Тарас Шевченко - Кобзарь: Стихотворения и поэмы

Побежит наш ярчук{174}
В теплый край есть гадюк
За мною.

Как хвачу да помчу,
В самый ад полечу
Стрелою.

Шли слепой, хромой, горбатый —
Нищие к мирянам,
Путь держали в Субботово,
Чтоб петь про Богдана.

Вот-то, сказано, вороны —
Нашли себе место.
Москали для них как будто
Сделали насесты.

А для кого ж?
Человека,
Верно, не посадят
Числить звезды…

Ты уж скажешь!
Может, и посадят
Пана, москаля иль немца;
Пан, москаль и немец
И там найдут хлебец.

Что болтаете пустое?
Что там за вороны?
Да москали да насесты?
Бог нам оборона.
Иль еще нестись заставят, —
Солдат им рожай-ка!
Полонить весь мир царь хочет,
Есть такая байка.

Что ж, быть может!
Так на черта ж
На горах их ставить?
Да высокие такие,
Что до туч достанешь,
Если взлезешь…

А для того:
Вот потоп настанет,
Все паны туда полезут,
Да и смотреть станут,
Как мужики тонуть пойдут.

Умные вы люди,
А ничего не знаете!
Там понаставляли
Для того насесты эти,
Чтоб воды не крали
Люди в речке да чтоб тайно
Песку не пахали,
Что лежит вот, за Тясмином.

Потерял ты разум!
Раз не знаешь, помолчал бы.
Что как под тем вязом
Мы, приятели, присядем
Отдохнуть немного!
В торбу две краюхи хлеба
Взял я на дорогу, —
Вот и поедим мы кстати,
До солнышка, рано… —
И уселись. — А кто ж, братцы,
Споет про Богдана?

Я петь буду. И про Яссы,
И Желтые Воды,
И местечко Берестечко{175}.

Славные доходы
Нам дадут они сегодня!
Там ведь у подвала,
Как на торг, сошлися люди,
И панства немало.
Вот где нам нажива будет!
Что же, запоем-ка
Пробы ради…

Ну их, песни!
Лучше отдохнем-ка,
День велик: мы напоемся,
А ты — петь, туда же…

Это верно. Помолимся,
Да и спать заляжем.

Певцы под деревом заснули,
Спит солнце, пташечки молчат,
А у подвала уж проснулись
И раскопать его спешат.
Копают день, копают два,
На третий едва лишь
Докопалися до стенки,
Ночку переспали,
Караул везде поставив,
А исправник просит,
Никого чтоб не пускали,
В Чигирин доносит
По начальству. И начальство,
Прибыв, посмотрело
И сказало: «Ломай стены!
Так вернее дело!»
Послушали. Разломали —
И перепугались!
Всё скелеты там лежали,
Словно ухмылялись,
Что опять им видно солнце.
Вот богатство это:
Черепок, корыто, тут же
В кандалах скелеты!
Если б в форменных, тогда бы
Хотя пригодились…
Засмеялись… А исправник
Чуть-чуть не взбесился,
Нечем ему, вишь, разжиться;
А уж как трудился!
Он и день и ночь старался, —
В дураках остался.
Уж ему бы только в руки
Тот Богдан попался, —
В рекруты его забрил бы,
Не мани обманом
Правительство!! Рвет и мечет.
Словно одурманен.
Яременка[14] в рыло тычет,
Бранью осыпает
Весь народ, да и на нищих
Моих налетает.
«Вы что делаете, плуты!»
«Мы, смотрите, пане,
Распеваем о Богдане…»
«Я вам дам Богдана!
Мошенники, дармоеды!
И песню сложили
Про такого ж мошенника…»
«Да нас так учили…»
«Я научу! Эй, всыпать им!»
Взяли, разложили
Да попарили в царевой,
Непрохладной бане.
Вот какой дала барыш им
Песня о Богдане!!
Так подвал Богданов малый
Тогда раскопали,
А большого подземелья
И не доискались.

