Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

Лишь ветры поманят, и сумрак блеснёт озарённый
Таинственным бликом далёких тревожных огней,
Спешу на тот зов, хоть буду убит там, рождённый
Завьюженной ночью в год вольных и мудрых коней.

Спешу на тот зов, где меня забивали камнями,
Где больно бывало за глупую гордость людей,
Где тенью незримой мой конь проскакал над полями,
Над прахом веками осмеянных, вздорных, идей…

Всё ближе огни. И вспомню в степи опустелой —
Аркан просвистевший, мелькнувшую звонко узду!
Как страшно и жутко заржал жеребёнок мой белый,
Шарахнулся дико, впервые почуяв беду…

Мерцали рассветы в дождях и дорожных тревогах,
И громче, и чаще во мгле полыхала пальба!
И в тысячах юртах дымились котлы на треногах,
И в избах станичных пекли аржаные хлеба…

И конь мой мужал, и во мраке был белой звездою,
А всё остальное всегда оставалось враньём,
Остались в пыли укротитель с удавкой-уздою,
Возможные всадники с жалким, ненужным, седлом!

На меринах сивых свирепые люди скакали,
Стреляли в таких же несчастных, неверных, людей!
И в заревах дымных пожарищ бесследно сгорали
Станицы, улусы и особи лучших лихих лошадей…

Растеряны выживших морды… Они изумлённо
Глядят, как пронёсся неистовый белый скакун,
Земля от жестокой опять содрогнулась погони,
Но бег свой замедлил усталый и потный табун!

Вот также уйти бы! Ведь насмерть забьют тут камнями,
И снова мне только не мёртвых, живых будет жаль!
А белый мой конь обгоняет судьбу. И над нами —
Бессмертный и вольный летит в бесконечную даль…

«Счастлив, кто падает!» Падал я, падал.
Да и сейчас я, звеня,
Падаю в бездну, возможно, так надо,
Бездна глядит на меня!

И пробиваю свободно я своды
Вверх или вниз головой!
Чёрт бы побрал эту бездну свободы,
Где долгожданный покой?

Кто эти типы? И как они сами
В бездну смогли не упасть?
Смирно стоят и вращают глазами.
Ждут, когда сменится власть?

Бедные, бедные, в бездне нет смерти!
Что-то случилось со мной:
Тверди не будет — и не было тверди,
Крылья растут за спиной!

Падайте в бездну, отбросьте усилья,
Силы боится дурак…
Падайте долго — и вырастут крылья.
Ангел рождается так!

Ах, как поёт в ночи монголка,
И серебром звенит мотив,
И дивный голос дивно тонкий,
За переливом — перелив!

Мелькают в этих переливах,
То затихая, то звеня:
И блеск луны, и ветер в гривах,
И бег строптивого коня.

И дивный голос дивно звонок,
До дрожи душу бередит…
То, плача, белый верблюжонок,
Осиротев, в степи стоит.

То воды вольного Онона,
То Керулена берега.
И мчится всадник окрылённо,
И низко стелется урга.

То смех заливистый монголок,
То степь ковыльная звенит!
И я — жемчужины осколок —
На миг с жемчужиною слит…

Земля в цветах! Дышу неровно,
Лежу, устав за много дней.
У самых рук таскает брёвна
Собрат проворный — муравей!

И я встаю! И продолжаю
Упорно строить крепкий быт,
И все знакомства забываю,
Поскольку сам давно забыт.

Проклявший ложь — и одинокий,
Я с каждым мигом всё сильней.
Душа поёт!.. Простор широкий,
Земля, цветы и — муравей…

Душа любуется руками,
Душа поёт и день, и ночь!
А муравей ползёт упрямо
И мне пытается помочь.

Утомлённый невзгодами, зоной,
Позабывший, где враг, а где брат,
После бани смотрел отрешённо
Старый зэк на осенний закат.

Тишиной оглушённый и волей
В непонятном, нерусском, краю
Он забыл все обиды и боли
И какую-то думу свою.

Только степь разливалась широко,
Только в алой закатной пыли
Плыли волнами вольно, далеко,
Золотые насквозь ковыли…

Мастерю вечерами рессорную бричку,
Голубыми цветами раскрашу дугу.
Приготовлю рюкзак, соль в дорогу и спички.
Лошадь щиплет траву на зелёном лугу…

Скоро выедем в степь! Не спеша, бездорожьем,
Мимо старых дорог и зеркальных озёр.
Как я мог до сих пор жить отравленный ложью,
Где я был до сих пор, с кем я жил до сих пор?

О, как лживо живём! Потому и стареем…
И не видим парящих орлов в синеве,
Серебристую чайку над пенным Тореем,
Золотую лисицу в зелёной траве,

Наши синие горы, туманные дали,
И неспешный и плавный полёт журавля…
Пусть в огромной степи растворятся печали.
Небо, лошадь и бричка. Родная земля.

