Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)
3
Наш батальон —пятьсот комсомольцев,
Пятьсот добровольцев,
Пятьсот штыков.
Все — спортсмены!
Соперники страстные —
В забегах, заплывах, боксёрских боях, —
Встали дружно в минуту опасности
В одну шеренгу,
Под один флаг.
Металась позёмка белою лошадью.
Мороз под вечер стал яро злой.
Прямо с парада на Красной площади
Мы шли в неизвестность
на первый бой.
Мы шли без маршей.
Мы шли без песни.
Молча печатал шаги батальон.
Нас провожала Красная Пресня
Тёплым взмахом красных знамён.
4
Как выросли сосны!
Смиряя волненье, иду не спеша.
И кажется мне, что это не просто
Найти-отыскать здесь
следы блиндажа.
Мне просека стелется далью сквозною,
И я всё бреду и бреду целиной…
И вдруг за корявою старой сосною
Я впадину вижу и столбик кривой…
Торча из-под снега щетиной зелёной,
Ёлочки-детки усеяли склон.
Мне стукнуло сердце —
КП батальона!
И ветер шепнул:
Узнаёшь? Это он!
Навек мне запомнился,
Врезался в память
Простой, неказистый подземный шалаш.
И восемь ступенек.
Раздвинув руками
Брезент плащ-палатки, входили в блиндаж.
Пусть дыбились взрывы поблизости где-то,
Качалась земля, и огарок мигал.
Вручал в блиндаже комиссар партбилеты,
Как будто в бессмертье
путёвки давал!
5
Я как будто во сне.
Мы приняли бой
На этом вот месте!
Я вижу затянутый шрам на сосне
И, кажется, снова с друзьями мы вместе.
Промёрзлую землю отчаянно роем.
В воздухе злость.
Матерные слова…
Простые ребята, на вид не герои,
Но каждый им был, —
за спиною — Москва!
Для вас они стали легендой и песней.
А для меня они
парни с Пресни.
6
Мороз пробирался под толщу одежд.
Наш батальон,
Батальон комсомольцев,
Был переброшен
на этот рубеж.
Встал командир перед строем отряда,
Рукою провёл по седым волосам:
«Здесь до утра
продержаться нам надо.
Выстоять
двадцать четыре часа!»
На белом снегу чернели бараки.
Развилка шоссе…
И приказ есть приказ!
Пятнадцать раз шли фашисты в атаки
И были отброшены пятнадцать раз.
Ребята держались —
все, как один!
По горло хлебнули кровавой науки.
А потом…
А потом этот танковый клин.
На каждого парня
почти по штуке.
Осколки, шипя, остывали в снегу.
Железо пылало, как жгут бумагу.
Тогда не считали
могу-не могу…
Надо!
И точка.
Назад ни шагу!
7
Я опять на своём рубеже.
И память
отчаянный миг воскресила,
Когда в противотанковом ружье
У меня патрон перекосило.
А танк уже ворвался на пустырь,
Где я двоих таких
уже раскокал,
И, подминая траками кусты,
Дохнул угаром жарким над окопом.
Остался миг…
Но именно в тот миг
И выскочил сержант без шапки и без каски…
Я видел вспышку.
Грохот.
Помню вскрик…
И танк затрясся в судорожной пляске.
И чёрный дым.
Мотор ещё ревел,
Дрожали глухо броневые латы,
Как будто в землю он войти хотел,
Чтобы уйти, чтоб избежать расплаты.
В лицо пахнуло ветром огневым…
И тишина.
Фашисты откатили.
Сержант, сержант!
Он нам казался злым.
Мы за глаза его всегда хулили.
Придирчивый.
Дотошный в мелочах.
А он на танк, с бутылкой,
как с гранатой!..
Его мы выносили на плечах.
Но всё же не успели к медсанбату…
8
На Можайке укатана наледь.
Давно отсюда ушла война.
Фашистов давно прогнали.
Иду по ложбине.
Взбираюсь на скат.
Как был наш рубеж
для врага неприступным!..
Зелёные ёлки рядами стоят,
Где спят краснопресненцы
сном непробудным.
Бегут машины одна за другой.
А я всё слышу:
«Назад ни шагу!»
Здесь мы приняли первый бой.
Отсюда и начался
Путь к рейхстагу.
Михаил Бондарев[32]
На крыльце календарной зимы
Реактивный самолёт
Детства реактивный самолёт
Помахал крылом за облаками.
Юность пролетела, жизнь пройдёт
Яркими обрывками, рывками.
Детства самолёт, прощай, прощай,
Помню твои крылья золотые!
Старость тихоходная, встречай,
Вижу берега твои седые.
Старость — это вам не самолёт,
А скорей всего она — телега.
Проскрипит, раздрыга, натрясёт
В душу пепла серого и снега.
Впереди — сугробы, серый лёд,
Вьюги одиночества, бураны.
И когда телегу разобьёт,
Сверху не посыплются тюльпаны.
Дождь пойдёт, а может, тот же снег,
Разольётся солнечное море.
Миллиарды сломано телег
На бескрайнем жизненном просторе.
Детства реактивный самолёт
Помахал крылом за облаками.
Юность пролетела, жизнь пройдёт,
Хорошо хоть — складными стихами.
На крыльце календарной зимы
Я родился, когда выпал снег
На крыльце календарной зимы,
Как волшебный серебряный мех
Сбросил Бог на родные холмы.
За сто двадцать минут до зимы
Я пришёл в остывающий мир,
Что нам сушит, морозит умы,
Как солдатам плохой командир.
Я люблю, я люблю первый снег,
Этот облачный, сказочный пух,
Первой вьюги пронзительный смех,
Что не любит весенний мой друг.
Я люблю красноносый мороз,
Что приходит в клубничный закат
После молний безумных и гроз,
Когда кончатся дождь или град.
Я родился, когда выпал снег,
Я пришёл в остывающий мир,
Когда злой, обжигающий смех
Сыпал в души холодный факир.
Каменный дьявол
В детских грёзах давно я отплавал,
Похоронен последний кумир.
Меня мучает каменный дьявол,
Железобетонный вампир.
И духовный я чувствую голод
У подножья оживших церквей.
Меня мучает бешеный город,
Для него я — лесной муравей.
И дрожит, и ревёт мегаполис,
И плодит электронных чертей.
Он заткнул нас за каменный пояс —
И хозяев своих, и гостей.
Я зажат, я истерзан до боли,
До предсмертного хрипа в груди.
И душа рвётся в лес или в поле
От асфальта на время уйти.
Но и в поле, в лесу нет покоя,
Демон каменный тянет назад:
То по-дьявольски ветер завоет,
То по-дьявольски звёзды горят.
Только слышу я: кто мы и где мы?
Ничего невозможно понять.
Супротив меня выставил демон
Всю свою миллиардную рать.
Хочу на край света
Уехать бы мне на край света,
Туда, где цветные луга,
Туда, где беспечное лето
И девственных рек берега.
Уехать от телеэкранов
И жёлтых газетных полос,
От злых беспросветных туманов
Куда-нибудь на Барбадос.
Была бы под боком ракета,
Запрыгнул в неё бы и — в путь.
Уехать хочу на край света,
Чтоб там от людей отдохнуть.
Уехать бы мне на край света,
Но где отыскать этот край,
Где счастье и вечное лето,
Где жизнь так похожа на рай?
На край бы земли мне уехать,
Но, жаль, нет краёв у земли.
И мне остаётся потеха —
Рифмованные корабли.
Ледник
