Семен Кирсанов - Гражданская лирика и поэмы

Политехнический музей.
                                          Киоски.
Трамвай.
              Афиша:
                       «Маяковский».
Закончен вечер.
                       Сто ступенек вниз.
Спускается,
                 затолкан ожидающими.
Углами рта
                  окурок
                               до огня догрыз.
Вперед глядит
                        глазами обжигающими.
В руке записки.
                          Через руку плед.
От двух моторов
                            рвется
                                           время дующее.
В кармане
                    красный паспорт,
и для поездки
                      в будущее
закомпостирован билет.
Маяковский смотрит
                                   в небо предрассветное
карими зрачками
                             из бессонных век.
Наконец встает.
                          Он едет
                                       в кругосветное
путешествие
                       навек.
Входит.
               Вслед за ним —
                                         тюки авиапочты.
Вот сейчас от ног
                              отъедет шар земной.
И уже из дверцы самолета:
                                                — Вот что:
связывайтесь…
                       как-нибудь…
                                               со мной! —
И уехал.
                То ли в Новый,
                                          то ли в Старый Свет.
Писем нет.
                     Десять,
                                 двадцать,
                                               тридцать,
                                                                   сорок лет…

А в газетах
                  есть.
Нет-нет,
                и весть:
будто
          где-то подходил к окну,
видели,
            как в рукописях рылся.
Будто
           он в Испании мелькнул.
Роздан был листовками
                                         и скрылся.
Говорил
             один мне
                           волк морской.
Дым из трубки.
                       Поступь моряковская.
— Стали мы в Шанхае.
                                      Ходим…
                                                    Стой!
На афише:
                     «Вечер Маяковского»!
Автор сам,
                    написано,
                                     читает
«Левый марш»,
                           «Поэму о Китае»!
Жалко…
              Снялись с якоря до вечера.
Вечер был… —
                     Я слушал недоверчиво.
Я же знаю,
                        что не может быть.
Вдруг газетка…
                        В ней одна заметка:
«Должен завтра
                             к нам в Кузбасс
                                                       прибыть…»
И верчу я в полночь
                                   ручки радио.
Наконец поймал!
                                Кузбасс.
В многоламповом,
                             гремящем
                                            «Ленинграде» он
затерялся,
                   баснословный бас:
— Тут прежде
                          было голо,
тайга
             и капель спад…
Но вот
              проспектом
                                          горы
прорезал
                     город-сад!..—
Шуршанье слов
                         или знаменный шелк?
То пропадет,
                  то вдруг опять отыскан:
— Товарищи,
                      я к вам
                                     уже пришел,
в коммунистическое
                                       «близко»…—
Но углубился голос
                           в рябь эфира
и разошелся
                  в рифмах
                                 по сердцам,
а я держу журналы
                         из далеких пунктов мира
и в телеграммах
                         шарю по столбцам.

Фото!
             Вот он!
Вглядимся ближе!
Два полицейских
                         скрутили руки в жгут.
Запрет приехать!
                               В тот же час в Париже
четыре тысячи
                          собрались в зале.
Ждут.
Что Маяковский
                        не приедет,
                                          им сказали,
но тем не менее
                               ждут.
Но не ждут,
                что выйдет некто
                                  и прибавит на день доллар.
Ждут стиха,
                   как знака,
                                чтоб пойти в штыки.
Он мне говорил:
                         «Поэт обязан жить,
                                                        как донор,
кровь — из вены в рифму,
                                          в сердце из строки…»
Как мне надо
                           повидаться с ним,
там,
        на океанском пароходе,
где, неуловим,
                           необъясним,
он
        по нижней палубе проходит!..

Пароход?
                      Далеких океанских линий?
И запрос летит
                         на сотни кораблей.
Это некто Клей
                             узнал его в Берлине
(родственник
                   «величественнейшего
                                                из сигарных королей»)
Циркуляр спешит,
                         шифрованный секретным кодом,
к пароходам,
                        бороздящим волны
                                                         полным ходом:
«…Кличка „Высокий“,
                                       волосы темные,
следить,
                     разыскать,
                                      изорвать и сжечь…»
Но мечутся зря
                        Ники Картеры и Пинкертоны.
Он взобрался на стул,
                              разобрался в блокноте
                                                            и начал речь:
— Рабочие!
                       Вас ли устроит доля —
продаться буржуям
                                за фунт или доллар?.. —
И вдруг обрыв,
                        и нет продолжения.
Экран телевизора побелел.
Лишь несколько строк
                                    в статье «Профдвижение»
о забастовке на корабле…

Значит,
               отчитал врагов на славу,
рассказал всю правду
                                          про Москву!
Что тут странного,
                               что приезжал на Яву?
Разве он в стихах —
                                не наяву?
Вот кино.
                    Документальный фильм
                                                      «Малайя».
В первый раз
                      встречают праздник
                                                        Первомая.
Перед сваями
                      поставили подмостки.
Хижины у них
                      из пальмовой трухи.
Тут вот
             встретились
                               туземцы с Первым мая…
С Мая-ковским…
Он читал им
                      первомайские стихи.
А одна
               все это в песне выразила
и прошлась перед поэтом
                                          в танце.
Только этот кадр
                            цензура вырезала:
очень не понравилось
                                   британцам.
Вместо кадра
                  запрещенье
                                   в черной раме.
«Маяковский»
                     слово в телеграмме.
Но никто не верит
                            в смерть
                                         в Стране Советской.
Верят —
                  занят он всесветною поездкой,
разговором с миром,
                                        агитацией за мир,
с нами,
            с будущими,
                                   с новыми людьми.
Он воюет с тем,
                         кто сделал бомбой атом,
он перед заводами
                                толпится
                                           с пролетариатом
и штрейкбрехеру
                     сквозь зубы цедит:
                                                    — Гад!—
В демонстрациях шагает,
                                            смел и рад.
С поездов смеется:
                             — Хорошо поездил я! —
Это вот и есть,
                          товарищи,
                                                поэзия!
Если жить,
                  то только так поэту, —
знамя красное
                          неся
                                    по кругосвету!