Стоит в селе Субботове
На горе высокой
Надмогилъник Украины,
Широкий, глубокий.
Это церковь Богданова;
Там-то он молился,
Чтоб москаль добром и лихом
С казаком делился.
Мир душе твой, Богдане!
Не так оно сталось:
Царских слуг объяла зависть,
Всё поразоряли, —
Вкруг курганов наших рыщут,
Роют, деньги ищут,
Погреба твои разрыли,
Да тебя ж ругают,
Что они трудились даром!
Так-то вот, Богдане!
И тоскует Украина
Сиротой бессильной!
Вот тебе и благодарность:
Церковь-надмогильник
Даже некому поправить!
Вот ту Украину,
Что в былые дни с тобою
Шляхту задавила, —
Байстрюки Екатерины{177}
Саранчой покрыли.
Так-то ста лося, Зиновий,
С Алексеем дружный!{178}
Всё приятелям ты отдал,
Им-то что же нужды!
Говорят, слышь, что все наше
Искони здесь было,
Только мы сдавали, чтобы
Татарва кормилась
Да поляки!.. Так, быть может!
Пускай и так будет!
Так смеются ж над Украиной
И чужие люди!
Нет, чужие, вы не смейтесь!
Церковь-надмогильник
Рухнет, и тогда над нею,
И доброй и сильной,
Вновь восстанет Украина,
Свет правды засветит,
И помолятся на воле
Невольничьи дети!..

Воскресенье утром рано
Поле крылося туманом,
И склонилася в тумане,
Словно тополь, на кургане
Молодица молодая.
Что-то к сердцу прижимает,
Горько плачет, причитает:

«Ой, туман мой, ненастье!
Мое горе-злосчастье!
Отчего меня не скроешь
От беды-напасти?
Что меня ты не задавишь
И в землю не вдавишь?
Отчего мне тяжкой доли,
Веку не убавишь?
Нет, не дави, туман белый!
Укрой только в поле,
Чтоб не знал никто, не видел
Горькой моей доли!..
Я не одна: есть у меня
Отец и мать в хате…
Есть у меня… туман белый,
Туман милый, братец!..
Есть сыночек некрещеный,
Сынок мой родимый!
Не я тебя крестить буду
На горе, любимый.
А чужие крестить будут,
Я и не узнаю,
Как звать сына… Дитя мое!
Богатой была я…
Не брани! Молиться стану,
Слезами своими
Счастья вымолю у неба
Для тебя, родимый!»

Пошла полем, рыдаючи,
В тумане таилась,
И сквозь слезы тихонечко
Запела уныло,
Как вдова в Дунае синем
Детей схоронила:

«У кургана-могилы
Вдова в поле ходила,
Там ходила, гуляла,
Яду-зелья искала.
Яду-зелья не нашла,
Двух сыночков родила,
Китаечкой повила
И на Дунай отнесла:
«Тихий-тихий Дунай!
Моих деток забавляй.
Ты, песочек, их прими,
Моих деток накорми!
Накорми, успокой
И собою укрой!»

Жили себе дед да баба.
В роще кудрявой на хуторе старом
Вдвоем весь век свой долгий провел и
В тишине, в покое,
Как деточек двое.
Вдвоем ягнят пасли детьми когда-то,
А там обвенчались,
Скотины дождались,
И хуторок приобрели,
И сад и пчельник завели,
И мельницу купили —
В достатке жили.
Лишь деток не дал бог,
А смерть с косою у порога.

Кто же старость их пригреет,
Для них сыном станет,
Похоронит, пожалеет,
Кто душу помянет?
Кто на счастье добро примет,
Трудом нажитое,
Будет помнить благодарно,
Как дитя родное?…
Трудно вырастить ребяток
В непокрытой хате.
А еще труднее в белых
Стариться палатах,
Стариться и дом богатый,
Угол непочатый,
Умирая, чужим детям
Отдать на растрату!

Раз в воскресенье, в день погожий,
У хаты в праздничной одеже
Сидели старики вдвоем.
Ни тучки на небе; кругом,
Как бы в раю, так славно было,
На небесах ни тучки!
А в сердце горе затаилось,
Как зверь в лесу дремучем.
В таком раю отчего бы
Старикам грустилось?
Горе ль давнее какое
В хате пробудилось?
Иль заглохшее недавно
Вновь зашевелилось?
Или новое рай светлый
Огнем охватило?
О чем же, сидя у порога,
Они задумались? Как знать,
Уж собрались, быть может, к богу,
Но кто в далекую дорогу
Коней им станет запрягать?

