Борис Бухштаб - Поэты 1840–1850-х годов

Говорили мне люди, смеялись,
А я злым языкам не поверил.
И сегодня опять в хороводе
Так же весело милую встретил,
Я по-прежнему с ней повидался.
«Ты скажи мне, скажи, дорогая,
Уж про что ж это люди толкуют?
Всё такие их речи пустые,
Говорят, что ты замуж выходишь!»
И по-прежнему всё дорогая
Веселехонько мне отвечала:
«А за что ж тебе, друг, обижаться,
Что выходит судьба мне такая?
Я иду за богатого замуж,
Буду жить во покое, в довольстве.
А твоя ли завидная доля,
Что еще ты, дружок, погуляешь
Холостым молодцом, неженатым».
— «И на том тебе, радость, спасибо,
Что еще ты гулять мне желаешь
Холостым молодцом, неженатым!
Похожу я по белому свету,
И найду я другую девицу,
И богаче тебя, и получше!
Мою душу простую узнавши,
Она будет любить меня верно.
А вот только одно мне обидно:
Что уж, видно, сильнее не биться
Моему ретиво́му сердечку,
Не болеть моей груди больнее,
Не гореть горячее головке.
Уж и той ли мне красной девицы
Не любить сопротив тебя больше,
И за то ее лихом не помнить,
Что не с ней погубил, бесталанный,
Свое всё молодое веселье!»

Пришла старуха в избу́ со двора.
«Ой, холодно́! на дворе и метель, и кура́!
Экая сила, что снегу навалило!»
Совсем старуха застыла;
На печку легла, кряхтит,
Не согреется старуха и на печке дрожит.
«Батюшки мои! заткните окно,
Видишь, как дует, и на печке холодно́!»
— «То-то, старуха, тебе холодно на печи́,
Лежишь под шубой да ешь калачи, —
Старик говорит, — а печь не заку́та!
Каково же теперь в обозе мужику-то?
Вот мы и на печке замерзли с тобой…»
— «Ох, — говорит старуха, — сударик ты мой!
Что́ мужичку в обозе-то деется? —
Бежит да греется».

Ах вы злые дни, мои горькие,
                   Неудалые,
Вы года́ мои, годы прежние,
                   Миновалые!
Отбывали вы, не сказалися,
                   Не прощалися,
Миновали вы, укатилися,
                   Потерялися.
Ах, скажи ж ты мне, моя молодость
                   Молодецкая,
Ты куда, моя разудалая,
                   Укатилася?
Откликайтесь вы, отзывайтеся,
                   Ворочайтеся,
Годы прежние, вихри буйные,
                   Песни звонкие!

Что, Павлушка, что, Прокофий,
Мои верные слуги́!
Нынче горек что-то кофий
И нечисты сапоги!
То-то! Праздник на деревне;
Там у свата, у кумы
Без трактира, без харчевни
Обойдемся, видно, мы!
Знать, ребята, вы кути́те?
Вот и повар чуть живой…
«Барин, нынче уж пустите:
Праздник!» — Я махнул рукой!

Знаю: праздник! и весною
Так и веет мне в окно;
Балалайкой заливною
Наши улицы давно
На заре еще звенели,
Песни громко раздались,
Дети, девки под качели
И ребята собрались.
Эх, туда бы я пустился
В этот пестрый хоровод!
Вишь как парень расходился:
Шапку набок, грудь вперед,
Трепака ударить хочет!
Девка рослая глядит,
И хохочет, и топочет,
И плечами шевелит.
Так и дергает мне ногу!
Знает наша сторона:
Сопротив меня, (ей-богу),
Нет другого плясуна!
Как бы с парнем я расчелся:
И ныряя, и скользя,
По-цыгански бы прошелся —
Да поди-ка вот — нельзя!
Всё заботы да затеи.
Вот сегодня на обед
Навязался мне на шею
Церемонный наш сосед;
Надо с ним, и вкось и прямо,
Про журналы рассуждать
И с его жеманной дамой
Дребедень перебирать.
Ну, а если он забудет?
Если грязи да пути
Побоится и не будет —
Аль на улицу пойти?
Да! добро свои крестьяне,
А чужие молодцы?
Здесь на ярмарке мещане
И проезжие купцы.
Ну, так ладно ж! и без пары
Я с гитарой тряхону —
Просто смерть бы без гитары
Записному плясуну!
Правда, вижу, брат Прокофий,
Что на праздник не лафа —
Книга, трубка, чай и кофий
И зеленая софа!

