Евгений Витковский - Век перевода. Выпуск первый (2005)
ХУАН РАМОН ХИМЕНЕС (1881–1958)
ОСЕННИЙ ДОЖДЬ
Струйки по стеклам стекают,
С крыши срываются в камни,
В ветках сирени сверкают…
В сердце, где чувство остыло,
Льются и льются уныло.
Вечер туманом измучен.
И, прорываясь сквозь тучи,
Солнце свой отблеск колючий
Каплей в окно уронило…
Льется и льется уныло.
Каждая капля — утрата.
Юность ушла без возврата.
Нет ни невесты, ни брата…
Голову низко склонил я.
Льется и льется уныло.
Вечер, и капли в ресницах
Серого с серым граница.
Так отчего же мне снится
Утро, и краски иные?
Льется и плачет, унылый.
БОЛЕСЛАВ ЛЕСЬМЯН (1877–1937)
МОРОЗНОЕ УТРО
Снится солнцу ангел зимним утром.
Серебристый — среди метели.
Снег сверкает синью с перламутром,
Словно древних духов постели.
Вьется след до головокруженья;
Мчатся сани, дымкою объяты.
Мимолетным ветром их движенье
По сугробам в петли выплеталось.
Половина сна в снегу осталась,
А другая — всё летит куда-то.
Я — отшельник. Взволнован и бледен.
И, с окошком пристроившись рядом,
За санями бегущими следом
Устремляюсь и мыслью, и взглядом.
Заблудилась мысль в тумане где-то,
Неустанно я ищу ответа.
— Что за сани — там, в безумстве бега,
Так летели бешено по снегу?
Нам с тобой бы мчаться без опаски
В этих санках, ветром оплетенных!
Закружились бы в снегах бездонных
Две из снега вызванные сказки!
Я б увидел — щиплет ветер шалый
Губ бутон, что только развернулся.
А мороз бы жезлом прикоснулся —
Цвел кораллом бы румянец алый!
Заблудиться б… Нить следов прервалась,
Дымкою опаловой объята.
Половина сна бы оставалась,
А другая — мчалась вдаль куда-то.
И отшельник, словно призрак бледен
И взволнован бешеной ездою,
У окна бы встал, виском прижавшись,
Взгляд и думы посылая следом
За санями. Мысль, не удержавшись,
Днем взлетая в небо за звездою,
Заблудилась в белизне тумана.
Про себя б он думал неустанно:
Что за санки там, в безумстве бега,
Так промчались бешено по снегу?
ЯН ЛЕХОНЬ (1899–1956)
САРАБАНДА ДЛЯ ВАНДЫ ЛАНДОВСКОЙ
Ветер вдруг в окно ударил. Подхватил порывом смелым
Все страницы. Пусть уносит! Жажду музыки старинной!
Вижу — ты идешь по саду, мелким шагом, в платье белом,
За тобою — сарабанды, соловьи и тамбурины.
Где поставить канделябры? Где повесить гобелены?
У пастушек — роз корзины. Обойдемся без паркета!
Васильки толпой стремятся из вазонов, как из плена,
А луна пусть будет люстрой — вот и зал для менуэта.
Лучше ночи этой дивной для концерта нет момента!
Музыканты-невидимки взяли в руки инструменты,
Скрипки, флейты и гобои над ночной запели тишью,
Говорят с одной тобою — их еще никто не слышит…
Всё готово. Дымкой скрытый, мир подлунный ждет чего-то.
Меж ночных теней размытых все аккорды есть и ноты.
Но не вижу силуэта — там, над книжкою, в молчанье.
Мы одни лишь до рассвета ночи слушаем звучанье…
Слышишь — над теченьем сонным шепчется Нарцисс влюбленный,
Погоди, пока утихнет шелест листьев утомленный.
Кто промчался по поляне? Фавн скользнул с надменным смехом.
Подожди, пока уйдет он, оставаясь только эхом…
Вот акация, роняя свой цветок, засеребрилась —
То Венера, притомившись, сном серебряным забылась.
В этом облаке душистом — что ты вспомнишь, что оставишь
У акации, притихшей над слоновой костью клавиш?
Знаешь ты, когда проходишь лунным садом, мягким лугом —
Числа нам несешь и грезы, примиряя их друг с другом.