«А кто нас, Настя, в гроб положит,
Когда помрем?»
«Великий боже!
Я о том же размышляла,
Да так горько стало:
В одиночестве старели…
Для кого держали
Добро наше?…»
«Погоди-ка!
Словно плачет, слышишь,
За воротами ребенок!
Побежим-ка!.. Видишь,
Так и знал я, что-то будет!»

И оба вскочили,
Да к воротам… Прибегают —
И оба застыли.
Перед самым перелазом
Младенец повитый —
Но не туго; и новенькой
Свиткою прикрытый.
Видно, мать запеленала.
Хоть лето — укрыла
Последнею одежею!..
Глядели, молились
Дед да баба. А младенец
Словно умоляет:
Ручки выпростал, бедняжка,
И к ним простирает,
Крохотные… и притихнул,
Как будто не плачет,
А чуть хнычет.

«Ну что, Настя? Видишь!
Теперь, значит,
Мы с тобой не одиноки!
Вот судьба, вот счастье!
Ишь какое, чтоб не сглазить!
Бери ж дитя, Настя,
Неси в хату, а я съезжу
Сам за кумовьями
В Городище{180}…»

Чудно, право,
Бывает меж нами!
Один сына проклинает
И прочь выгоняет.
Другой свечечку, сердешный
Потом добывает
И, рыдая, ее ставит
Перед образами —
Нету детей!..
Чудно, право,
Бывает меж нами!

Вот три пары на радостях
Кумовьев набрали,
И мальчика окрестили,
И Марком назвали.
Растет Марко: старики же
Души в нем не чают,
Где усадить, где уложить,
Хлопочут — не знают.
Год проходит. Растет Марко,
Дойная корова
Живет в холе, в роскошестве.
Но вот, черноброва,
Молода и белолица,
Пришла молодица
На тот хутор благодатный
Работать проситься.
«Что ж? — дед молвит. —
Возьмем, Настя!»
«Возьмем, Трофим, — нужно ж,
Ведь стары мы и хвораем,
И дитя к тому же.
Хоть подрос Марко немножко,
Но все ж таки надо
Заботиться о ребенке».
«Твоя правда, надо;
Век, мне данный, слава богу,
И я прожил, знаю, —
Уходился. Ну, так как же,
Что возьмешь, родная,
За труды?»
«Да что дадите».
«Э, нет, дочка, что ты!
Это ж плата за работу,
За твою работу.
Говорят: кто не считает,
Тот не наживает.
Вот уж разве так, голубка,
Ни ты нас не знаешь,
Ни мы тебя. А поживешь,
Оглядишься в хате,
Да тогда и сговоримся
С тобою о плате.
Так ли, дочка?»
«Ну что ж, ладно!»
«Так входи же в хату».

Сговорились. Молодица
День встречает песней;
Словно с паном обвенчалась,
Купила поместье.
От рассвета до заката
И в поле, и в хате,
И за скотом ходит Ганна;
А вокруг дитяти
Так и вьется; в воскресенье
И в будни ребенку,
Словно мать, головку моет,
Ему рубашонку
Каждый божий день меняет,
Вместе с ним катает
Повозочки, а уж в праздник
И с рук не спускает.
Старики мои дивятся,
Богу бьют поклоны…
Наймичка же сна не знает,
По ночам со стоном
Свою долю проклинает,
Плачет горько, тяжко;
Да никто того не знает,
Не слышит бедняжки,
Кроме Марка маленького.
Да и он не знает,
Отчего слезами Ганна
Его умывает;
Отчего его целует
И молится жарко,
Сама не съест и не допьет,
А накормит Марка.
Не знает он. Когда в люльке
Порой среди ночи
Пробудится, шевельнется,
Она сразу вскочит,
Крестит его, баюкает, —
За стеною слышит,
Спит спокойно ли ребенок,
Как во сне он дышит.
Утром Марко к своей Ганне
Ручки простирает —
И наймичку с улыбкою
Мамой величает…
Не знает он. Растет себе,
Растет, подрастает.

