Владислав Холшевников - Мысль, вооруженная рифмами

Я не поэт — и, не связанный узами
          С музами,
Не обольщаюсь ни лживой, ни правою
          Славою.
Родине предан любовью безвестною,
          Честною,
Не воспевая с певцами присяжными,
          Важными
Злое и доброе, с равными шансами,
          Стансами,
Я положил свое чувство сыновнее
          Всё в нее.

Но не могу же я плакать от радости
          С гадости,
Или искать красоту в безобразии
          Азии,
Или курить в направлении заданном
          Ладаном,
То есть — заигрывать с злом и невзгодами
          Одами.

С рифмами лазить особого счастия
          К власти я
Не нахожу — там какие бы ни были
          Прибыли.
Рифмы мои ходят поступью твердою,
          Гордою,
Располагаясь богатыми парами —
          Барами!

Ну, не дадут мне за них в Академии
          Премии,
Не приведут их в примерах пиитики
          Критики:
«Нет ничего, мол, для «чтенья народного»
          Годного,
Нет возносящего душу парения
          Гения,
Нету воинственной, храброй и в старости,
          Ярости
И ни одной для Петрушки и Васеньки
          Басенки».

Что ж? Мне сама мать-природа оставила
          Правила,
Чувством простым одарив одинаково
          Всякого.
Если найдут книжку с песнями разными
          Праздными
Добрые люди внимания стоящей —
          Что еще?
Если ж я рифмой свободной и смелою
          Сделаю
Кроме того впечатленье известное,
          Честное, —
В нем и поэзия будет обильная,
          Сильная
Тем, что не связана даже и с музами
          Узами.

<1859>

От германского поэта
Перенять не в силах гений,
Могут наши стихотворцы
Брать размер его творений.

Пусть рифмует через строчку
Современный русский Гейне,
А в воде подобных песен
Можно плавать, как в бассейне.

Я стихом владею плохо,
Но — клянусь здесь перед всеми —
Напишу я тем размером
Каждый вечер по поэме,

Каждый вечер по поэме,
Без усидчивой работы,
Где сплетутся через строку
Вместе с рифмами остроты.

1865

В ресторане ел суп сидя я,
Суп был сладок, как субсидия,
О которой сплю и думаю,
Соблазняем круглой суммою.

1865

Нельзя довериться надежде,
Она ужасно часто лжет:
Он подавал надежды прежде,
Теперь доносы подает.

<1870>

Я не гожусь, конечно, в судьи,
Но не смущен твоим вопросом.
Пусть Тамберлик берет do грудью,
А ты, мой друг, берешь do — носом.

<1870>

Область рифм — моя стихия,
И легко пишу стихи я;
Без раздумья, без отсрочки
Я бегу к строке от строчки,
Даже к финским скалам бурым
Обращаясь с каламбуром.

<1876>

Вор про другого не скажет и в сторону:
                    «Вор он!..»
Глаза, известно, не выколет ворону
                    Ворон.

<1879>

В России немец каждый,
Чинов страдая жаждой,
За них себя раз пять
Позволит нам распять.
По этой-то причине
Перед тобою, росс,
Он задирает нос
При ордене, при чине:
Для немца ведь чины
Вкуснее ветчины.

<1879>

«Чья же пьеса нынче шла?»
— «Александрова». — «Была
С шиком сыграна, без шика ли?»
— «С шиком, с шиком: громко шикали».

1879

На днях, влача с собой огромных два портсака,
Приплелся он в вокзал; с лица струился пот…
«Ему не донести!» — вкруг сожалел народ,
И только лишь какой-то забияка
Сказал: «Не беспокойтесь — донесет!..»

1879–1880

Ем ли суп из манных круп,
Или конский вижу круп —
Мне на ум приходит Крупп,
А за ним — большая масса,
Груда «пушечного мяса»…
Ах, да будет не тернист
Путь такого человека:
Он великий гуманист
Девятнадцатого века!

1880

Женихи, носов не весьте,
Приходя к своей невесте.

Ценят золото по весу,
А по шалостям — повесу.

Не ходи, как все разини,
Без подарка ты к Розине,
Но, ей делая визиты,
Каждый раз букет вези ты.

Я, встречаясь с Изабеллою,
Нежным взглядом дорожу,
Как наградой, и, за белую
Ручку взяв ее, дрожу.

Черты прекрасные, молю я,
Изобрази мне, их малюя,
И я написанный пастелью
Портрет повешу над постелью.

С нею я дошел до сада,
И прошла моя досада,
И теперь я весь алею,
Вспомнив темную аллею.

Ты грустно восклицаешь: «та ли я?
В сто сантиметров моя талия…»
Действительно, такому стану
Похвал я выражать не стану.

В полудневный зной на Сене
Я искал напрасно сени,
Вспомнив Волгу, где, на сене
Лежа, слушал песню Сени:
«Ах, вы, сени мои, сени!..»

На пикнике, под тенью ели
Мы пили более, чем ели,
И, зная толк в вине и в эле,
Домой вернулись еле-еле.

1880

          Как на улице Варваринской
          Спит Касьян, мужик камаринский.
          Борода его всклокочена
          И дешевкою подмочена;
          Свежей крови струйки алые
          Покрывают щеки впалые.

Ах ты милый друг, голубчик мой Касьян!
Ты сегодня именинник, значит — пьян.
Двадцать девять дней бывает в феврале,
В день последний спят Касьяны на земле.
В этот день для них зеленое вино
Уж особенно пьяно, пьяно, пьяно.

          Февраля двадцать девятого
          Целый штоф вина проклятого
          Влил Касьян в утробу грешную,
          Позабыл жену сердешную
          И своих родимых деточек,
          Близнецов двух, малолеточек.

Заломивши лихо шапку набекрень,
Он отправился к куме своей в курень.
Там кума его калачики пекла;
Баба добрая, румяна и бела,
Испекла ему калачик горячо
И уважила… еще, еще, еще.

1867

Макарам все не ладится. Над бедными Макарами
Судьба-злодейка тешится жестокими ударами.
У нашего крестьянина, у бедного Макарушки,
Ни денег нет на черный день, ни бабы нет сударушки.
По правде-то, и деньги есть: бренчит копейка медная,
И баба есть: лежит она, иссохшая и бледная.
Помочь бы ей, да чем помочь? Не по карману дороги
Все лекаря и знахари, лихие наши вороги…

1872