Блеснет заря, сверкающей волною
                         Отражена,
Настанет день — о милый друг, тобою
                         Душа полна!
Промчится ль вихрь, шумя в полях травою
                         И прах клубя,
Иль горы спят, сребримые луною,—
                         Я жду тебя!
Стоит ли тишь иль бездна тяжко дышит
                         Морских зыбей —
Твой верный друг знакомый голос слышит
                         И звук речей.
Смеркается, прозрачной синевою
                         Ложится мгла;
Взошла звезда — о, если б ты со мною
                         Теперь была!

Не угасай, заката луч,
Гори, гори в дали багряной!
Не потухай во мраке туч,
Вечерний свет зари румяной!

Не меркни, день, не застилай
Лесов и гор седою мглою,
Ты, поле, песнею родною
Не умолкай, не умолкай!

Вот по заре, в глуши степей,
Родимой песни слышны звуки;
И горе позабылось в ней,
И тяжких дум затихли муки.

И веет юностью, и вновь
Души надежды воскресают,
И в бедном сердце оживают
Былые слезы и любовь.

И льется звучная волна,
Гуляет голос на просторе,
И грудь отвагою полна,
И степь волнуется, как море…

Гори ж, заря, не угасай!
Зажгись вечернею звездою!
Ты, поле, песнею родною
Не умолкай, не умолкай!

В глуши пустынной и далекой
Среди воронежских степей
Есть хутор. Близ него широко
Лежит дорога. Там коней
Гоняют с Дону косяками,
Обоз идет, скрыпя возами,
Порой, под сению ракит,
Цыганский табор здесь гостит.
И по степи необозримой,
Синея, стелется дымок:
Цыган и прасол огонек
Разводят, и кусок любимый,
Сидя под фурою, хохол
Кладет в дымящийся котел.

И степь ковыльная, глухая
Вокруг поселка мирно спит.
Чу, где-то песня удалая
Протяжно по полю звучит!
Заря горит, и с поля жница
Спешит, веселая девица,
И песню звонкую поет;
За нею, сгорбившись, бредет
С серпом и с граблями старушка,
И вслед им мерною стопой
Старик с седою бородой
Везет копну; снопов кладушка
Телегу давит и гнетет
И степью громоздко́ идет.

И вот семья домой приходит,
Хозяин въехал на гумно.
Старуха ощупью находит
Из сенец дверь. В избе темно
И пусто. Воз старик задвинул,
С своей лошадки упряжь скинул,
Огню добыл, фонарь нашел,
Дозором двор весь обошел.
«Ну, нынче кончили работу,
Хозяйка, то-то я устал! —
Ложася на печь, он сказал. —
И ужин будет мне в охоту».
И щей горшок в печи кипит,
Хлеб-соль готова, стол накрыт.

Горячий уголь ярко рдится,
Светло пылает красный жар,
И по избе уже струится
Ухи пахучей сизый пар.
В быту крестьянском редок летом
Особый ужин; встав со светом,
Хозяйка рано топит печь,
Обед готовит и без свеч.
Трапезы утренней остатки
На ужин подает впотьмах.
Но если разведет очаг,
То, верно, блюда будут сладки
И ужин будет не простой —
И нынче вышел день такой.

Соседней степи содержатель
Вчера гостил у старика.
Хозяйке ласковый приятель
Привез в гостинец судака
Да стерлядей; затем топила
Старуха печь — уху варила.
Хозяин нежился и ждал
Отведать рыбки; он дремал;
Спокойною и светлой думой
Его перемежался сон.
Доволен был и весел он,
Обычно строгий и угрюмой.
Он беззаботно отдыхал
И про былое поминал.

И правда, было, чем былое
Ему припомнить; долгий век
Он жил и время знал иное:
Он был дворовый человек
В поместье знатном и богатом.
В семье их двое жило с братом.
Всему именью головой
Был Прохор, брат его меньшой.
Он был приказчик дельной, строгой,
Умел внушать почтенье, страх
И мужиков держал в руках,
Но честен был — и крал не много,
В два года раз запоем пил
И мало денег накопил.

Зато уж старший брат Кирило —
Так будем звать мы старика —
Был трезв и тверд: в нем весу было
Пудов двенадцать, и рука
Была с ведро, могучи плечи,
И голос груб, и кратки речи,
Как крылья брови, хмурый взгляд,
Обычаем мужиковат,
Он в дворне знатным не казался,
Лакеем сроду не служил
И лапти и зипун носил.
Он был кузнец и так остался
Неграмотный простолюдин —
И видел в землю на аршин.

Именье Прохором держалось,
Кирилою держался дом.
Во всей деревне отдавалось
Ему почтенье. Как с отцом,
Приказчик жил со старшим братом,
И всякий кумом, всякий сватом
Пафнутьича иметь желал.
По всем крестинам занимал
На вышках он любое место,
Мирскою сходкой правил он,
И, барину отдав поклон,
Жених, пришедший за невестой,
Ему подарок заносил;
Он даже знахарем прослыл.