Немало лет уже минуло,
Воды немало утекло.
На хутор горе завернуло
И слез немало принесло.
Бабусю Настю схоронили
И еле-еле отходили
Трофима-деда. Пронеслось
Несчастье злое и уснуло —
На хутор снова благодать
Из-за лесов седых вернулась
К Трофиму в хату отдыхать.

Уже Марко чумакует
И осенью не ночует
Ни у хаты и не в хате, —
Кого-нибудь нужно сватать!
Задумался Трофим старый,
Спросить Ганну надо б!
Да к работнице. А Ганна
К королевне б рада
Сватов слать:
«Марка спросить бы,
Ему лучше знать-то».
«Ладно, дочка, Марка спросим,
Да и станем сватать».

Расспросили, столковались,
Сватов снарядили.
С рушниками к Марку в хату
Люди воротились,
С хлебом святым, обмененным{181}.
В жупане богатом
Кралечку нашли такую —
Хоть гетману сватай,
Так не стыдно. Вот какое
Выискали диво.

«Спасибо вам! — старик молвит. —
А теперь счастливо
Довести нам нужно дело
До конца бы, люди, —
Обвенчать их. Да еще вот:
Кто ж матерью будет
Посаженой? Нет ведь Насти!..»
И заплакал тяжко.
Только наймичка у двери
За косяк, бедняжка,
Ухватилась и застыла.
Смолкли в хате люди,
Горько наймичка шептала:
«Кто ж матерью будет?…»

Время шло. Уж молодицы
Каравай месили
На хуторе. Отец старый,
Не жалея силы,
С молодицами танцует,
И двор подметает,
Да прохожих да проезжих
К себе зазывает,
Варенухой угощает
И на свадьбу просит.
Знай бегает — а самого
Еле ноги носят.
Во дворе и в хате хохот
И шум небывалый,
И бочонки выкатили
С громом из подвала.
Прибирают, пекут, варят…
Да только чужие.
Где же Ганна? На святое
Богомолье в Киев
Пошла она. Молил старый.
Просил Марко слезно
Матерью быть посаженой.
«Нет, Марко! Как можно!
Я же наймичка, — неловко
Сидеть-величаться
Мне на свадьбе… Станут люди
Над тобой смеяться.
Пусть господь вам помогает!
Пойду помолюсь я
Святым в Киеве, а там уж
Домой ворочуся
В вашу хату, коль примете.
Пока будут силы,
Потружусь я…»
С чистым сердцем
Крестом осенила Марка
Ганна… Заплакала
И вышла в ворота.

Зашумела свадьба в доме,
И пошла работа
Музыкантам и подковкам,
Столы поливают Варенухою. А Ганна
Бредет, ковыляет.
Пришла в Киев, у мещанки
Стала, поселилась,
Нанялась носить ей воду —
Денег не хватило,
Чтобы отслужить молебен.
Носила, носила,
Заработала немного
И в лавре купила
Марку шапочку святую
С Ивана святого,
Чтоб голова не болела
У Марка родного.
И колечко от Варвары
Невестке достала
И, всем святым поклонившись,
Домой возвращалась.

Возвратилась. Катерина
И Марко встречают
За калиткой, ведут в хату
И за стол сажают;
Напоили, накормили,
Про путь расспросили,
Ей в горнице Катерина
Постель постелила.

«За что они меня любят?
За что почитают?
О боже мой милосердный,
Может, они знают…
Может, они догадались…
Нет, не догадались —
Они добрые…»
И Ганна
Тяжко зарыдала.

Трижды речка замерзала
И трижды вскрывалась;
Трижды в Киев работницу
Катря провожала,
Как мать свою. И в четвертый
Ее проводила
До кургана в поле чистом
И бога молила,
Чтоб скорее возвращалась,
А то пусто в хате,
Словно мать ушла куда-то,
Покинула хату.