Всем завесам — расступаться, и оковы все спадают,
Если только эти пальцы ни на миг не опоздают.
Встал вокруг тебя Акрополь тополиной колоннадой,
И гармония Вселенной твоему открылась взгляду.
Нимфы косы распустили в лодке с музыкой прекрасной,
Мраморное совершенство — лишь тебе одной опасно.
Как Цецилия, склонилась ты в своей глубокой вере.
О пути лазурном знаешь, к чарам злым открывшем двери.
Рушатся Каррары скалы, сотни искр летят победно,
А рука уже ласкает Галатеи локон бледный.
Сколько же противоречий эта музыка сплетает!
Вот — обыденность, а после — в вечность звуки улетают…
Вместе лавр несу и розу тропкой, что касались боги,
Где по клавишам тихонько бродят их босые ноги.
Сном пускай глубоким станет высь, где мысль парила с блеском.
Пусть в ручей холодный канет — лишь весло разбудит плеском.
Средь камней пусть будет камнем, там, на дне заледенелом.
И воспрянет под руками, как Офелия, вся в белом.
То высокий звук, то низкий — два зерна упали в землю.
Урожай ты собираешь — расцвели цветы и внемлют.
И горит звезда всё выше в чистом небе темно-синем.
Ты, счастливая, играешь в эту ночь на клавесине…
ЧЕСЛАВ МИЛОШ (1911–2004)
ВАЛЬС
Вплывает, в глубинах зеркальных качаясь,
Мелодия вальса в сверкающий зал.
Смотри — в канделябрах, в дымы облачаясь,
Колышутся свечи. И тянется бал…
Там пыль розовеет — иль яблонь цветенье?
Подсолнухи-трубы сияют, чисты.
И руки — распятья, и плечи — сплетенье,
Стекло с белизною — среди черноты…
Пространство в круженьи летит безмятежном.
И перья, и жемчуг, и гул голосов!
Зажмурены очи… И с шелестом нежным
Шелк тела коснется… И шепот, и зов.
Десятого года часы истекают,
Часы водяные отмерили срок…
Час гнева настанет, смерть жертвы взалкает
И с огненным древом взойдет на порог.
А где-то — поэту на свет появиться.
О них его песня — но им не слышна.
Дорогою млечной ночь в хаты струится,
И лаем собачьим деревня полна…
Поэт лишь родится — его еще нету.
О нем ты не знаешь — но кружишься с ним…
Навеки прекрасна, в легенды одета,
Вплетаешься в войны, и в битвы, и в дым.
История — бездна. Из бездны кровавой
Он шепчет на ушко тебе — не гляди!
Там лик — в ореоле печали и славы…
То вальс — или слезы застыли в груди?
В прозреньи внезапном раздвинь эти шторы.
Вальс в золоте листьев ползет тяжело.
Там мир незнакомый, чужие просторы,
И ветер холодный стучится в стекло…
Зимнее поле желтым озарилось,
Ночь оборвалась, небо приоткрылось.
Мечутся люди — крик несется смертный,
Крика не слышишь — видишь на губах.
Снежное поле тянется до неба,
Полное смерти — кровь его румянит.
Каждый упавший камнем сразу станет…
Солнце дымится — пыль к ногам летит…
Пленные строем шагают вдоль речки,
Над чернотою — лед белый, колючий,
А над водою, за синею тучей
Бич в красных отблесках солнца.
Там, в той шеренге, бредущей в молчаньи,
Сын твой, ты видишь. Лицо всё разбито,
И ухмыляется рот приоткрытый.
Кричи! Он — счастливый в неволе!
Знаешь, ведь есть у страданья граница.
Губы в улыбке навек застывают,
Люди проходят — и вдруг забывают,
Зачем они шли и откуда.
В скотском покое приходит прозренье.
Облако, звезды, заря догорает…
Мол, не умру я, хоть все умирают, —
И медленно, медленно гибнет.
…Забудь же! В круженьи стремятся навстречу
Цветы, канделябры, сиянье зеркал!
И вальс наплывает. Колышутся свечи,
И взгляды, и шепот, и радость, и бал.
Пусть руки чужие тебя не коснутся.
Венера восходит и тонет в заре.
На цыпочки встань — зеркалам улыбнуться.
Бубенчики. Санки. Рассвет на дворе…
ЯН НЕРУДА (1834–1891)