Судьбой домашнею, простою,
Вполне бы он доволен был;
Но было горе, что семьею
Его господь не наделил.
При всей своей великой власти,
Кирило вовсе не по страсти
Женился, как-то уж давно,
Пришлося так; и суждено
Его жене, Агафье, было
За ним работать и молчать
И век покорно доживать.
Она боялась и любила
Кирилу, он был строг и лих;
Но не было детей у них.

Счастливей, нет ли, в деле этом
Досталась Прохору в удел
Судьба другая: уж со светом
Он был знакомее, смотрел
Дворецким важным и спесивым,
Знал грамоте, писал курсивом,
Всегда во фраке, при часах,
И увлекателен в речах.
В Москву он пригонял обозы
И с господами там живал,
Кузнецкий мост он посещал
И сердца не избег занозы —
Влюбился и женой в семью
Привез московскую швею.

Но жизнь в деревне показалась
Московской девушке скучна;
Как угождать ей ни старалась
Во всем Кирилина жена,
Хоть нежил сам ее Кирила,
Она всё плакала, грустила.
Сначала Прохор утешал
Ее, потом сердиться стал;
Днем уходил от горя, ночку
Всю с ней бранился напролет.
Так с нею маялся он год —
И, всей семье на радость, дочку
Жена об святках родила
И от чахотки умерла.

Как дочь родилась, тут же вышел
В семействе на крестинах спор:
У Прохора, Кирило слышал,
С женой был прежде разговор,
Чтоб дочь у них была Татьяна,
В честь столь любимого романа,
А сын Евгений; только брат
Не дался Прохору под лад,
Его поверья были крепки —
Он по преданью имя ей
Желал, а через восемь дней
День приходился Полухлебки.
Он переспорил — и она
Была Аксиньей названа.

И вот у них дитя, а дети —
Богатство, счастье мужика:
С детьми и радость есть на свете,
С детьми и жизнь ему легка!
Случалось мне видать дорогой,
У двери хижины убогой
Лежит маститый старичок
И дремлет сладко, под шумок,
На подгороженной постели.
В селе остался стар и млад,
Вокруг него толпа ребят,
Над ним ребенок в колыбели —
И он с детьми и, сам дитя,
Кончает век полушутя…

О жизнь отрадная, простая!
Кто ознакомит нас с тобой?
И где пробьет, страна родная,
Родник всей жизни вековой?
И кто, о русская природа,
О быт великого народа,
Постигнет образ твой и звук?
Да будет это дело рук
Певцов грядущих поколений!
Вы, предызбранные судьбой!
Я верю, правдой и хвалой
Прославит Русь грядущий гений
И, орлий зря ее полет,
И он, как Пушкин, воспоет!

«Вперед, вперед, моя исторья!»
Приказчик пир приготовлял,
И дочь крестить отца Григорья
Он благочинного позвал
И пригласил весь околодок.
Мадеры, рому, разных водок
Воз целый в городе купил,
И каждый гость произносил
Ему желанье благ душевно.
Кирило даже хмелен стал —
Впервые в жизнь он подгулял,
Сидя с кумою Тимофевной.
Он сам племянницу крестил.
Он этим горд и счастлив был.

И, верен искреннему слову,
Он стал Аксютиным отцом:
Мать умерла — он ей корову
Купил и выкормил рожком.
И всё село тому дивилось,
Какая нежность в нем родилась,
Как он ребенка полюбил.
За ним он нянькою ходил.
Бывало, в старом полушубке
Он на пороге с ней сидит,
«Агунит» с ней и говорит,
Играет в ладушки и в губки
И не заглянет целый день
Ни на гумно, ни в половень.

Ему заботы были эти
Так новы, он так счастлив был:
Он сильно в первый раз на свете
Живое существо любил.
Дитя он нежил и покоил,
Об нем вперед он планы строил —
И в жизни в первый раз мечтал:
Как вырастет, какое б дал
Он ей приданое, быть может,
На волю выкупит ее…
Вот это было бы житье!
А там, как если бог поможет,
За ней бы деньги к деньгам взять
Да за купца ее отдать…

Здоров, и радошен, и светел
Растет ребенок третий год.
За ним Кирило не заметил,
Что Прохор снова горько пьет;
Он на работах не бывает,
С купцами в городе гуляет.
Отбился о́т дому и рад,
Что уж за ним не смотрит брат.
Шло время; долго ль, коротко ли,
Наш Прохор очень захворал.
К нему и лекарь приезжал,
Рецепт оставил поневоле;
Рецепт, однако ж, не помог
Нисколько, — он в постелю слег.