В воскресный день после пречистой —
После успенья, дед Трофим,
Надевши брыль, в сорочке чистой
Сидел у хаты. Перед ним
Играл с собакой внучек малый,
А внучка, в кофту нарядясь
В Катрусину, как бы пришла
Проведать дедушку. Смеясь,
Старик с шалуньей говорил,
Как с настоящей молодицей:
«А что же ты без паляницы?
Иль по дороге кто стащил?
Или забыла взять из хаты?
А может, вовсе не пекла?
Э, стыдно как! Ну, хороша ты!..»
Вдруг — глядь! — работница вошла
Во двор. Со стариком внучата
Бегут встретить свою Ганну.
«А Марко?» — в тревоге
Деда спрашивает Ганна.
«Все еще в дороге».
«А я нынче утомилась,
Дошла к вам насилу.
Не хотелось на чужбине
Ложиться в могилу!
Только б Марка мне дождаться…
Так тяжко вдруг стало!»
И внукам из узелочка
Гостинцы достала —
Дукатики, и крестики,
Да бусы цветные
Яриночке, да из фольги
Образки святые;
Карпу глиняную птичку
И лошадок пару,
И четвертый уже перстень
От святой Варвары Катерине.
Деду свечки
Из воска святого,
Лишь себе с Марком подарка
Ганна никакого
Не принесла, не купила,
Денег не хватило,
А работать не могла уж.
«А тут где-то было
Полбубличка!»
По кусочку
Детям раздавала.

Вошла в хату. Катерина
Ей ноги помыла
И полдничать усадила.
Не до того было
Старой Ганне.
«Воскресенье
Когда?» — вдруг спросила.
«Через день». — «Молебен нужно
Справить — помолиться
Николаю-чудотворцу,
Вынуть бы частицу, —
Что-то долго Марка нету…
Сохрани нас боже, —
Он в пути не заболел ли,
Вернуться не может?»
Заплакала работница,
Еле-еле встала
Из-за стола.
«Катерина!
Не та уж я стала:
Состарилась, силы нету
На ноги подняться.
Тяжко, Катря, в чужой хате
Смерти дожидаться».
Захворала, несчастная.
Уж и причащали
И соборовали Ганну,
Да легче не стало.
Возле хаты Трофим старый
Как убитый бродит.
Катерина ж от болящей
На шаг не отходит;
День и ночь она над Ганной
Очей не смыкает,
А сычи на крыше ночью
Худое вещают.
Ни минуты болящая
Покоя не знает,
Все расспрашивает Катрю:
«Катруся родная!
Что, Марко не воротился?
Ох, если б я знала,
Что дождусь его, увижу,
Может, легче б стало».

Идет Марко с чумаками.
Идет, распевает,
Не спешит, волов пастися
В степи отпрягает.
Везет Марко Катерине
Сукна дорогого.
Шелком шитый пояс красный
Для отца седого.
Красный с белою каймою
Платочек для Ганны,
А еще ей на очипок Парчи златотканой.
А для деточек сапожки,
Фиг и винограду,
А всем вместе им — красного
Вина из Царьграда
Ведра три везет в бочонке,
Доброй икры с Дона, —
Всего везет, да не знает,
Что творится дома.
Идет Марко, не горюет.
Пришел — слава богу!
И ворота отворяет,
И молится богу.
«Слышишь ли ты, Катерина?
Марко воротился!
Беги встречать. Скажи ему,
Чтоб поторопился!..
Слава тебе, Христе-боже!
Дождалась насилу!» —
И Отче наш тихо-тихо,
Как сквозь сон, твердила.

Старик волов распрягает
И ярма снимает
Узорные. А Катруся
Марка обнимает
«Где же Ганна? Не спросил я
Про нее ни слова…
Да жива ли?»
«Жива, Марко, Только нездорова,
Худо ей. Пойдем скорее,
Пока распрягает
Отец. Давно тебя, Марко,
Ганна ожидает».

Пошел Марко с Катериной
И стал у порога
Испуганный… Ганна шепчет:
«Слава… слава богу!
Иди, Марко… Слышишь, Катря,
Ты выйди, родная:
Расспросить его должна я,
Поведать, что знаю».

Тихо вышла Катерина,
А Марко к постели
Подошел и наклонился.
Ганна молвит еле:
«Марко, в лицо погляди мне,
Видишь, какой стала.
Я не Ганна, не наймичка,
Я…»
И замолчала.
Марко плакал и дивился,
Вновь глаза открылись,
Грустно, грустно поглядела —
Слезы покатились.
«Прости меня. В чужой хате
Свой век прожила я…
Прости меня… я, сыночек,
Твоя мать родная».
И умолкла…
Марко обмер,
Земля содрогнулась.
Очнулся он… к ней — к родимой,
А мать уж заснула!