Распрощаться с лгунами, расстаться с рабами!
Как в душе эту мысль я всю жизнь берегу!
Раствориться в степи!.. Мастерю вечерами…
Лошадь щиплет траву на зелёном лугу.

Скоро выедем в степь, не спеша, бездорожьем,
Не оставив в пути ни примет, ни следа.
Если спросишь меня: «Разве это возможно?»
Я отвечу тебе: «Это можно всегда!..»

О чём же мы пели? Клинки и шинели…
За что мы убиты на буйном скаку?
Маньчжурские сопки… Шимозы, шрапнели…
И я — в поредевшем казачьем полку.

Зачем мы воскресли? А взгляд мой раскосый,
А конь мой храпит… За углом — впереди —
Старушечьи лица и девичьи косы,
И срезанный крик: «Не убий… Пощади!»

Морозно и людно! За что же нам злиться?
Со злобой такой — хоть живи, не живи!
Быть может, на алом снегу белолицая —
Прабабка моей несчастливой любви?

То белый, то красный — какое значенье,
Когда не смолкает в ушах: «Пощади!»
А я ведь люблю всех, люблю от рожденья!
А сердце всё плачет и плачет в груди…

Дрожа, просыпаюсь я снова и снова,
И стылый рассвет голубеет в окне.
Холодный рассудок с горячей любовью,
Столкнувшись, бушуют бессильно во мне.

Я вижу дорог похоронные ленты,
Я слышу мольбу: «Не убий… Пощади!»
Звенит мой клинок о гранит постаментов,
А сердце всё плачет и плачет в груди…

«Я знаю то, что ничего не знаю!»
Спасибо всем, кто не сумел солгать,
Спасибо всем, кого не понимаю,
Всем, кто меня не может понимать!

Пусть кто-то, смутно мучаясь о чуде,
Сопоставляет разность величин.
А чудо — Жизнь! И для мучений, люди,
Нет абсолютно никаких причин…

Какие бы причины ни открыли —
Всё будет только следствием всегда!
Спасибо, Жизнь, за мысли и за крылья,
За всё, что не узнаю никогда.

На вокзале, в зале ожиданий,
В суете измученного дня,
Женщина с усталыми глазами
Ласково окликнула меня.

Профиль незнакомый, взгляд призывный,
Вся ко мне навстречу подалась.
Губы слишком яркой георгиной,
В трещинках помада запеклась.

В памяти моей никто не ожил,
В памяти лишь искры от костра.
Взгляд её всю ночь меня тревожил,
И болело сердце до утра…

— Мой нукер!
Когда возвратишься домой,
Зайди в нашу юрту, поведай
О том, что мой меч зарастает травой,
Что я не вернулся с победой…

Скажи, что в бою горемычный убит,
Что тело гниёт на чужбине,
Колчан мой блестящий, синея, лежит,
Украсив леса и равнины…

Скажи, что несчастный друзей не предал
И небо не проклял укором,
Что шлем мой железный чернеет у скал,
Покрытый осенним узором.

Скажи, что застыли, мертвея, глаза
И были слезами омыты,
Что чёрная длинная, плетью, коса
С травою теперь перевита!

Поведай отцу, что я был ещё жив
И после пятнадцатой раны!
А матери бедной потом расскажи
Про земли, народы и страны…

В горнице светло. И светит снова
Мне звезда ночная вдалеке.
Где-то лодка Коленьки Рубцова
На ночной качается реке…

Никогда я слушать не устану,
Как звезда с звездою говорит,
Как душа плывёт по океану —
Ничему не хочет научить!

Как люблю я слушать тайны ночи!
Никакой в тех тайнах нет беды!
Пусть никто, никто ночами молча
Не несёт мне в горницу воды…

Тишина! Прохлада! Тусклой медью
Вдруг блеснёт у берега река.
Никакой не надо мне победы!
Ни над кем! Дорога далека…

Век Рубцова! Вечность Мандельштама!
Светел и печален звёздный дым.
Крепко сплю! Душа моя упрямо
Всё плывёт по далям мировым…

Я смутно слышу конский топот
И вижу контуры коней.
Какая ночь! Ковыльный шёпот
Над степью сладостной моей.

И всё овеяно дремотой,
И серебром блестит луна,
И грива с тонкой позолотой
Над близким озером видна!

Но дикий, пьяный, хамский хохот
Внезапно слух мой оскорбит,
И глохнет сразу конский топот,
И кувырком луна летит…

И станет сердцу больно-больно!
Степь, оскорблённая, не спит.
И долго-долго недовольно
Ковыль, встревоженный, шумит…

Я спал в степи и был природой
Как сын, как сын её, любим,
Как грива с тонкой позолотой
Над близким озером моим!