснут тучек прозрачных волокна;
Потух на море отлив багреца,
И ранний сумрак в садах у дворца
Украдкой глянул в глубокие окна.

Росой покрылись поляны. Меж тем,
Готовясь к ночи венчальной, гарем
Жужжал последней дневною заботой.
Для встречи гостя невидимый кто-то
Спешил исполнить преданий наказ,
И слился здесь с повседневною былью
Волшебной сказки старинный рассказ.
Лениво брызжа душистою пылью,
Фонтаны слух чаровали, а глаз
Прельщался тканей тяжелых окраской,
Ковров пушистых цветистою лаской
И, в пестрой глине затейливых ваз,
Расцветкой яркой цветов благовонных;
Лампад висячих граненый топаз
Играл снопами лучей благосклонных,
И всё казалось причудливым сном:
Узоры шелка на мягких диванах,
Узоры стройных кувшинов с вином,
Узоры тонкой чеканки на жбанах.
А в круглых сводах невидимых ниш
Слегка курился дремотный гашиш,
Чтоб воля млела в желанных обманах.

Волненье, радость, надежды и страх
Средь жен-красавиц, избранниц счастливых:
Притворный холод в глазах горделивых
И трепет скрытой тревоги в сердцах.

Они все вместе собрались в купальне,
В саду тепличном. Ласкающе-тих,
Чуть слышным звоном доходит до них
Влюбленный голос мелодии дальней.

В саду, где пальм гладкоствольных листы
Склонились к иглам серебряных елей,
В пахучих травах вздыхают цветы,
Пасется стадо ручное газелей,
Павлины ходят, раскинув хвосты.

Как чаша, пруд; и ползучих растений
Листва к нему опустилась везде.
До дна уходят, белея в воде,
Широких лестниц крутые ступени;
Застыл недвижно, в спокойствии лени,
Прозрачной влаги сквозной малахит;
Там лотос, образ невинности, спит,
Там лебедь, с гордым величьем движений,
Беззвучно выплыв из дремлющей тени,
Блестящей дрожью воды окружен;
И, как виденья, по глади зеркальной
Легко скользят отражения жен…

Настал для сборов пред ночью венчальной
Последний важный и хлопотный час.
Снуют служанки вокруг водоема;
Готовят девы себя для приема
Супруга в блеске всех женских прикрас.
Уже исчерпан богатый запас
Всех тайн, идущих в изустном рассказе
От рода к роду с древнейшей поры:
Для лиц — составы смягчающих мазей,
Для рук — бальзамов привозных жиры,
Из тонко стертых жемчужин белила,
Сурьма и желтый толченый шафран,
Цветная пудра, оттенки румян
И, чар любовных победная сила,
Соблазна полный духов аромат.

Черед одежде. Борьба охватила
Красавиц-женщин. Их прихоть стократ
Меняет вкусы; со строгим разбором
Отвергнут ими убор за убором;
Всё новых тканей пленяет краса;
Они, спеша, примеряют наряды,
Подвески, цепи, венцы, пояса.
Снуют служанки… Звенят голоса…
Соперниц судят враждебные взгляды;
И то и дело, с дрожаньем руки,
В зеркальность медной блестящей доски
Глядится дева и просит ответа:
«Свежа ль? Прекрасна ль? Удачно ль одета
К лицу ли это убранство волос?..»
Соседки смотрят, кивают со смехом,
По в каждом сердце всё тот же вопрос:
«Кого судьба обласкает успехом?
Кому предсказан избранья почет?
Кто будет первой супругой счастливой
И первой ночи подругой стыдливой?
Чей миг бессмертья сегодня пробьет?..»

А небо в полночь нахмурилось строже.
Затмились звезды; ненастная мгла
Ползла туманом. Царевна легла.
Она безвольно томилась на ложе,
И сном забыться ей было невмочь.
Напрасно думы гнала она прочь,
Но мысль внушала всё то же, всё то же,
И жутко длилась бессонная ночь.

Метался ветер, и с жалобой гневной,
Бушуя, море рвалось из границ.
Во мраке плыли, смеясь над царевной,
Рои прекрасных девических лиц.

Лицо сменялось лицом непонятно;
Глаза чернели бездонною тьмой,
И губы, гордо, беззвучно, но внятно
Для сердца девы, шептали: «Он мой!»

Дышала радость в улыбке надменной,
Насмешка крылась, как вызов прямой.
В ответ, как эхо, одно неизменно:
«Он — мой! — твердила царевна, — он — мой!»

Но тени в танце неслись, торжествуя,
Под звон запястий и свадебных чаш;
И вновь чуть слышно, как звук поцелуя,
Истомный шепот змеился: «Он — наш!..»

И утро встало ненастное. Море
Одели тучи покровом теней;
Шумела буря в свинцовом просторе;
Пучина вздулась, и с громом на ней
Вздымались волны друг другу на смену,
Одна другой и страшней, и темней,
А ветер буйный вскипавшую пену
Срывал разгульно с горбатых гребней.
Казалось, бездны разгневанный демон
Кидался в битву с жильцами земли:
С налету снасти трепал у трирем он,
На камни рифов бросал корабли,
Удары сыпал на крепкие молы;
Он в новом всплеске старинной крамолы,
С мятежным кличем вражды и хулы,
Грозил смести человека-тирана
И гнал на приступ к подножью Ацтлана
За ратью рать роковые валы.