И умер Прохор, и осталась
Аксюта круглой сиротой.
Кириле много доставалось
Тогда терпеть, — совсем иной
У них порядок заводился.
Его прижали, он сердился,
Но сам управы не искал,—
Молчал, терпел и только ждал,
Что скоро барин сам прибудет
И старых слуг воспомянет.
Он деньги за себя внесет,
А может, барин так рассудит…
И вот на праздники зимой
Приехал барин молодой.

«Приехал барин!» — И взметалась
Вся дворня в разных суетах.
Кириле смутно показалось,
Как будто он почуял страх
Впервые в жизни. Он боялся
Не за себя; он оставался
Охотно вечно крепостным,—
Чего ему? Домком своим
Он жил покойно; в сумке старой
Нарочно он заплат нашил
И в ней таинственно хранил
Давно целковые под нарой.
И с этой бы сумой навек
В деревне был он человек.

Не то, не то его смущало,
И он боялся не того, —
Его, сердечного, пугала
Судьба племянницы его.
Кирило сам с собой толкует:
Как, дочь приказчика свекует
Дворовой девкой? Что за стать!
Так нет, тому же не бывать:
Он к барину пойдет с поклоном,
Он деньги за себя отдаст,
А там — Его святая власть…
И так на ложе сна со стоном
Он думу крепкую гадал
И ночи целые не спал.

Томим предчувствием недаром,
Большого он события ждал
И с дворней на поклон к боярам
В хоромы трепетно вступал.
И господин его заметил,
Приветною улыбкой встретил:
«Кирило, кстати, мне с тобой
Сказать два слова, милой мой,
Пойдем!» И в зале и в гостиной
Кирило сроду не бывал
И осторожно выступал,
Любуясь зеркалом, гардиной.
Под тяжестью его паркет
Трещит, — он входит в кабинет.

И стал у притолки Кирило,
И руки опустил по швам.
Ему лицо не изменило:
Ни по бровям, ни по усам
Движения не пробегало.
Хоть сердце билось и стучало,
Но духом он не оробел
И в землю пристально глядел.
И начал барин: «Ну, Кирило,
Не стало брата твоего.
Заслуги прежние его
Мне памятны; мне жалко было,
Что я его уж не застал».
Кирило кланялся, молчал.

«Итак, — помещик продолжает, —
Я память Прохора почтить
Хочу. — И он ему вручает
Бумажник. — Начинайте жить.
На первый раз я вас устрою.
А вот тебе со всей семьею
Отпу́скную дарую я,
А эти деньги от меня
Племяннице на воспитанье…»
И думает Кирило мой:
«Итак, прощай, господь с тобой,
Мое былое состоянье!»
Иконам кланяется он —
И в ноги барину поклон.

Он в эту светлую минуту
Всё счастье жизни испытал.
Теперь, взирая на Аксюту,
Он это время поминал.
Уж лет тому минуло много.
Но всякий день усердно бога
За милость он благодарил;
С тех пор он новой жизнью жил.
Аксюта стариков любила,
Веселый нрав ее живой
Дарил им радость и покой.
И вот любуется Кирило
Племянницей — она прядет
Волну и песенку поет.

Но кто ж в восторге молчаливом
На эту деву не глядит!
Румянцем ярким и стыдливым
Лицо веселое горит;
Как звезды тихой летней ночи,
Светлы задумчивые очи;
Как зорька, утра красота,
Зарделись алые уста.
Какие девственные звуки
Из этой груди молодой
И бьют и зыблются волной!
Как полны плечи, белы руки,
Здоровьем дышит вся она,
Дородно, сильно сложена!

Рабочих зорь полезный холод
И нивы сельские дают
И свежий ум, и здравый голод;
И крепкий сон покоит труд.
Покой усталым людям нужен.
Безмолвно совершивши ужин
И мирно богу помолясь,
Семья по лавкам улеглась;
Луна веселыми лучами
В окне играла; уж крылом
Петух ударил; над двором
Небесный свод сиял звездами,
И час полночи наступал —
Чу! кто-то в двери застучал.

Друзья! зачем в дремоте сладкой
Семью тревожить нам теперь?
Мне жаль, что в этот час украдкой
Незваный гость стучится в дверь.
Постой, Пегас, ты знаешь слово,
Что и татарина лихова,
И англичанина, ей-ей,
Нам гость не вовремя скучней.
Крылатый конь! Вздохни покуда, —
Нам предстоит далекий путь:
В Москву мне надо заглянуть, —
Нам верст пятьсот тянуть отсюда!
Там, в белокаменной, другой
Живет для повести герой.