Евгений Витковский - Век перевода. Выпуск первый (2005)

Кто таится там в углу
В сумеречный час несмелый,
Когда трели Филомелы
Оглашают лес Сен-Клу?

Кто в мои стучится двери —
Верный пес иль хищный волк?
Ведь в проказах знают толк
Эти басенные звери.

Это Аргус твой, Улисс?
Иль собака Ламартина?
Иль торчит из-за кулис
Волчья жесткая щетина?

Анжелика ты? Азор?
Как зовут тебя, приятель?
Ты На-ву-хо-до-но-сор?
Или Фенрис, волк-вещатель?

Кастор? Нестор? Или ты
Песик Жана де Нивеля,
Скачущий из темноты
В голове, пустой от хмеля?

Или бархатный волчок,
Что в лучах туманной Фебы,
Как уснули все эфебы,
Греет нежность милых щек?

Может, ты гонитель Красной
Шапочки, разбойник злой,
Обесславленный хулой
В детской сказочке ужасной?

Лафонтеновский злодей,
Что куражится до срока,
Ужас агнцев и людей, —
Или пес святого Рока?

Может, в песенке простой
О тебе поют пастушки:
«Не ходите в лес густой —
Волки бродят у опушки»?

Посылка
Пес и волк, ты плач и смех,
Враг и друг, слеза с улыбкой.
Серебрится серый мех
В этой сумрачности зыбкой.

В час когда и свет, и мрак
Нераздельно вместе слиты,
Ты мой друг и ты мой враг,
Ты угроза и защита.

Пес! — когда звезда, лучась,
Ищет лунного осколка,
В пасторальный этот час
Защити меня от волка!

Я раковину эту нашел в песке у моря.
Вся чудной позолотой и жемчугом сверкала.
Ее Европа дивной рукой своей ласкала,
Мчась на быке небесном, с волной крутой в раздоре.

К губам ее поднес я — полился звук, и вскоре
Увидел я, как эхо зарею распускалось.
А чуть приблизил к уху — о кладе в синих скалах
Поведала мне сотни таинственных историй.

Так соль я собираю из горьких вздохов ветра,
Что аргонавтов бросил в далекий путь по свету,
Дарил Язону звезды в его прекрасном сне.

И я волнам внимаю, их тайному биенью,
И ветру, что приносит волшебное волненье
(Та раковина сердце напоминает мне).

Вороньё в синем небе — грязно-черные стаи.
И в дыханье столетья страх чумы нарастает.
Далеко на Востоке смерть трудиться устала.

Апокалипсис грянул? Народился Антихрист?
К чудесам и знаменьям взоры все обратились.
В возвращеньи Христовом — видят неотвратимость…

Боль во чреве планеты столь глубокая зреет,
Что мечтатель, парящий высоко в эмпиреях,
Разделил с сердцем мира это горькое бремя.

От убийц идеалов горе миру осталась.
И затворником бездны человечество стало.
Грубый молох вражды и войны вырастает.

Боже мой, Иисусе! Отчего же ты медлил
Протянуть свою руку этим хищникам бедным,
Озарить свои флаги солнца отблеском бледным?

Он является рано, жизни вечную сущность
Открывая безумным и безрадостным душам,
Сладость утра забывшим и во мраке заблудшим.

Боже мой! Да придешь ты, да грядет твоя слава!
Да придешь в звездной дрожи, в катаклизмах кровавых!
Мир неси и любовь нам, милосердный и правый!

Чтоб, мечтателя видя, бледный конь твой примчался,
Божество в необычной песне трубной звучало.
В сердце углем остался твой огонь величавый.

Золотой фазан встречал меня секретом:
— Белый клад твой спрятан в кабинете этом,
Смех ее чудесный весь искрится светом.

На коврах — фигуры красотой блистали,
И с вином столетним ждал бокал хрустальный,
Стебли роз французских в вазах из Китая.

Дар земли французской… В час перед свиданьем,
Там, в уединеньи, в сладком ожиданьи,
Свежий аромат свой розы ей отдали.

Ужин ждал… Но стрелы грозные взмывали,
Целились амуры, с глаз платки срывали,
Масленичной ночью, ночью карнавальной!

Шелковая маска сброшена невинно,
В радостной размолвке был пролог недлинный,
Очищенье пил я в сладких этих винах.

Что за виноградник — страстные те губы!
Легким жгут укусом, поцелуем губят,
Как они безумны и как белы зубы!

Жгучих губ коснувшись, я вина отведал,
Из чудесных пальцев, что нежней рассвета,
Брал я землянику и больших креветок…

Я в костюм Пьеро был облачен той ночью.
Радовался, слыша, как она хохочет.
Отчего же горечь душу мою точит?