Душа царевны созвучна ненастью.
Разбит, как бурей, сердечный покой,
Бушует сердце бесплодною страстью,
Как море, в споре с любовной тоской.
Всё то, что было недавно ей свято,
Теперь погибло, безжалостно смято,
Как венчик розы жестокой ногой:
Ее любимый был отдан другой.
И сон их детский о счастьи возможном
Навеки прерван, и в сердце тревожном
Надежд огонь благодатный задут.
Былое — призрак; печаль — в настоящем.
А там… в грядущем, лишь горе сулящем,
Угроза брака, несноснее пут…
О, как совместны с тоскою тяжелой
Ненастья слезы!.. И голуби ждут
Царевну тщетно в тревоге веселой.

В тунике белой у белой скамьи,
Сама, как призрак, она в забытьи
Стоит в тени у конца колоннады,
Где, в светлой бронзе застыв, лимниады,
С телами женщин на рыбьих хвостах,
Фонтана чашу несут на перстах.

Дождем спадают болтливые струйки,
И взор царевны недвижен, следя,
Как рябь играет и блещут чешуйки
Проворных рыбок под сеткой дождя.
В лукавых блестках резвящихся рыбок
До боли, въявь представляются ей
Соблазны женских нескромных улыбок
И чары в беглом призыве очей;
Качаясь плавно в извивах волнистых,
Мерцают странно в воде плавники,
Как будто веер из перьев цветистых
Шевелят пальцы изящной руки.

Не так ли жены, подвижны и гибки,
Вчера пред братом резвились, как рыбки,
В парчовых тканях с отливом чешуй,
И, ластясь, льнули к нему, как наяды?..
Вино пьянило; туманились взгляды;
Фонтан ласкал однозвучностью струй,
Дышала страсть в вероломном гашише…
А лютни пели всё тише и тише…
И веер скрыл роковой поцелуй…

Так снов ревнивых впивая отраву,
Царевна бредит. Ей страшно самой
От мыслей темных: «Отдайте! Он — мой!
Мне с детства близкий, он мой был по праву!
Зачем же, в жизни живой недвижим,
Обычай мертвый, как навык порочный,
Его похитил на праздник полночный
И отдал новым, далеким, чужим?
Пусть нет нам счастья по близости кровной!
Но я на радость победы любовной
Его отдать не хочу никому!
Судьба сковала нас цепью духовной:
Обещан небом он мне, я — ему!..»

Царевич вышел и в дымку ненастья
Вгляделся, жадно дыша на ветру.
Вдали он зорко увидел сестру,
И сердце чаще забилось от счастья.

Царевич тихо подкрался к сестре,
Как тень, скользя. Притаился за нею.
Потом, как в детстве в шутливой игре,
Приник к спине ей щекою, а шею
Обвил ей нежно руками… И вдруг,
Ее к себе повернувши за плечи,
Хотел согнать поцелуями встречи
Ее невольный минутный испуг.

Но он не слышит, как прежде, привета.
Бледна, царевна стоит без ответа,
Дрожит бессильно царевны рука;
В глазах померкших — глухая тоска
И долгой ночи бессонной усталость.
Он видит: ей не до смеха совсем!
Потухла сразу беспечная шалость;
Пронзая сердце, прихлынула жалость.
Хотел царевич сказать: «О, зачем,
Сестрица-радость, грустишь ты напрасно?»
И вдруг… мгновенно… всё сделалось ясно:
Обряд вчерашний и первый гарем
Меж ними пропасть внезапно раскрыли;
Сестра не знает, не чует, что он
Сберег безгрешно их детские были,
Любви их чистой безоблачный сон!

Но вновь с царевной он встретился взором;
И вмиг, владеть не умея собой,
Пред ней открылся; признаний прибой
Дышал правдиво то горьким укором,
То жгучей страстью, то жадной мольбой:

«Сестра, я понял! Скажи, неужели
Смогла, хоть кратко, ты думать, сестра,
Что был я счастлив в гареме вчера,
Когда под лютни мне женщины пели
И тайным знаком к предательской цели
Манили томно меня веера?
Могла ль ты думать, что в ночь новоселья…
Что этой ночью… что я?.. О, не верь,
Не верь сомненьям! Сестра, неужель я
К тебе пришел бы? Как смел бы теперь
Тебя касаться? Как мог бы и в очи
Твои так прямо глядеть без стыда,
Когда бы только… Но нет! Мне чужда
И память будет о тягостной ночи!

Сегодня, теша наперсниц своих,
Расскажут жены с насмешкой обиды,
Как был забавен ребенок-жених,
Бессильный отпрыск царей Атлантиды!
Толпа красавиц — на выбор. Из них
Была любая готова отдать бы
Всю жизнь за взор мой единый; но я
Не мог ценить их, холодный судья
И праздный зритель в час собственной свадьбы!

Меня привычно носили мечты:
Я сердцем, верным любви сокровенной,
Стремился пылко к одной, незабвенной,
Далекой-близкой!.. Не чуяла ты,
Что ей признанья любви наготове
Душа хранила, что счастья ключи
В ее едином решающем слове,
Что звал ее лишь я тщетно в ночи!
Сестра, ты знаешь, чье имя в том зове?!
Скажи, что знаешь?.. Нет… лучше молчи!..»

Молчит царевна: боится ль ошибки,
Иль снова верит, былое будя?..
Фонтан лепечет, и плещутся рыбки,
Играя резво под сеткой дождя.