Карнавальной ночи огненная россыпь.
И прекрасна гостья в грустных моих грезах.
Пламенные очи, губы, словно розы…

Для нее в уютном этом кабинете
Я — любовник новый, их полно на свете.
Странник издалёка, тих и неприметен.

Доносилось эхо песен карнавальных,
С флердоранжем белым молча расставались
Тысячи невинных на ночных бульварах…

И когда вино мне песню напевало,
За окном, я видел, тучка проплывала,
Фебу скрыв волшебным черным покрывалом.

…Как-то у любимой я спросил ответа:
— Ночь полна печалей — видишь ли ты это?
Есть ли она где-то, Королева света?

Не Она ль смотрела на меня? Померкнув,
Отвечал фазан мне: Был любим безмерно
Ты Луной умершей, лишь Луною верной.

Севилья? Гранада? О лунные танцы!
На улицах узких — мятеж мавританский!
По темным балконам, по белым ступеням
Бегут и вращаются лица и тени…
И небо, закрытое дымкой апрельской.

Вино молодое сулит мне дорогу.
Бокал осушу — и душа моя дрогнет.
Все грезы со дна поднимаются, что ли?
Апрель, и луна, и вино золотое
Псалмы мне поют и любовные песни.

Вот правая с левой сошлись стороною;
Но чей это призрак бредет под стеною?
Плащом прикрывается рыцарь забытый,
И меч он повесил, и шляпа пробита…
Луна проливает бокал белых грез.

Блуждают мечты среди улочек тесных.
И тень очарованно бродит за песней,
По тем лабиринтам, то шумным, то строгим,
Пока не откроются скрытые сроки…
Бледнеет луна от таинственных слез.

Вот домик знакомый. Привиделось, что ли?
Балкон, и жасмины, и белые шторы,
Белей сновидений луны снежно-белой…
— Сеньора, час пробил. Мне ждать надоело!
(Неслышно дуэнья вошла со свечой…)

Я — призрак суровый, скажу по секрету.
Я — тень, что настойчиво ищет рассвета
В ночи, где лишь звезды роскошны без меры.
Я — бледный мираж, я — ночная химера,
Что трон у луны отбирает мечом!

Сеньора, о, как Вы наивно-прекрасны!
Звездой одинокой мне видитесь ясно
В наплывах рассветных…
Вы так молчаливы,
Признанье мое Вы отвергли пугливо,
Как голос Ваш нежный узнать бы я мог?..

Но… тень возвратилась в свои сновиденья.
За нею следит неустанно дуэнья.
— Синьора, быть может, во мраке за дверью
Есть призрак в засаде. В мой меч Вы поверьте,
И лунным лучом заискрится клинок.

Манеры старинные Вам непривычны?
Лицо под плащом, комплимент лаконичный?
А может быть, Вас удивил несказанно
Опущенный меч мой и перьев касанье?
И сам мой правитель, великий Гасул?

О чувствах моих пусть расскажут Вам страстно
Шум улочек узких, звук речи арабской…
Вы внемлете, стоя в окне мавританском.
Мне с бледной луною никак не расстаться,
И повесть об этом по свету несу.

Расскажет пусть ночь мавританского сада,
Где тихо звенит серебром серенада,
Где прошлое в окна высокие входит
Душистым цветеньем и эхом мелодий…
Ночными псалмами белесой луны.

Пусть волосы танцем расскажут, ласкаясь,
Созвучия снов к небесам отпуская,
Безвольные лица под пристальным взглядом,
И запах духов из закрытого сада,
Где в тихом гареме чуть теплятся сны…

Я — стражник, сеньора. Псалтырь мне доверен,
Хрустальный бокал, полный белых мистерий,
И нежность напева, где мудро и просто
Слились воедино Аравии звезды
И дух старины в андалузских садах…

Но я умолкаю… Лишь лунные танцы
Мерцают, искрятся в окне мавританском
Сквозь плющ, что по стенке сползает на землю,
Где мох, разрушающий камни, не дремлет,
Вздыхая о белой луне иногда.

Ах, стать бы мне тенью весны быстротечной,
Средь белых жасминов быть призраком вечным!
Звучать в переливах мелодий чудесных.
Я — тень тех певцов, я — забытая песня,
Залог отгоревшей, но вечной любви!

В словах самых лучших сказал бы об этом…
Арабский ноктюрн исчезает с рассветом,
И песни уходят,
Псалмы — умирают,
И лишь на губах утомленных играют.
Я — бледная тень ускользнувшей любви…

…Луна умерла… Сновиденья взлетают,
в ночных лабиринтах укрылась их стая.
И двор мавританский — в ограде высокой.

Восток, рассмеявшись, открыл свое око…